травмы

      Ее волосы светлые, длинные, если распустить, ниже середины спины — до туда, где она касалась так много раз, морщась. До туда, где, говорит она, больше не болит. Что бы она ни говорила, ему все равно страшно коснуться, чтобы не навредить больше. Она смеется — не навредишь. Если кто-то и может, то не ты. Он это и так знает — не простил бы себе ни за что, если бы сделал ей больно. Если бы сделал ей плохо. Кончиками пальцев по коже, аккуратно, бережно. Она теплая, ее ладони, ее спина, ее губы, которыми она касается его виска — все это греет. Ответно он ее целует в висок, одной ладонью сжимая ее ладонь, почти как в вальсе, другой от лопаток скользит вниз. Туда, до куда ее волосы достают, если распустить их, как она иногда делает, позволяя ему зарыться в них ладонями. Туда, где у нее болело. Туда, где, он надеется, болеть больше вообще не будет.       На его шее больше нет ссадин от страз с ее платья. Она не уверена, что их больше и не будет, но надеется, что так оно и останется. Зато у него болят плечи каждый день, будто не таскал он ее на руках столько лет, будто не успел привыкнуть. Плечи у него широкие, и она чувствует себя маленькой, обнимая их. Она чувствует себя маленькой, когда он ловит ее в свои объятья, когда он притягивает ее к себе, не способный быть с ней рядом, но не касаться, более пары минут — она тоже не способна на такое, по правде говоря. Чувствовать себя маленькой хорошо, на самом деле — для нее это, в первую очередь, чувство защищенности. Чувство нужности и тепла. Она разминает его плечи сама, прежде чем кто-то другой это сделает, целует его между лопаток, прижимаясь губами, чувствуя, как он расслабляется в ее руках, и прижимается лбом к его затылку после этого. Ей важно, чтобы он был в порядке.       Когда она раздирает колено, скользя по льду, когда не спешит в его объятья, он почти паникует, потому что ну что вообще может заставить ее остановиться? «Не переживай», говорит она ему одними губами, и «все в порядке», и «это ерунда», но ничего не в порядке, пока она не обнимает его со спины, не прижимается к нему доверчиво, будто ища поддержки и защиты. Уж он-то точно не будет тем, кто ей в этом откажет. Его рука с салфеткой на ее колене — идеальное оправдание для того, чтобы им прижаться бедрами вплотную, чтобы, может быть, даже не смотря друг на друга, знать, что они хотят сказать. Если они друг на друга взглянут, если глазами встретятся, мир вокруг них перестанет существовать. Не время. Не здесь и не сейчас. Пока хватает их рук друг у друга на коленях, их прижатых друг к другу бедер, плеч, рук — перестает хватить потом, когда они одни, когда он на колени опускается, чтобы ее разодранного колена коснуться губами. Это интимнее многих других поцелуев — даже того, вчерашнего, на публике, когда они забыли на какой-то миг, что не одни, что им надо быть актерами, которыми их и хотят видеть. Хотят ли? Да и не хватит ли обращать внимание на то, чего другие хотят?       Не хватит, напоминают они себе и друг другу. Пока не хватит. Они в итоге все равно откроются миру, но не сейчас. Сейчас так. Сейчас самое важное — позаботиться о травмах.       Не своих. Друг друга.