Yours

Она всегда ждала его у павильона. Бросалась к нему, уставшему, слегка безразличному. Целовала, куда придется, что-то торопливо рассказывая и нежно заглядывая в глаза. Он, скованный моим присутствием, разрешал себе все это терпеть, почти не реагируя. Обреченно. Иногда ловил взглядом и смотрел, будто извиняясь. А я старался поскорее смыться — от увиденного ныло глубоко внутри, тупо и надоедливо. Не глядя прощался и сбегал. Подальше от невыносимых зеленых глаз. Ревность изжогой разползалась в груди, заставляя злиться — сейчас она пойдет с ним, к нему. Или туда, где наконец сможет утонуть. В таком дьявольски невозможном и убийственно непостижимом. Будет касаться. Пробовать на вкус. Запоминать. Сможет делать все то, что мне больше не светит. Во что теперь я могу лишь слегка окунуться. Да и то, понарошку. Но изредка легкой невесомой тенью в мозгу пролетала коварная мысль — после целого съемочного дня он отчетливо пахнет мной. Моим телом. Моей слюной. И не спешит избавляться от запаха. Это я целую его, доводя до исступления прямо перед камерой. Вызывая восторг режиссера и всей группы — еще бы, такая «химия»! «Как же вы офигенно смотритесь вместе!» — твердят наперебой. Так что сначала всегда буду я. И только потом — она. *** Но дома, лежа в кровати, посреди расцвеченного в красное с синим пространства, я все равно настойчиво рисовал себе картины их секса. Непременно жаркого и безудержного. В одуревших от ревности мозгах все представлялось почему-то в декорациях лофта — сплетенные между собой блестящие тела, медовые на гладком синем шелке, освещенном голубыми лучами люминесцента. Яркость картинки заставляла задыхаться от зависти. И злости. А  иногда просто плакать в подушку. Питер говорил на все это: «Перестань, малыш. Забудь. Просто работай согласно контракту. Ведь он именно так и делает. Он — натурал. И ты знал об этом. А то, что он тебя трахнул — только твоя вина.» Не хотелось объяснять Питеру, что именно я, «тот, кто трахнул». Иначе мое поведение было бы для него совершенно непонятным — Питер не Эммет. Он довольно жесткий парень и для него сопливые переживания —  полная хрень. *** «Забыть и не думать». Хороший лозунг. Или девиз. Именно эта фраза должна была стать им на весь предстоящий трехмесячный отпуск. Отвлечься, отдохнуть. Отпустить наконец туго сжатую внутри пружину. Мне двадцать три, я довольно хорош собой. Так почему бы этим не воспользоваться? И я в Нью-Йорке. Где, как ни тут отрываться по полной. А он сейчас далеко. И я от него полностью свободен. По крайней мере телесно. И даже если в этом «далеко» он с ней, меня это больше не волнует. Но, скорее всего, я слишком хорошо умею имитировать безразличие. *** Оторваться, отдохнуть, забыться или просто потрахаться — идея хорошая. Но заведомо провальная: снять кого-то довольно легко, только дальше объятий дело не двигалось — все сравнения не в пользу новых знакомых — ОНИ хорошо меня запрограммировали: «С кем бы ты ни был, я всегда буду с тобой…»  Гейл и Брайан. Оба умеют быть убедительными. Два лица счастья, два лица беды. Одна ненависть на двоих — невозможно выбрать, к кому из них она сильнее. Ведь их друг без друга нет. *** Хватило месяца, чтоб окончательно убедиться — отпуск «удался». Все мысли упорно продолжали вертеться вокруг него, вынуждая скучать и хотеть, как никогда. И как никогда чувствовать себя идиотом. Влюбленным идиотом. За неделю до отъезда бессонница уже не вызывает дискомфорта — привык. А появившаяся от стресса худоба идет на пользу, составляя хорошую компанию отросшим, посветлевшим от солнца волосам. *** Нью-Йорк — Торонто. Лететь всего ничего. Нарочно выбираю рейс с пересадкой в Монреале — лишние полтора часа на размышления. Или возможность убедить себя не броситься ему на шею. В первую же секунду. Но неожиданно возникшее воспоминание о ней возвращает твердость характера. И выдержку. В самолете вместо предложенного виски, беру минералку — это ли не признак спокойствия. *** Он удивительно тих. И задумчив. С парнями держится слегка отстраненно. С ней — подчеркнуто холодно. Ее искрящий ожиданиями взгляд гаснет, окунувшись в полное безразличие зеленых глаз. Протянутую для приветствия руку обхватывают горячие, мелко подрагивающие пальцы. Сжимаю чуть сильнее — под тонкой кожей частит пульс.  Нервничает. И глаза…  Быстрые, не верящие. Стремительно мечущиеся  по моему лицу. От губ к глазам. И обратно. Все длится какие-то секунды, но я понимаю — отпуск «удался» не только у меня. От столь дикого предположения мгновенно тяжелеет в паху. Твердо решаю идти в наступление - от него решительных действий я не дождусь. Никогда. *** Наши пьяно ржут над шутками Хэла, оглушая диким гоготом уютный маленький бар. На столике полно пивных кружек, низких тяжелых стаканов с янтарным виски. Шелухи от фисташек и арахиса. Мятых салфеток. Все заметно «взбудоражены». А начали довольно скромно — по пинте пива на каждого. Но Хэл заявил, что «главное — не понижать градус» и все с радостью принялись его повышать. Все, кроме меня. И нее — он с нами не пошел и это ее заметно расстроило. Ее действительно жаль —  одна, у стойки, в компании «Маргариты». Кажется, четвертой по счету. Сидит, нервно теребя телефон, то открывая, то закрывая крышку. Видимо, хочет позвонить и не решается. Прекрасно знаю, кто абонент. Он у нас один на двоих. Выбираюсь из-за стола, неловко цепляя длиннющие ноги Питера. Неуклюже задевая всех сидящих — пиво на голодный желудок заметно расслабило. — Ты куда, Рэндольф? — Хэл любит издеваться, называя полным именем. — Туда, — киваю в сторону стойки. — Правильно, иди, утешь девчонку. Только смотрите там, не подеритесь на почве ревности! — и ржет. Его пьяные тупые шутки кажутся ему охренительно смешными. Он страшно самоуверен. И как его только взяли на роль Майки? Хотя мы все здесь не те, кого играем. На него шикают, затыкая. Теа решительно дает ему подзатыльник и все снова взрываются хохотом, больше не обращая на меня внимания. Сажусь рядом на высокий деревянный табурет. Она тут же реагирует: — Бармен, «Маргариту»! Две! — и вскидывает вверх два пальца. Выпитое слишком быстро впиталось: ее движения стали отрывистыми, речь — громкой, поведение — развязным. Пьяная женщина — зрелище отвратительное. — Будешь? — протягивает пачку «Мальборо». Беру одну, тут же поджигая. Выхватывает еще одну вслед за мной, быстро подставляя под маленькое красное пламя. Курим молча, не глядя друг на друга. Да и о чем говорить — все и так понятно. Правда, мне легче — сценарий на моей стороне. Пусть искусственно, но я буду с ним. Чувствую себя откровенно жалким. — Какого хрена ты еще здесь? — спрашивает, наклонившись к моему уху, перекрикивая «Placebo», разрывающее колонки. Понимаю, о чем она, но просто молчу, утопив взгляд в бокале с «Маргаритой».   — Рэнди, малыш, неужели ты ничего не чувствуешь? Не замечаешь? — снова затягивается. — Он оживает только рядом с тобой. Только при тебе его глаза начинают видеть, тогда как с остальными просто открыты. И совсем не понятно, воспринимают ли происходящее. — Ты нужен ему, слышишь, — сбивает пепел в опустевший бокал, — ты сильнее его. Понимаешь? — пьяный пафосный треп слегка смешит. — Ты не думай, у нас ничего такого нет, в смысле серьезного. Хотя мне действительно жаль, что все было так… не натурально. Есть в нем что-то непонятное. Он весь такой… охуенно неправильный. Странный. Непостижимый. Да ты лучше меня знаешь, какой он…   От сумбурного признания бросает в жар. Стремительно опрокидываю в себя остатки коктейля и, совершенно не чувствуя вкуса, тянусь за новой сигаретой. — Бери всю пачку и вали к нему, пока не развезло, — хочет спрыгнуть с сиденья. Пьяное тело кренится, и я едва успеваю подхватить. Прижавшись, неожиданно всхлипывает. Но, совладав с собой, сквозь слезы улыбается: — Беги, детка, скорее. Он твой. Всегда был твоим. Верь мне… Порывисто обнимаю, целуя в висок и быстро, насколько позволяют потяжелевшие ноги, иду к выходу. *** Дорога занимает не более четверти часа — не успеваю ни испугаться, ни передумать. В руках дрожь, перед глазами — туман. Весь будто в вязкой невесомости. Но сознание ясное. Как раз хватает очаровать консьержку. Милая наивная старушка! У таких я всегда вызываю доверие. В настолько высокой степени, что ключ от квартиры «очаровательного мистера ХарОльда» оказывается в моих руках совершенно без проблем. Когда с трудом вваливаюсь в душную темноту квартиры, тут же разгребает от выпитого, и я обессиленно опускаюсь на широкий диван. Уснуть бы,  но меня всего трясет от предвкушения близкой встречи. *** Когда дверь наконец открывается, впуская его внутрь, сигареты в пачке почти заканчиваются. Как и мое терпение. *** Вокруг темно. И дымно. Тусклый свет уличных фонарей настолько слаб, что достигнув оконного стекла зависает, не имея сил проникнуть внутрь помещения. Но легкие желтые блики все же прорываются, окрашивая опаловым дымовую завесу. Его не столько вижу, сколько чувствую. Чувствую дыхание. Прерывистое и частое. То, как в поисках выключателя водит ладонью по стене. — Не надо, так оставь, — пугаюсь своего же голоса, и снова затягиваюсь. Не хочу, чтоб он видел меня сейчас. Пусть чувствует. Вычитывает, как подростка, попавшегося на курении в родительской спальне. Назло достаю новую сигарету, едва предыдущая достигает пепельницы. Только вот зажигалка отказывается принимать участие в представлении — холостые щелчки прекращают мое наглое позерство. Свою серебряную Zippo давать отказывается. Все бы ничего, но в его голосе улавливаю насмешливые нотки. Зло вскакиваю с дивана, пинаю набитую доверху пепельницу, рассыпая по полу завитки окурков. Решительно бросаюсь к нему — хрен знает зачем — и замираю, едва услышав терпкий запах его парфюма. — Зажигалку? — издевается. Кровь шарахает вниз, отливая от мозга. Унося за собой все мысли, кроме одной — хочу его сейчас. Немедленно. В себе. Его рот нахожу безошибочно — три года почти ежедневной практики. Но сейчас не съемка и все по-другому. Ярче. Не сдерживаясь, оба глухо стонем в поцелуй. Всасывая, прикусывая, вылизывая. Цепкие руки хватают под бедра, взгромождая на стол. Снуют по моему телу вслепую. Сжимают, гладят, ласкают. Наконец, рвут полы тонкой рубашки, разводя в стороны, и нежно касаются моих голых плеч. Дрожат, когда снимают с меня жесткую джинсу, легонько прикасаясь к измученному эрекцией члену. Падаю на спину, в ожидании раздвинув согнутые в коленях ноги. Бряцает болтами застежки, шелестит фольгой. Дышит тяжело и жарко. Сплевывает на пальцы, и в следующую секунду чувствую, как тугая головка прижимается к пульсирующему входу. — Ну же, давай, — развожу ягодицы в стороны, открывая себя, — давай, только медленно… Но я готов к боли. Я хочу ее чувствовать. Хочу, чтоб он вошел в меня резко, стремительно. Дерзко. Но это Гейл, и он способен только на нежность. И я безрассудно тону в ней, наслаждаясь. *** Легкие пальцы мягко касаются моих волос, заставляя млеть от щекочущего блаженства. Вплетаются в пряди, лаская. Затем несколько раз нежно проезжаются по щеке и зависают в районе шеи. Там затихают, расслабляясь. Спит… Дыхание становится глубоким, размеренным, и я непроизвольно стараюсь дышать в унисон. Сначала это легко удается, но потом все равно сбиваюсь. Теперь мой выдох совпадает с его вдохом. И наоборот. Мы дышим друг другом. Так что без его выдоха мне нечего будет вдохнуть. Встать бы потихоньку и удрать, пока меня самого не разморило. Но он так уютно сопит, и так нежно прижимает рукой к горячему телу, что нет никаких сил отказаться от этого. Разрешаю себе побыть в счастье еще немного, до тех пор, пока он не уснет еще глубже. И опять: его выдох — мой вдох. Вдох-выдох. Вдох…