Наследие

Вентрикосус чувствует себя невесомой. Может быть, оттого, что вода облекает её, подталкивая и унося вслед за невидимым глазу течением, лишая собственного веса. Может, оттого, что Акулеатус, пусть и младше, но всегда был физически сильнее неё — и сейчас держит её крепко, стискивает руками, обвивает своими многочисленными щупальцами так, что она почти не может пошевелиться самостоятельно, лишь подаваться навстречу ему, следуя за его движениями. Так, как того желает он. И Вентрикосус не остаётся ничего иного, кроме как отдаться и подчиниться ему, его властным прикосновениям и грубоватым ласкам. Она подставляет лицо и шею его губам и языку, позволяет его рукам скользить по своему телу, то поглаживая, то больно впиваясь пальцами. Щупальца Акулеатуса обвивают её, обхватывают крепко талию, сдавливают грудь — Вентрикосус томно вскрикивает от боли и наслаждения одновременно, но её голос глушит вода. Двое адмирабилис сплетаются, соединяясь в единое целое из нежно-розовой и чёрной плоти; увлекаемые водными потоками и движениями друг друга, они кружатся, словно в танце, принимая самые немыслимые положения. На мгновение Вентрикосус видит, как мир вокруг неё переворачивается: над головой у неё теперь песчаное дно, усеянное кораллами, и почему-то ей смутно вспоминаются изукрашенные потолки в лунных залах. Вдруг появляется ощущение, что она снова в плену — кажется, щупальца брата держат так же крепко, как верёвки лунян. Но Вентрикосус быстро гонит от себя подобные мысли. Ведь то, что происходит с ними сейчас, абсолютно естественно, продиктовано самой природой — так проявляется наследие плоти, оставленной им древними существами. Почти всё то же самое происходило, она уверена, с их матерью и отцом, с их предками, со многими и многими адмирабилис до них. Она видит перед собой лицо брата — выражение его одновременно удовлетворённое, но и жаждущее, он пожирает её глазами, словно ему мало того, что её тело сейчас и так полностью в его власти. Да, Акулеатус всегда был таким — наглым и жадным, что зачастую раздражало, но всё же Вентрикосус любила его, своего глупого младшего брата, а теперь и своего супруга. Особенно отчаянно она любит его теперь, когда они вдвоём вернулись из плена, но так и не нашли возможности освободить оставшихся на Луне родных и друзей. Не встретили они и других адмирабилис, раньше живших здесь — возможно, их тоже забрали луняне, а может, они погибли или попросту ушли. Так или иначе, их любимая, драгоценная родина опустела; у них не осталось никого, кроме друг друга. И Вентрикосус чувствует, что лучшее, что они могут сделать теперь, их предназначение — поддаться инстинктам плоти, чтобы дать жизнь новым поколениям, которым они смогут передать своё наследие. Вентрикосус крепче обхватывает здоровой рукой спину Акулеатуса, словно ища больше опоры, обвивает своими щупальцами нижнюю половину его тела, ещё сильнее притягивая к себе, давая ему наконец войти в её лоно. Теперь она не просто позволяет владеть собой — она сама прижимается к нему ещё сильнее, впивается в него, и чувствует, как они и вправду становятся единым целым. Вентрикосус принимает его в себя без остатка и ощущает, как что-то внутри неё изменяется — не разумом, но инстинктивно она уже понимает, что новая жизнь, столь желанные будущие поколения в этот самый миг уже зародились внутри неё. Акулеатус улыбается сестре — торжествующе, но вместе с тем не обычно-насмешливо, скорее ободряюще. Вентрикосус улыбается ему в ответ, мягко проводит ладонью по щеке брата, спускается ниже, скользя пальцами по его тонкой шее и по груди; наконец её ладонь замирает, и сквозь тонкую кожу Вентрикосус чувствует, как в кончиках пальцев отдаётся биение его сердца. Брат, обычно такой болтливый, смотрит на неё и молчит — и она молчит в ответ. Пусть она всегда звала его глупым, но теперь отчётливо знает, что даже он не сможет ошибочно трактовать волю природы, заложенную в них обоих. Их инстинкты облекаются в единственные подходящие слова, которых они не произносят вслух, но осознают одновременно разумом и сердцем. Я люблю тебя. Я хочу слиться с тобой воедино. Хватка Акулеатуса ослабевает, Вентрикосус же становится увереннее и твёрже, словно забирает себе всю ту силу, с которой он удерживал её и владел ею. Теперь она сама овладевает им, крепко обхватывает щупальцами, давит на него всем своим телом, словно напоминая о том, кто из них старше, а кто на самом деле должен подчиняться. Взгляд Вентрикосус теперь полон печальной нежности, она обнимает и целует брата, стараясь сохранить в памяти каждую чёрточку его лица, очертания его тела, мягкость его кожи и силу его объятий. Ласки её постепенно становятся всё отчаянней, пока в исступлении наконец поцелуи не оборачиваются укусами и вода вокруг адмирабилис не окрашивается кровью. Вентрикосус и Акулеатус только теперь воистину становятся единым целым — повинуясь велению инстинкта, она пожирает его, поглощает, растворяет в себе. От его болезненного крика почти разрывается сердце... но вкус его плоти и крови так сладок, а крики тонут в воде, с пузырьками уносясь к поверхности. Вечно такой нахальный и строптивый, теперь брат совсем не сопротивляется, позволяя своей сестре и возлюбленной разрывать его на части — ведь он знал... Они оба знали, что в конце концов произойдёт. Закон природы, всегда живший в глубине сознания каждого из них, неумолимо диктовал свою волю — жизнь самца не так важна, как жизнь будущего потомства. Чтобы выносить и произвести на свет новых адмирабилис, Вентрикосус должна стать сильнее, даже если для этого ей придётся убить и поглотить последнее самое дорогое ей существо. Конечно, она будет скучать — но лишь немного, ведь на самом деле Акулеатус никогда не оставит её теперь. Его тело навсегда стало частью её собственного, его смерть даст дорогу новой жизни, его черты навсегда сохранятся в их детях — Вентрикосус позаботится о том, чтобы они помнили только лучшее об отце, которого никогда не увидят. И даже после того, как настанет черёд уйти в небытие самой Вентрикосус, оба они в своём наследии продолжат жить.