К тёмному через темнейшее

Дарт Вейдер — безжалостное чудовище, скрывающее свой лик под чёрной маской. Энакин Скайуокер — человек с разбитым сердцем. — Что вы ненавидите, лорд Вейдер? — он нередко слышал этот вопрос, и чаще всего Вейдер обращался к себе самому, глядя в холодную космическую пустоту. — Что вы ненавидите больше всего в галактике? Больше всего во вселенной? — Самого себя, — совершенно честно мог ответить он. Он почти никогда не видел снов, и там, за гранью, всегда царил кромешный мрак, который давно стал частью его самого. Свет, порождённый перекрёстными потоками мысли Абсолюта, давно померк, и его поглощала сверхплотная тьма, порождённая пустотой Небытия. Тьма являла собой протонный накопитель света, способный вобрать в себя все знания о жизни и смерти. Иногда он видел некий смутный образ Высшего Разума, того самого Абсолюта, что в своём бесконечном и безначальном Ничто, соединял в себе ипостаси света и тьмы, он видел, как первичная тёмная материя — первобытный Хаос, источник жизни во вселенной — рассыпалась на свет и тьму. Он внимал глухому шёпоту мистического Ничто, зовущего его в глубины глубин, и это Ничто было ничем иным, как познанием тёмного через темнейшее — дорога, ведущая назад, к глубокой тайне Начала Всего. ...Вот уже год, как он преданно служил Шив Палпатину, и за этот год он не испытывал ничего, кроме ненависти и гнева. Если кому Империя и причинила больше всего страданий, так это ему самому. И порой ему снился один и тот же сон. Сон, в котором он убивал своего учителя. Точнее — пытался убить, но всё всегда заканчивалось одинаково. — Я убью тебя. За то, что ты лгал мне, — говорил Дарт Вейдер, сжимая ненавистное горло, сгорая от желания услышать глухой хруст сломанных позвонков. — За то, что ты позволил ей умереть. Палпатин улыбался, словно не чувствовал железной хватки своего ученика. Недобро. Насмешливо. — Я не лгал тебе, глупый мальчишка, — хрипел он, и даже в тот миг в его голосе слышался яд, которым можно было отравить всё живое. — Ты обманул самого себя. Ты сам виноват в смерти своей жены. И, словно сон во сне, к Дарт Вейдеру являлось старое воспоминание. — Это талисман на удачу, я вырезал его из джапора, он для тебя, чтобы ты всегда помнила обо мне. — Я и так буду помнить о тебе, Энакин, — с улыбкой уверяла его Падме, прекрасная, словно ангел, окутанный слепящим и тёплым светом. — Падме... — Дарт Вейдер протягивал руку, словно желая коснуться её, такой далёкой и одновременно близкой. К той, что давно покинула этот прогнивший мир под опостылевшими холодными и равнодушными звёздами, бездушно взирающими на смерть и страдания. — Энакин, — Падме оборачивалась, и улыбка её была такой, какой он её помнил — нежной и мягкой. Она касалась его маски, словно не замечая её. — Я всегда буду с тобой, в твоём сердце, Энакин. — Падме! — Поэтому тебе никогда не победить меня, Энакин! — неожиданно её глаза менялись, как и лицо — и он вновь видел перед собой Палпатина, который смотрел всё так же насмешливо и на этот раз уже сам сжимал горло Энакина. — Никогда не победить меня! Ты никогда не освободишься! На самой грани сна и яви он ощущал, как ненавистные руки душат его, и слышал её голос, отчаянно зовущий его, желающий указать ему путь из кошмарной бездны: — Энакин! Энакин! Энакин! Кванты света проходили сквозь сверхплотность тьмы, разрывая его со скоростью света, выталкивая из мрака, заставляя открыть глаза. Но голос Падме всё ещё звучал в его голове. — Лорд Вейдер, Император зовёт вас к себе, — донеслось до него откуда-то издалека. — Лорд Вейдер? — Я слышу, — откликался он, радуясь тому, что голос его звучит, как обычно: глухо, механически, безо всяких эмоций. — Скажите Императору, что я скоро прибуду. *** — Я чувствую твою ярость, которую ты пытаешься скрыть от меня, Дарт Вейдер, — голос Палпатина звучал скрипуче и мерзко. — Почему ты пытаешься подавить её? Дарт Вейдер молчал, глядя на Палпатина сверху вниз, хотя всё равно казалось, что Палпатин смотрит на него с невероятной высоты. — Кого ты ненавидишь больше всего, лорд Вейдер? — он едва не вздрогнул, услышав хорошо знакомый вопрос. — Больше всего во вселенной? Он вновь промолчал. — Возьми свой меч и убей того, кто заключил твоё изуродованное тело в этот костюм. Того, кто не спас твою жену. Брось вызов — и убей! — Нет, учитель, — он надеялся, что голос его не дрожал. Но этого и не было нужно — Палпатин давно всё понял. — Какое разочарование! — Палпатин хмыкал. — Ты так и останешься в тени глупого мальчишки Энакина Скайуокера, ведь у тебя так и не хватило сил убить его. И ты навсегда останешься моим слугой, моим рабом. Какое жалкое зрелище, Дарт Вейдер... Дарт Вейдер знал, чего добивался Палпатин, но не собирался идти у него на поводу. Не сейчас, нет, но это время ещё настанет. Ярость и гнев клокотали внутри, ища выход. Горечь и боль разъедали его, но он молчал, не желая давать своему ненавистному учителю то, чего он желал. Дарт Вейдер стремился сохранить хотя бы часть того, чем он был когда-то. И ту, что любил больше всех. — Иди, Дарт Вейдер, мой послушный и преданный ученик, — презрительно фыркал Палпатин, поворачиваясь к нему спиной, словно продолжая провоцировать его. Дарт Вейдер лишь сильнее сжал руку на рукояти меча. Не проронив больше ни слова, Дарт Вейдер медленно поклонился и ушёл прочь, стараясь не выдать своего смятения, даже понимая, что Палпатин видит его насквозь и читает в его сердце. Настанет день — и Палпатин ответит за всё, что сделал. В тот день — Дарт Вейдер нисколько не сомневался — умрёт и самое ненавистное ему существо во вселенной.