На пальцах объясни

Свет расползается жёлтый, играет по парте теплом — ни один полудурок так и не додумывается закрыть жалюзи, и Зеницу уже накручивает себя по поводу теплового удара. Тепловой удар на физике. Ммм. Блеск. Ещё один плюс — уже без наивного сарказма «плюс» — солнечные зайчики на руках Камадо Танджиро. Солнечные зайчики на руках Камадо Танджиро смотрятся так же правильно, как и руки Камадо Танджиро, гладящие Зеницу по голове. «Вот бы они на них и остались, — Зеницу думает об этом, а не о какой-то дурацкой задачке про скорость падения (fall in love, ага). — как веснушки». У Зеницу падает карандаш от фабэл кастэл — катится, гремя гранями, прямо к квадратным коричневым туфелькам Танджиро Камады. Она его поднимает и кладёт Зеницу в пенал, по-свойски, по-лучше-подружечному. /Карандаш в руках Танджиро — просто превосходно./ Всё, что угодно, находящееся в руках Танджиро, становится в десять раз чудесней. — С-спасибо. У Зеницу блядский краш. У Танджиро шрам и придурковатый хвостик, и колготки рваные, и — /очень красивые руки/. И — звенит звонок. Зеницу неаккуратно сгребает канцелярское добро в свой канареечный канкен (оригинал, кстати) и бежит на нижний — в девочковый туалет — проверить, в норме ли ебальничек. Ебальничек не в норме. Ебальничек горит от стыда и трескается от удовольствия. Как всегда. Каждый день. Зеницу достаёт кушон с тональником и замазывает алые щёки толстым-толстым слоем штукатурки. Да, косметика на девятикласснице — нелепо. Но не так нелепо, как девятиклассница, влюблённая в лучшую подругу. — Эй, Зен-чан, — ладонь Танджиро (уже без солнечных зайчиков, но всё такая же замечательная) ложится Зеницу на плечо. — ты как-то слишком быстро из кабинета вылетела. Видела бы ты глаза Узуя-Сенсея — ржака полная! Тебя не тошнит? Ничего не болит, всё норм? — Норм-норм-норм, — тараторит Зеницу, скидывает с себя /треклятую/ руку. Всё махинации с тональником идут коту под хвост. Зеницу только успокоилась, но — опять красная. — Точно норм? — Отлично! — Шароёбки, вот вы где! Ино-чан распугивает малолеток у двери — говорит им идти в другой ватер клозет — аж на четвёртом. Вальяжно ложится на подоконник, достаёт свою тупо-крутую самокрутку с вонивом химозной вишни. Как же Зеницу ей благодарна — нет сил, не слов. Сваливает втихушку, пока Танджиро затевает пиздилку с Ино, в попытках отобрать у той сиги, или хотя бы /бога ради/, попросить не дымить на большой перемене в тубзике. Зеницу шагает по коридору, заселённому солнечными зайцами да парочками с бенто — на подкрышный пустой этаж, где ведутся (нет) бесконечные ремонтные работы, и где можно похавать в чёртовом /спокойствии/. Естественно, в теории. — У тебя точно ничего не случилось? Тупая Тан-чан. — Обоже… — Тупая-тупая-тупая Ино-чан! — Она же втрескалась по уши! Ну, посмотри. Посмотри, как уши горят! Кто это? Так Зеницу узнаёт новую истину — тональник, /сука/, нужно и на уши наносить. — Не ты. Ино хмыкает, типа «не очень-то и хотелось», и съёбывает в крыло гимназийных химбио — вайфу свою навестить отмороженную. — Так кто это, Зен-чан? У Танджиро тупые серёжки, ношенная одежда и льготы ребёнка из многодетной, а ещё — большое доброе сердце и лучшие на свете руки. Зеницу отвечает: — Никто. И — звенит звонок.