По разные стороны

По мелкому серому гравию садовой дорожки прошуршали шаги. Тихие, едва ли не крадущиеся, словно их обладатель боялся потревожить окутавшее небольшой, но уютный домик и раскинувшийся вокруг него зеленым морем сад безмолвие. Внутри все мирно спали, досматривая предутренние сны, и, как и заведено, особого смысла в них не содержалось, лишь отдельные, будто вырванные из киноленты кадры, образы, рисуемые воображением или взятые с обширных просторов памяти, голоса, отзвуки приглушенной музыки… У кого-то они были безмятежными и приятными, согревавшими не хуже яркого и приветливого летнего полдня и в то же время освежавшими, подобно ледяной воде из бьющего откуда-то из-под холма кристально-чистого ручейка, у кого-то, наоборот, тревожными и заставлявшими невольно вздрагивать, на секунды вырываясь из зыбкого марева грез, ну а юная девушка, занимавшая комнату с окнами, выходившими на улицу напротив крепко сбитой деревянной калитки, и вовсе подскочила на своей кровати и, быстро заморгав, постаралась понять, где она, что творится вокруг и не угрожает ли ей неведомая опасность. Напугавший ее раскат грома, последнее подаренное Морфеем видение, на деле оказалось всего-навсего легким скрипом петли, которую ее отец намеревался хорошенько смазать вот уже второй день, однако все никак не отыскивал свободной минуты, занятый сбором урожая и подготовкой к грядущим холодам. Она с облегчением перевела дух, решив, мол, ветер забавляется, собирая рассыпанные повсюду накануне капли дождя, но, когда шорох, ознаменовавший новое движение незваного гостя по направлению к дому, повторился, почувствовала: сердце резко ухнуло куда-то вниз, в самые пятки. За неплотно задернутыми занавесками несмело светало. Восточная сторона находилась у нее за спиной, и потому взгляду открывались верхушки ближайших деревьев, едва-едва позолоченные первыми солнечными лучами. У их корней клубился молочный туман, сотканный из влажных, невесомых частиц, впрочем, остававшихся на одежде темными пятнами, и охваченные им цветы на ухоженных клумбах неторопливо раскрывали свои чашечки, превозмогая непосильный для их нежных лепестков гнет. Слишком рано для посетителей, кем бы они ни являлись и какое дело ни привело бы их сюда, заставив покинуть уютные постели, превозмочь зябкую сырость и мучительное нежелание отправляться в путь и наконец, плотнее закутавшись в плащ или подбитый мехом жилет, добраться до их скромного обиталища. А большинство тех, с кем ее семья водила тесную дружбу, и подавно предпочитало не вставать до петухов. И она это прекрасно знала… …Как и то, в каком порядке расположены скрипящие доски в полу, накрытые тонкой плетеной циновкой из грубых волокон льна. Да, разумеется, ей не составило особого труда подняться на ноги — разве что удержаться на них, подкашивавшихся от внезапно накатившего страха, — и, задерживая дыхание и не слыша ничего, кроме гулкого ритма, с током крови распространявшегося по организму, замереть в нескольких дюймах от подоконника. Сквозь мутное стекло на фоне тропинки и недавно выкрашенной ограды отчетливо виднелась высокая фигура, облаченная в строгий черный костюм. Лицо ее обладателя скрывал головной убор с длинным козырьком, и рассмотреть его лучше ей не удалось, хотя того и не требовалось. От одного лишь его вида внутри у нее все затрепетало и сжалось в крохотных размеров комочек. Нет, не успели еще притупиться воспоминания о странном человеке, омрачившем их существование и буквально парой слов привязавшем к себе ее брата, который вскоре, отринув заветы и наставления матери, покинул их дом, посчитав долгом найти людей, связанных с ним по крови, пускай и не давших ему покамест ничего: ни образования, ни крыши над головой, ни любви, — только заботы. Генри, милый Генри… Хелен невольно закусила губу и смежила веки. Перед внутренним взором предстало улыбающееся лицо широкоскулого парня с задорно поблескивающими глазами. Где ты сейчас? Жив ли? А если да, то… счастлив? Почему-то данная мысль приносила ей наибольшие мучения. Из души и без нее вырвали громадный клок, заполнив его место щемящей пустотой. И, главное, кто? Какие-то бирмингемские клерки из Совета Попечителей? Кажется, именно так он представился, тот незнакомец… И неужели ему сейчас вновь случилось вернуться? Какие цели он преследовал? Недаром, наверное, спешил, прибыв сюда ранним поездом… Может, собирался вручить главе семейства какие-нибудь бумаги, где, помимо даты да росписи уполномоченного представителя, ничего не понятно, однако над ними трясутся, точно над самым дорогим сокровищем? Или, может — тут в ее сознании нечто в отчаянии и едва ли не в истерике забилось, — он приехал, дабы сообщить горькую весть? Ведь недолго заплутать в незнакомом шумном городе со сложными сетями узких и пересекающихся улочек и чего доброго наткнуться на негодяев или свалиться в глубокую канаву… А автомобили! Эти бездушные железные машины, беспрестанно снующие туда-сюда! Ни они сами, ни подавно их владельцы не заинтересованы в чьей-либо иной выгоде, разве в своей собственной. Они откупятся, осторожно и в боязни любопытных взглядов сунут в карман полицейского измятую купюру, а искореженное, покалеченное тело с неестественно вывернутыми конечностями между тем останется покоиться в дорожной грязи, пока его не подберут и не отвезут куда-то… Ее передернуло от посетившей ее жуткой идеи. Утро перестало казаться мало-мальски приятным, и щебетание встрепенувшихся ото сна птиц приобрело тягучий, заунывный характер, словно скорбное пение над свежей могилой. Она прижала тонкие пальчики ко рту, удерживая в гортани еще не родившийся вскрик. А спустя мгновение он сменился с испуганного на восторженный, ибо мужской силуэт колыхнулся и, будто ощутив ее прикованный к нему взор, вскинул голову к ближайшему окну… — Генри! — Позабыв об аккуратности, она сделала широкий шаг к погнувшейся вешалке и схватила с крайнего из ее литых крючков теплую накидку, местами потертую, но по-прежнему пригодную для ношения. Ее поистине окрылил внезапный приступ радости. — Генри! — Слова вылетали приглушенно, то ли от волнения, то ли все-таки из здравых соображений — не будить же родителей, — и, когда она в итоге предстала перед ним, встрепанная и с горящими глазами на бледном, осунувшемся лице, то не сумела вымолвить ни звука, лишь бессильно подалась корпусом вперед и ослабла у него в объятиях. — Привет, — тихий вкрадчивый шепот коснулся ее уха и вместе с обжигающим дыханием нежно пощекотал кожу в области шеи. Большая ладонь как-то по-отечески и в то же время неуверенно легла на затылок и пару раз огладила ее вьющиеся пряди. — Как ты здесь? — Его голос на секунду дрогнул, однако это не укрылось от нее, и она непроизвольно отстранилась, почувствовав источаемую им холодность и вперив в его черты изумленный взгляд. Раньше каждое его прикосновение пропитывалось непринужденностью и искренностью, а теперь он находился в метре от нее, казалось бы, родной и знакомый (только руку протяни!)… и вместе с тем совершенно не такой. Точно призрак, сохранивший внешнее сходство с прототипом и начисто утративший его душевные качества, детали поведения и жестов… — Нормально, — она повела плечами и поежилась, не то чтобы страдая от окутавшей прохлады, нет. Причина заключалась в ином. — Неплохо выглядишь… Просто столичный франт, — он действительно был одет по моде: сшитый на заказ из дорогой ткани костюм в мелкую клетку, цепочка часов, протянувшаяся от широкого пояса до кармана на выглаженных брюках, явно недешевые ботинки, успевшие с лихвой отведать пыли и слякоти местных тропинок, поблескивавшие в предрассветном мраке запонки. Им не побрезговала бы даже самая придирчивая и капризная красавица, особенно зная, к какой фамилии он отныне принадлежит. — Спасибо, — он усмехнулся и спустя мгновение замялся, не отыскав нужных фраз. Ведь обычно на комплимент стоило ответить комплиментом, а что он мог ей сказать? Она ничуть не изменилась с поры их разлуки, лишь стала какой-то более хрупкой и болезненной на вид и по-прежнему погрязала в нищете, от которой он избавился. О, вряд ли ее осчастливили бы подобные слова… Минуты улетали в пустоту. Затянувшаяся пауза обоим чудилась зловещей. В ней не ощущалось той ненавязчивости, царившей, к примеру, когда они — всего-навсего пару месяцев назад и притом неописуемо давно, — разгоряченные придуманной веселой игрой, опускались отдохнуть на траву, пачкавшую их своим соком, долго всматривались в раскрасневшиеся лица друг друга, восстанавливали дыхание и молчали. Тогда никаких выражений не требовалось и в помине. Каждый чувствовал чужое настроение, и проведенные под одной крышей годы сближали как никогда, образовывая если не мысленную, интимную и неприкосновенную, то уж наверняка крепкую эмоциональную связь, претерпевшую на данный момент столько изменений… Происходившее удалось бы сравнить со случаем близнецов. Вообразите хоть на секунду: двое, вырвавшиеся на свет из единой утробы и всю свою жизнь на инстинктивном уровне уверенные в присутствии рядом родного создания, оказались вдруг разделенными непреодолимой преградой, а зверствующее одиночество нещадно рвало и метало бы внутри, по-настоящему насладившись мучившей их болью при встрече, когда, увидевшись вновь, они не ощутили бы связывавшей их субстанции, сочли бы друг друга моральными ампутантами и… непонятным образом продолжили бы свое существование. Да, разумеется, Хелен и Генри не состояли даже в кровном родстве, однако в некоторой мере его заменяла иная привязанность, способная возникнуть исключительно между представителями разных полов, нечасто сталкивавшимися со сверстниками — обычно перебиравшимися вместе со своими семействами поближе к городам, на заработки, — и к тому же начавшими медленно, но необратимо понимать, мол, вера, коей придерживались их воспитатели, не запрещала их союза по причине отсутствия все тех же кровных уз. Однако теперь между ними находилась стена. Высокая и гладкая, без мельчайшей зазубрины или щербинки, тонкая и прозрачная, будто драгоценный камень, но и острая, пролегшая наподобие рассекшего их мир пополам лезвия ножа. И, с головой окунувшись в череду новых эмоций, обязанностей, привилегий и правил, парень смог пережить ее пагубное воздействие. А вот его подруга — нет. — На, возьми, — наконец вымолвил он. С его губ сорвалось пушистое облачко пара, а в руках появились вынутые из бумажника похрустывающие купюры. — Что это? — Ее ровные брови в недоумении сдвинулись к переносице, когда он буквально впихнул их ей, а затем, развернувшись, сделал первый широкий шаг по направлению калитки. — Я не мог отдать их женщине, называвшей себя моей матерью. Она скрывала от меня слишком многое, — при упоминании миссис Джонсон в его тоне просквозила плохо скрываемая злоба. — Однако ты их заслуживаешь. Если хочешь, отдай ей, если нет, себе оставь… Здесь такого, гхм, богатства хватит надолго, едва ли не до середины зимы. — Генри!.. — Внезапно ее охватила паника, заставившая сорваться с места и взволнованно всплеснуть ладонями. Как? Неужели он опять уйдет?! Покинет ее, не попрощавшись и не зайдя в дом?! Оставит на новую вечность, коротаемую за наивными надеждами и слепой верой в бесплотное чудо?! — Хелен, — тихо и властно произнес он, отчего она оторопело замерла, пригвожденная к месту, и робко примолкла, глядя ему в глаза, приобретшие какой-то нехороший, льдистый и колкий блеск. — Меня зовут Майкл Грей, — каждое его слово вспарывало тишину словно оглушительный выстрел, выталкивавший пулю из черного дула и посылавший ее прямиком в ничем не защищенное женское сердце. — Майкл Грей. И никак иначе.