***
Катонда — остров, Катонда — город, Катонда — проклятие, брошенное в спину; клеймо, выжженное на лбу каторжника. Этрейва проходит по деревянным мостам, переброшенным через шипящие реки, спускается по ступеням сверкающего зиккурата к городской площади, замирает у нелепого идола, сложенного из морских ракушек. Горячее солнце Архипелага выжгло из них любое воспоминание об океанской воде, оставив только шершавые соляные следы взамен. Все живые души Катонда мечтают оказаться на их месте. Когда приходят в себя. Худощавый уана падает на колени рядом с идолом, начинает неистово молиться, бормоча невнятную бессмыслицу на безумном смешении семи языков. То и дело по всему его телу проходит судорога, заставляющая его давиться словами, хрипеть на зверином и кататься по земле, пытаясь выцарапать себя из странного, неудобного человечьего тела. — Сколько? — спрашивает Этрейва, и в этот раз идол соленых ракушек отвечает ей: двести пятьдесят семь. — Насколько он человек? Солнечный луч, чуть ярче обычного дневного света, легко касается лба испытуемого. Сияет дольше одного мгновения; небывалая задержка даже при ограничениях тестовой среды. Эотас раз за разом пытается прочесть поврежденную душу, сопоставляя и восстанавливая данные на ходу. Примерно на треть, наконец отвечает свет. Разум чрезвычайно фрагментирован; вероятность коллизий около 73%. Двести пятьдесят семь перерождений. Этрейва пытается представить, что происходит сейчас в душе существа, ползающего перед ней на песке; во что превратился его разум, объединивший в себе человека, зверя, растение? Ей безмерно любопытно вопреки тому, что она заведомо знает ответ. Его разум превратился в сито. Человеческий мозг не любит подобных игр. Этрейва касается искалеченной души безмолвным приказом, активируя подпрограмму, записанную в постоянной памяти; только постоянная память и остается неизменной в мареве перерождений. Многоликие дети Катонда и спустя тысячи жизней не забудут этот странный влекущий зов, это нестерпимое желание, будто бы зародившееся в самых потаенных глубинах души, шепчущее голосами морских волн: иди ко мне, коснись моих вод, растворись соляными строками в течениях моей памяти, вместившей мир; иди ко мне, иди ко мне… Уана медленно бредет к побережью, покачиваясь, будто никак не в силах решить, стоит ли прямохождение подобных мучений или проще довериться той части разума, что умеет бегать на четырех лапах. Добравшись до воды, он упадет наконец на колени и прошепчет-пролает-прохрипит молитву, зачерпнет в ладони соленый прибой, выплеснет на себя пригоршню океана — и владычица морей дарует ему свое благословение. Во время тестирования они позволяют себе это — опускаться до грубых решений, топорных обходных путей. Проще форматировать души в бездонном котле Ондры, чем каждый раз тратить время и энергию на полный путь через Колесо. Вечная жизнь — вечная память. Вечная память — бесконечно множащаяся информация. Бесконечно множащаяся информация — проблема как минимум для конечного объема души, если не для всего сущего. Морской ветер доносит тягучий, глубокий смех Ондры. Этрейве чудятся пенные языки волн, лижущие залитые солнцем камни у ее ног. Предлагающие спокойствие. Забвение. Это нечестно, хочет сказать им Этрейва. Всё это просто нечестно. Сколько еще раз этот проклятый мир будет донимать их своими глупыми ограничениями? Сколько еще нерушимых законов им придется переломать, прежде чем все наконец станет как должно — как должно было быть всегда? Этрейва бредет к побережью, закрыв глаза. Течения духовной энергии — указующие персты богов — ведут ее надежней человеческого зрения; каменные плиты под ногами сменяются травяной тропой, потом горячим бугристым песком. Идея была хороша. Лучше многого, что они придумали. Колесо перерождений?.. детские игры; Колесо избавляет от следствий, но не от причины. Пантеон ИИ, неподкупный проводник и наставник человечества, — отличное, но слишком медленнодействующее решение. Вот то, что они создали после, — создали все вместе, объединив человеческое упорство с ресурсами и уникальными свойствами своих богов — оно стоило всех искалеченных душ Катонда. Сколько энергии ушло на то, чтобы прокормить Ваэля, в конце концов отыскавшего универсальную архитектуру для эффективного распределения информации множества перерождений в живом разуме, и на дешифровку огромного количества данных, которые считывал Эотас с душ, и на игры с энтропией, и на усовершенствование управления памятью… Этрейва зачерпывает воду в ладони и окунает лицо в холодную морскую воду. Ондра забирает ее злость, и ее обиду, и ее страх; Ондра забирает все, что не под силу сдерживать смертным. Многие из Энгвита до сих пор не слишком охотно доверяются сети искусственных разумов, не желая расставаться со столь драгоценной иллюзией контроля. Однажды эта шутка приелась настолько, что Этрейве расхотелось над ней смеяться. Она не видела лично, как вода захлестнула Маиргес, когда новая ГСС вышла из-под контроля; знала об этом только по чужим словам, смазанным всплескам первобытного ужаса в душах собеседников. Треть лабораторий Маиргеса оказалась затоплена. У трети исследователей необратимо повреждена память. Этрейва считала их жертвами несчастного случая, пока не услышала, как смеялись те, кто сохранил все воспоминания: счастливчики, они не помнят, что сотворили наши боги ради высшего блага. Они не помнят, каково это — наблюдать всемогущество. …Когда неведение стало для Энгвита благом? Этрейва никогда не смогла бы работать в команде Воэдики или Ваэля. Впрочем, все сущности пантеона, даже при своей непостижимой силе и уникальных свойствах, слишком ярко сфокусированы на идеалах, которые поодиночке имеют приблизительно нулевую ценность. Этрейва опускает ладони, позволяя воде стечь с пальцев и вернуться в цельную общность океана. Она злилась? Отчего?.. ах, верно. Они сожгли семь тысяч душ на свое открытие, и теперь Катонда смеет заявлять им, что это было напрасно. Адровые узлы — единственный способ коммуникаций на Катонда, пристани которой бдительно оберегают океанские бури, не позволяющие кораблям Укайзо отыскать затерянный среди островов Архипелага полигон. Это человеческие методы сообщения; пантеону не нужны медные провода и адровые жилы, ИИ пантеона связаны лишь ограничениями тестовой среды, но Этрейва собирается говорить не только с ними. Адровые столбы загораются один за другим слабым зеленоватым сиянием, пропуская сверкающий огонь по врезанным в минерал медным нитям. Выходят на связь энгвитанские лаборатории с разных уголков Эоры в тысячах миль от Архипелага. Один за другим приходят подтверждения пантеона об установленном соединении. Дождавшись последнего — после инцидента в Маиргесе Скейну приходится преодолевать огромное множество защитных брандмауэров даже для подобных бесед — Этрейва тянется к открытому каналу адры и шагает за пределы реальности. В мире богов ее встречает мерный шум моря на самой грани слышимости. Вертикальные волны размеренно падают ввысь, размечая границы залов и коридоров; потоки воды сплетаются в причудливые формы, образуя подобия предметов, привычных человеческому восприятию. Сущность Ондры подстраивается под своих гостей. Ваэль: ускользающие блики на воде. Римрганд: льдистая завеса, остановившая стремительный водопад в растянувшемся в вечность мгновении. Эотас: солнце, расцвечивающее золотыми всполохами владения Ондры. Хайлия: едва заметный пар над неподвижным озером. Магран: огненный змей, играющий с потоком воды. Прочие предпочитают оставаться незримыми. Боги любят метафоры. Не их вина, разумеется; они пользуются метафорами, чтобы переводить сложное в простое, выражать взаимосвязь своих сущностей так, чтобы ее понял даже человек. Каждая капля воды вокруг — единица человеческой памяти, собранной Ондрой. Римрганд превращает ее в статику, затем — в набор лишенных смысла элементарных частиц, затем — они соберутся в нечто новое. Ваэль — ускользающее в потоке воспоминаний откровение. Магран — вектор действия. Хайлия — превращающая пыль разрушенной памяти в равномерный фон, изредка складывающийся в случайное озарение художника или научное открытие, способное навсегда изменить мир. — А как ты вписываешься в эту картину? — отстраненно любопытствует Этрейва, протягивая ладонь к солнечному лучу. Тот игриво рассыпается множеством ярких бликов — не уследить — но, разбившись о капли вокруг, взвивается крошечными радугами. Довольно мягкая подсказка, но и она вызывает немедленное недовольство Магран: огненный змей принимается тут же разбивать радуги собственным пламенем. Этрейва предоставляет ГСС самой себе и отыскивает в мареве течений тех, кто не является ИИ или плодом воображения ИИ. — Иссвик, ткущий неведомое, — представляется дух визрака. Даже вне физической реальности души визраков легко отличить от душ людей: они похожи на роящееся множество и все время пытаются разлететься по всей пустоте. Здесь, в инфопространстве, сама среда их взаимодействия берет на себя вопросы интерпретации; в реальном мире говорить с визраками… куда менее просто. — Иксатос. Я помогаю делать радуги. — Маиргес? — коротко спрашивает Этрейва. Человеческая душа вздрагивает отголоском боли, будто в незажившей ране сдвинулись осколки стекла, и иного ответа уже не нужно. Значит, Иксатос получил свое назначение после того, как в команде разработки солнца светлого будущего случилась резкая нехватка людей со здоровой памятью. Этрейва обозначает формальное извинение короткой вспышкой энергии и возвращается к делу. — Эксперимент Катонда однозначно продемонстрировал, что в среднем человеческий разум неспособен поддерживать текущую реализацию памяти прошлых реинкарнаций. Мы должны найти иное решение. — Каков верхний предел? — собранно спрашивает Иксатос. — В среднем — пять. Рекорд — двадцать восемь. — Этрейва выдерживает паузу, но смягчить статистику не получается, и она все же признает это: — При условии, что каждая реинкарнация принадлежала одному и тому же виду. Иссвик свистит переливами флейты. Это среде взаимодействия перевести не под силу. — Дело не в частоте коллизий, — говорит Этрейва, — всего одно случайное воспоминание о жизни другого вида может заставить разум спутать все прочие. Мы должны найти способ избежать коллизий наверняка. Или — научить каждое живое существо отличать свою память от памяти кита, змеи, тиса и всех прочих живых видов. Им понадобился Ваэль, чтобы переписать архитектуру разума. Придать одному нейрону несколько вероятных значений — столько, сколько минуло реинкарнаций, включая нынешнюю. Потенциальный объем информации растет по экспоненте с каждым нейроном в паттерне. Огромное хранилище данных в любой душе, способное — на самом деле — выдержать память двухсот, трехсот, тысячи реинкарнаций. Объем перестал быть проблемой. Проблемой остался разум. Если человек может переродиться оленем, а олень — делемган, а делемган — споровиком, а споровик — человеком, у них всех одна и та же душа. Если у них одна и та же душа, то в памяти человека будут воспоминания споровика, делемган, оленя и другого человека. Пока разум способен их различать и не смешивать — он остается в порядке. Но всё это — воспоминания одной и той же души, и ей нет дела, в какое тело забросило ее Колесо. Отруби человеку руку — еще годы он может чувствовать несуществующую боль; отдели споровик от его грибницы и запри в человечьем теле — что произойдет тогда? Коллизии реинкарнаций — так они называют то, что происходит с уана на полигоне Катонда, несуществующем для империи Укайзо острове Архипелага. — Осознанно менять тип сознания с человека на кита? Бессмысленно, даже если мы сможем встроить в души нечто вроде обучаемого фильтра, — говорит Иксатос. Его душа вспыхивает несогласным, тревожным огнем, и ей в такт мерцает рой-множество Иссвика: — Вероятность ошибки можно свести сколь угодно близко к нулю, уменьшив количество гарантированных перерождений. Но она никогда не может быть равна нулю. Коллизии будут происходить. — Каждая коллизия увеличивает шанс следующей коллизии — разум начинает искать недостающие воспоминания и смешивает всё в одну кучу. На Катонда даже прошедшие не больше десятка реинкарнаций порой не помнят, для чего им руки. Гарантия отсутствия коллизий — или все, что мы сделали… Этрейва останавливает себя за мгновение до уже почти произнесенного, но метнувшийся навстречу огненный змей все равно осыпает ее злыми, колючими искрами. Магран не терпит отчаявшихся. — Насколько неэффективно будет разделить души по биологическим видам смертных оболочек? — спрашивает Иксатос, но Этрейва качает головой. — Это первое, что мы попробовали. Энергозатраты для Колеса почти не возрастают, но испытуемые не выдерживают более пяти реинкарнаций даже собственного вида. — Исключения были упомянуты, — пересвист флейт возбужденно нарастает. — Возможно ли исследовать и использовать причину? — В причине нет никакой тайны, мастер Иссвик. Жизни удачно сосуществующих реинкарнаций были крайне похожи и вызывали минимум конфликтов с нынешним воплощением, но так мало кому везет. Нам потребовалось установить крайне специфические ограничения для двадцати восьми подобных реинкарнаций, а в реальных условиях это практически невозможно. Они спорят еще немного. Затем Иссвик возвращается в реальность — оповестить прочих Писарей Неведомого и попытаться найти ответ на невозможный вопрос; следом отключается и Иксатос, коротко сообщив напоследок, что попробует отыскать подходящих для подобной задачи людей среди оставшихся после Маиргеса. Ничего иного от них и не требуется; обращаясь к ним, Этрейва не ожидала отыскать мгновенное решение. Энгвиту понадобится кое-что посерьезней, чтобы разобраться с новой преградой на пути к лучшему миру. Этрейва ступает на пенящийся гребень волны, ожидая, что искусственное пространство вот-вот схлопнется и выбросит ее обратно на Катонда, где ее ждут люди, забывшие, как есть человеческую пищу и как получать воду не через уходящие в почву корни. Но мир богов не желает ее отпускать, и Этрейва мысленно соглашается с ним, понимая, что разговор не окончен. — Нет, — говорит она. — Энгвит не пойдет на это. Дитя, мягко и глубоко шепчет бездонный океан вокруг, для того, чтобы форматировать души, не нужен еще один бог. (И ты всегда это знала.) (Обманывая себя тем, что это — всего лишь мера предосторожности, которую никогда не осмелятся пустить в ход?) — Ты — дитя Энгвита, Ондра. Я гожусь тебе в матери, — резко отвечает Этрейва. Журчащие водопады перекликаются звонким многоголосьем смеха. — Какой прок от вечной жизни, если живым будет доступен лишь незначительный ее промежуток? К тому же, разделение по видам реинкарнаций сотрет равенство между смертными, сотрет их… понимание друг друга. Достаточно взглянуть на империю Укайзо, чтобы увидеть, к чему это приведет. Радужный блик преломленного луча света на мгновение касается ее глаз и тут же исчезает. Этрейва морщится. — Не тебе рассказывать мне о понимании после Маиргеса. Мы сотворим с миром тысячу Маиргесов, когда придет срок. Мы — направляемые твоей рукой, мама. Брандмауэры обезличивают голос Скейна, лишают всякого выражения, будто сложенный в слова белый шум. Но от этого сказанное не перестает быть истиной, и Этрейва молчит в ответ. Пантеон не торопит ее. Огненный змей резвится, прыгая сквозь кольца воды вслед за солнечными лучами. Поднимающийся пар складывается в образы, декодированные из фона памяти. Замерзнув в дыхании пустоты, рассыпается пылью элементарных единиц. Этрейва наблюдает за круговоротом знания, находясь вне его — пантеон давно уже не нуждается в человеческом руководстве или ином вмешательстве своих создателей. — Это произойдет наверняка? — наконец спрашивает она. Ваэль парирует укоризненным шлепком из ниоткуда взявшегося щупальца по воде: нечестно задавать такие вопросы. Ты пытаешься избежать неизбежного или смириться с ним? гудящая лента пламени осыпает ее водопадом жгучих искр. Этрейва протягивает руку и ловит Магран за хвост. Казавшийся неуязвимым огненный змей растворяется тонкой струйкой дыма, не в силах противостоять команде своего создателя. Они все еще на стадии тестирования. Человек все еще имеет право решать судьбу своей памяти. Верно ли это? Этрейва зачерпывает в ладони прозрачную воду и без тени сожаления смывает с себя гнев, страх и сомнения. Ей предстоит вести беседу о будущем всего мира. Беспристрастность в таких вопросах — не предпочтение, а необходимость. — Это будет не уничтожение информации, — утвердительно произносит Этрейва, обращаясь к океану. Океан отвечает: да. — Мы закроем глаза и сделаем вид, что нас-прошлых не существует. Это спасет нас от безумия до тех пор, пока мы не найдем способ решить этот вопрос. И сбросит экспоненциально возрастающую скорость прогресса до линейной. Как долго нам придется умирать всерьез? Океан беспокойно шепчется сам с собой, но в шелесте воды невозможно разобрать слов. Этрейва касается невесомого солнечного луча, но тот ускользает от ее пальцев. Даже Гхауну не под силу заглянуть так далеко. Эфемерный гул прибоя становится громче; безмолвный вопрос звучит в каждой его ноте. Этрейва кивает ему в ответ. Клеймо Катонда ей с себя уже не свести, как Иксатосу — шрамы, оставленные Маиргесом; и у них впереди еще тысячи Катонда и не меньше Маиргесов. Не этому ли хотели научить их боги? — Катонда выдержит еще много перерождений. Я согласую новую стадию исследований с Энгвитом.***
Уана-нечеловек кажется совсем человеческим и счастливым, как ребенок. Он поет и перебирает раковины моллюсков, отыскивая в них жемчуг: что-то в его памяти подсказывает ему, что тот высоко ценится на рынках Укайзо, за крупные жемчужины можно выменять фунт свежего мяса или несколько корзин рыбы. Одну блестящую горошину он дарит наблюдающей незнакомке — как будто еще может помнить тревожную тень своего прошлого безумия и избавление от него. Этрейва выбрасывает жемчужину в море. Ни к чему хранить подарки от тех, кого обрекаешь на потенциально бесконечную смерть.