I see a darkness

       Всю жизнь Лань Ванцзи только и делает, что разрушает чужие ожидания.        Взять хотя бы её рождение. И целители, и гороскоп твердят: будет мальчик. Опора брату, радость дяде, лучший меч Ордена. Никому и в голову не приходит сомневаться в воле небес.        На свет рождается она - самое большое огорчение Лань Цижэня после женитьбы брата.        Дядя - святой человек и подлинно благородный муж - ещё во времена, когда племянница лежит в колыбели, знает: эту девочку не ждёт ничего хорошего. Слишком много плохой кармы и несчастливых звёзд. Слишком эта девочка похожа на свою мать - убийцу.        Не лучше ли сразу прекратить её страдания? Если уж ребёнок изначально порченый?        Но дядя - верный ученик Кун-цзы. Дядя умеет нести ответственность. Он берётся за воспитание племянницы, а не приказывает тишком удавить её подушкой или оставить на холоде.        Нет такой дурной наклонности, которую нельзя задавить воспитанием. Женщина должна знать свое место.        Дядя выполняет свой долг и заботливо выдергивает из юной души семена порока. До того, как они успевают прорасти, укорениться и выпустить стрелу-стебель к небесам.        Дядя желает ей только добра.        Лань Ванцзи навечно ему за это благодарна.        Каждый день и час своего существования она отдаёт долг дяде и ордену.        Само собой, в детстве маленькая госпожа Лань не думает так вовсе.        Она старается вести себя безукоризненно, она добродетельна и послушна. Она прилежно учится и никогда не скажет лишнего слова без дозволения старших.        Дядя гордится ею, важно гладит холеную бороду и думает, что легко найдёт племяннице мужа, когда минет срок. Даром что девочка обещает вырасти редкой красавицей. Для законной жены скорее недостаток, но кто нынче чтит старые обычаи?        Лань Ванцзи надеется, что если она будет лучше всех, то ей чаще разрешат видеть маму. Матушка и брат любят её просто так.        В шесть лет Лань Ванцзи говорят, что двери домика на окраине Гусу закрылись навсегда. Мертвецы не принимают гостей. Мертвецов нельзя обнять.        В храме предков появляется пустая табличка из персикового дерева.        Жизнь течет дальше.        Потом Лань Ванцзи ещё долго будет приходить и по привычке сидеть в саду с горечавками.        Дядя гневается, дядя говорит, что матушку погубила невоздержанность. И что если дочь не хочет пойти по стопам матери - пусть учится владеть собой.        Это правильные слова.        Лань Ванцзи учится ещё прилежнее, лишь бы не чувствовать обиды.        С отцом она почти не видится, снег посреди жаркого лета выпадает чаще.        Когда становится понятно, что у неё несомненный талант к музыке, что она умна и впрямь способна стать опорой брату, её начинают учить всерьёз, не как других девочек, но и спрашивают в десять раз больше, чем с любого мальчика.        Лань Ванцзи и в голову не приходит жаловаться на усталость в спине и стёртые до крови пальцы. Она трудится, не покладая рук.        Её каллиграфия, манеры и игра на семиструнном гуцине безупречны.        К пятнадцати годам госпожа Лань Цзинь говорит о ней как о своей преемнице. И назначает ответственной за исполнение наказаний на женской половине ордена.        Это стеной отделяет немногословную барышню от остальных. Подруг у неё никогда и не было.        Брат приходит её поздравить.        - Тебе нелегко.        - Я справлюсь.        На ночной охоте она одна из лучших, несмотря на юный возраст и пока невеликий опыт. Лань Ванцзи внимательно наблюдает за другими. После - читает отчёты, разбирает с ученицами ошибки и назначает неизбежное наказание.        - Оплошность может стоить тебе жизни. Подумай над своим поведением и пойми, что ты сделала не так.        Чем дальше, тем меньше её любят. Дядя доволен.        Однажды Лань Ванцзи тайком приглашают на мужскую половину.        - Присмотрись, - говорит дядя, - к двоим. Сын главы ордена Юньмэн Цзян и наследник главы ордена Ланьлин Цзин. Они единственные тебе ровня.        Лань Ванцзи кланяется дяде. Она не может выразить словами, как благодарна за то, что ей позволили выбрать.        Одна беда: ни Цзян Чэн, ни Цзынь Цзысюань не вызывают у неё никаких чувств. Но жена должна быть почтительной, подобной эху и блюсти честь мужа, разве не так? Разве цель брака - не рождение детей?        Брат понимает её и просит дядю не торопится.        - Дядя, Ванцзи ещё слишком молода.        Дядя соглашается и присылает ей наставленья о благонравных женах. Госпожа Лань Цзинь великодушно разъясняет непонятные места.        Лань Ванцзи старается быть ещё лучше. Она не хочет разочаровать дядю, который так добр к ней. И не хочет подвести госпожу Лань Цзинь.        На следующий год дядя говорит ей, что затея с наследниками великих орденов с самого начала была пустой змеиной шкурой.        - Тебе пришлось бы уйти из семьи. Юй Цзыюань - не лучшая жена, а свекровью и вовсе будет ужасной. В Ланьлин, в это гнездо порока, я сам тебя не отпущу. Поищем второго или третьего сына, который переедет к нам. Многоуважаемая госпожа Лань Цзинь говорила о твоих успехах в наставничестве. Будь с ними строже.        Лань Ванцзи в поклоне касается головой пола, на запятнав орденской ленты.        - Эта ученица принимает приказ.        После дядя гладит её по голове.        - Ты хорошая, послушная девочка, Ванцзи. Я тобой доволен.        И хотя упоение собой запрещено, Лань Ванцзи горда и счастлива.        Жить, соблюдая устав и все записи на стене правил, очень просто.        Правила не позволяют людям идти на поводу у низких страстей и совершать ошибки. Они - надёжная защита от любого хаоса и беспорядка.        Иногда, когда никто не видит, Лань Ванцзи позволяет себе мечтать.        Как знать, вдруг её послушание и преданность долгу однажды искупят страшное преступление матери и очистят её имя?        Настаёт её семнадцатая весна, и вокруг молодой госпожи Лань рушится мир.        Больше нет никаких правил. Стена нерушимо стоит на месте, но отныне слова - это только слова, высеченные в камне.        В Облачных Глубинах в заточении умирает отец. Лекари верят, что Цинхэн-цзюнь поправится, но она-то не слепая. Она видит, как измотала его болезнь. Лань Ванцзи кажется, что отец смертельно устал, что он хочет уйти, а нашествие ордена Цишань Вэнь - лишь повод.        Вэни сжигают её родной дом дотла. От строений, где жила её семья, от павильонов, от ланьши остаются лишь остовы, которые быстро разносит ветер.        Брат теперь в бегах: спасает остатки семейной библиотеки. Четыре сотни лет истории меньше чем за час обращаются в пепел.        Лань Ванцзи готова молить глухих богов, чтобы Сичэнь вернулся живым, чтобы не пришлось его хоронить, чтобы его не поймали. Но она слишком хорошо знает: никто не услышит её слез и просьб.        Её саму заставляют поклониться сыну Вэнь Жоханя. Закономерно она отказывается и расплачивается за это сломанной ногой.        Лекари приводят её в чувство и говорят, что при должном уходе кость срастётся хорошо.        Дядя кричит.        Дядя поминает матушку.        Лань Ванцзи молчит. Она всегда молчит.        Но когда видит, как ломается безупречный дядя, как вместо него говорит страх, не выдерживает:        - Я не стану кланяться падали.        - Вздор! Опомнись!        Мир шатается ещё сильнее. Очень скоро пойдут трещинами незыблемые горы. И дядю... дядю шатает вместе с ними.        - В правилах нигде не сказано, что мы сажаем мертвецов за стол.        Поняв, что до неё не достучаться, дядя уходит.        Молодая госпожа Лань сама назначает себе наказание. Будь она здорова - это были бы феруллы или стояние на крупной соли. Вместо этого она берет стальную кисть и переписывает раздел «О вежливости». Внутренняя сторона правого запястья исцарапана и кровоточит. Крови столько, что она запятнала рукав нижних одежд.        Она не успевает переписать раздел. Увидев её за работой, дядя отбирает у неё кисть и снова кричит:        - С ума сошла?        И лечит ей руку. Шрамов не остаётся.        - Эта ученица провинилась перед вами и должна быть наказана.        Дядя злится ещё сильнее:        - Ванцзи, ты что, считаешь себя лучше и выше других?        Она ничего не отвечает. И просит прощения за дерзость, не чувствуя вины.        Дядя смягчается и говорит, что её ждёт путешествие. На учёбу. То есть на перевоспитание. И просит не делать глупостей.        - Ученица благодарит за урок и принимает приказ.        Ей велено явиться с мечом в надзирательный пункт. Лань Ванцзи собирается равнодушно.        За одну ночь она взрослеет на несколько лет.        Лань Ванцзи понимает: случись что - и дядя её не защитит. И это правильно. Он должен думать о всем клане. И он и так был слишком добр к дочери убийцы и того, кто потерял лицо.        Почему-то ей горько.        Учеба запоминается ей как череда невыносимого стыда, унижений и бессмысленной работы. Каждый день похож на предыдущий; они живут и спят в маленьких комнатах-клетушках, где женщине её роста не развернуться и приходится сильно сутулить спину.        Это не говоря уже о том, что их муштруют, словно новобранцев в императорской армии. Положение и титулы родителей не имеют значения, когда детей заставляют маршировать и петь хором, наказывают за малейшую провинность и меняют правила на ходу.        Лань Ванцзи страшно. Надзиратели стремятся любой ценой разъединить их. У всех отбирают мечи. Остаться наедине с кем-то и не получить за это наказание почти невозможно. Закрывать двери, кроме как на ночь, запрещено.        Вэни называют это борьбой за нравственность. Самое смешное, что находятся смельчаки, готовые жертвовать всем, чтобы сказать хоть пару слов не по уставу. Или те, кто дает взятки.        Лань Ванцзи наблюдает за тем, как достойные юноши и девушки, гордость своих кланов не понимают, что происходит, и теряют себя. Нет ни морали, ни долга, ни мужчин, ни женщин, есть только... Охранники Вэней называют их «брёвна».        Она сама почти на грани. Каждую ночь перед сном Лань Ванцзи мысленно душит дьяволицу Ван Линцзяо и предаёт её ужасной смерти. Со всем можно смириться, но не отсутствием достоинства и воспитания. Эта женщина будет лезть наверх по трупам. Её любовник ничуть не лучше. И это сын Верховного Заклинателя! Это ничтожество, любящее унижать других? Хорошо, что Вэнь Чжулю, его цепного пса, отозвал к себе Вэнь Жохань, иначе, подозревает Лань Ванцзи, от нее не осталось бы и пыли.        Сжигающий Ядра очень силен.        Но пока его нет - есть надежда. От превращения в «бревно» её удерживает привычка по-своему раскладывать вещи. Ну и редкая помощь тем, кто наказан. Она незаметно облегчает их участь и уходит, не дожидаясь благодарности.        Ван Линцзяо злится и даёт все более сложные задания.        Обезболивающее молодой госпоже Лань не положено, зачем?        Как и все невзгоды в своей жизни, она переносит происходящее с каменным лицом.        И очень удивляется, когда на пересменке в рукав ей засовывают мешочек с травами. Ло Цинъян делает вид, что споткнулась, и шепчет ей на ухо:        - Это тебе. Постарайся растянуть подольше.        Лань Ванцзи делает всё, чтобы не попасться.        И порой ищет глазами деву Ло, которая не думает бояться и превращаться в бревно.        Как и Цзынь Цзысюань. Он по-прежнему задирист, но теперь кроме разбалованности видна и его полная неспособность мириться с несправедливостью.        Она бы выразила ему своё уважение, но дядя просил её не напрашиваться на неприятности, не подставлять под ещё больший удар клан и себя.        Но кроме слов есть и другие способы. Во время очередного переписывания речей Вэнь Мао она рисует два иероглифа на свитке, который её заставили проверять: надежда и стойкость.        Надежда помогает ей держаться вопреки всему и не даёт потерять лицо. В один из дней Лань Ванцзи близка к этому как никогда.        Их приводят на стрельбище и вручают стрелы с тупыми наконечниками. Луки плохие, тетивы рвутся в руках и больно бьют по рукам, оставляя шрамы. В соломенные чучела невозможно попасть.        Промазавших ждет наказание: никакого обеда и ужина.        Не говоря уже о заучивании и чтении речей Вэнь Мао наизусть.        Ван Линцзяо притворно вздыхает. По тонким губам ползет змеиная усмешка.        - Что же вы, молодые господа, где же ваше мастерство? В прошлом году попали все. Впрочем, - глядя на любовника, эта дьяволица хлопает глазами, - немудрено попасть острой стрелой из хорошего лука, верно, Чао-Чао?        - Верно, любимая, но ведь у нас есть лучники, одинаково ловкие на правую и левую руку. Дева Лань, я слышал о вашем мастерстве. Доставьте нам удовольствие. Ах да, ваша бедная нога... Но разве не всему виной не ваша гордость? Впрочем, мы будем милосердны.        В колчане, который ей предлагают, нет ни одной стрелы.        Вэнь Чао многозначительно переглядывается со своей любовницей.        Лань Ванцзи будто раздевают и облизывают с головы до ног, а томный голос навевают мысли не о воинском состязании, а о дешевых притонах, где все они - товар, выставленный напоказ.        Можно отказаться, но Лань Ванцзи родилась не на мусорной куче. Если Вэнь Чао родители не научили себя вести, она поставит его на место.        Приказав себе забыть о боли, она берёт лук и становится на позицию. И натягивает тетиву.        «Наша сила - покой в сердце лучника, - Лань Ванцзи почти слышит голос брата, - натягивай тетиву и отпускай».        Под её пальцами из одной лишь духовной силы вырастает настоящая стрела с острым наконечником и белоснежным оперением.        Лань Ванцзи оттягивает тетиву до предела и отпускает.        Стрела поёт в полете, вонзается точно в центр мишени, пробивает ее насквозь, рассыпаясь тысячей голубых искр. Чучело вспыхивает, как бумага.        И обрадоваться бы, но Лань Ванцзи совсем без сил. Никто и никогда не учил ее этой технике. Должно быть, так чувствовала себя Лань И, когда изобрела свои смертельные струны.        Вэнь Чао удивлен, хоть и не показывает виду.        Воодушевлённый ее успехом, на поле выходит юноша в фиолетовом - воспитанник ордена Юньмэн Цзян. Лань Ванцзи его помнит по прошлогодним состязаниям. Она тогда сидела на трибунах, брат взял первый приз, а этот юноша - второй. Он личный слуга сына главы ордена, с самого детства они близки, словно братья.        Создать стрелу у него не получается, но юноша попадает из разболтанного лука.        Со всех остальных слетает тупое оцепенение. Первый раз за все время Лань Ванцзи видит у соучеников настолько осмысленные глаза.        Но охранники не дремлют. И сами натягивают настоящие боевые луки и обнажают мечи. Того юношу из Юньмэна они хватают под руки, тащат к Ван Линцзяо и бросают на колени.        Саму Лань Ванцзи держат трое. Крайний справа запечатывает ее меридианы.        Но ей нет дела до себя. Все ее внимание приковано к Ван Линцзяо и к тому юноше. Как же его зовут?        Эта дьяволица обходит его кругом, обнажает нож и запрокидывает голову, как жертвенному быку.        - Что я вижу, бунт за корабле? Ты будешь наказан. Я тебя знаю, Ляо Юй.        - Ну знаешь, и что с того?        Нож надрезает кожу на беззащитном горле, лезвие окрашивается красным.        - Неправильный ответ. Ты оскорбил орден Цишань Вэнь. А знаешь чем?        - Не знаю и знать не хочу.        - Простолюдин не может стрелять лучше благородного господина. Кроме того, ты, неблагодарная свинья!        Оплеуха получается такой силы, что юноша выплёвывает кровь и зубы. Лань Ванцзи пытается вырваться, но ей выкручивают руки и обещают сломать пальцы. То же самое происходит с девой Ло.        Основанием туфли Ван Линцзяо наступает на руку Ляо Юя.        Лань Ванцзи даже отсюда видит, как много крови пролилось на землю.        - Мы, значит, тебя учим, кормим, а от тебя не дождёшься почтения! Впрочем, это ненадолго. Ты заплатишь. Поднимите его.        Охранники с готовностью выполняют приказ. У Вэнь Чао такое лицо, будто он собирается то ли возлечь с небожительницей, то ли выпить вина из ее туфельки.        - Ничего я платить не буду. Ты всего лишь уличная девка.        Ван Линцзяо готова его растерзать, но успокаивается, улыбается еще шире и жестом велит привести одного из учеников. Тот не особенно противится.        Лань Ванцзи узнает в нем Су Шэ - приглашенного ученика дяди. Тот выглядит растерянно и глупо.        - Молодой господин Су, верно ли, что этот ученик заслуживает наказания за заносчивость и строптивость?        - Это не мне решать.        - Неправильный ответ. Если ты не ответишь правильно, я вырежу сердце твоей матери ложкой и заставлю тебя его сожрать.        Глаза у Су Шэ бегают, как у вора.        - Великий Вэнь Мао сказал, ссылаясь на Кун-цзы..        - Что же он сказал?        Боковым зрением Лань Ванцзи замечает, как молодой господин Цзян, шисюн этого юноши, перестаёт сопротивляться и повисает на руках охранников.        - Что высокомерие ввергает человека в грех гордыни и что слуга должен оставаться слугой.        Ван Линцзяо облизывает яркие губы.        - Как бы ты его наказал? Подумай хорошенько, стрельба из лука - занятие воина, а он - внук лошадника или ещё боги ведают какого сброда.        - Я... я бы отрезал ему большие пальцы, госпожа...        Ван Линцзяо вкладывает ему в руку нож почти с нежностью.        - Так делай, только медленно. И не забывай о своей матери.        Выждав удобный момент, Ляо Юй вырывается, но его почти сразу ловят.        Су Шэ как в дурмане берет его за руку и делает первый надрез. Капает кровь, обнажается мясо и кости. У Лань Ванцзи уши лопаются от крика, больше похожего на стон раненого животного.        Вэнь Чао будто взмывает к небесам.        Молодой господин Су никуда не торопится, срезая живую плоть по кусочку. Лицо его и руки в крови по локоть. К середине пытки Ляо Юй теряет сознание. Его насильно приводят в чувство и заставляют смотреть. Половина большого левой руки еще цела, остаток кости торчит под углом.        Ван Линцзяо сама прекращает наказание, отрезав последнюю фалангу и переломав остальные пальцы на правой руке.        - Ты скучен.        - Зато моя Цзяо-Цзяо великолепна.        Больше на стрельбища их не выводят.        Рискуя собой, в тот же вечер, Лань Ванцзи отдает Ляо Юйю остаток своего обезболивающего и с помощью духовных сил пытается облегчить его страдания.        - Я знаю, как стрелять иначе. Объяснить?        - Да.        Они кивают друг другу, как заговорщики. Ляо Юйю очень плохо, ночью у него поднимается жар. Он непременно лишился бы рук, если бы не дева Ло и не ее подруги.        Случившееся еще больше раскалывает их. Лань Ванцзи понимает, что не может смотреть на Цзян Чэна и Су Шэ.        - Что я мог сделать, - плачет молодой господин Су, - у меня не было выбора!        Это доводит Лань Ванцзи до желания взяться за дисциплинарный кнут и хлестать до смерти, до того, пока ошметки плоти не сползут с переломанного позвоночника.        Она мастер наказаний. Она знает, что положено за предательство.        - Был, - спокойно говорит Лань Ванцзи, - он тебе не понравился.        Сыну главы ордена Цзян не лучше, чем товарищу. Он злится и переживает свое малодушие. Почти случайно Лань Ванцзи слышит их беседу.        - Шисюн, не вините себя. Все тогда растерялись.        Раздаётся удар кулака о дерево.        - Ты мне еще поуказывай, за кого переживать! Что я за будущий глава такой, если не могу защитить своего человека?        - Вы неправы. Никто ничего бы не смог сделать. Кроме того, вы единственный сын у родителей. А у моих еще трое.        - Только выберемся отсюда, я тебе ноги переломаю! Какого гуя ты полез распускать хвост после этой ледышки, не понимал, что лезешь тигру в пасть?! Почему, почему ты не можешь знать своего места? Помяни мое слово, тебе ещё и матушка вломит Цзыдянем!        Лань Ванцзи теряет дар речи. Это ничего, что Ляо Юй спасал достоинство и всего ордена, и своего молодого господина?        - Я виноват.        Чужое раскаяние смягчает гнев молодого господина Цзяна. Речь его становится тише.        - Мы выберемся, дай только срок. Обещаешь не свернуть шею?        - Обещаю.        Ляо Юй идет на поправку, они успевают перемолвиться парой слов, как вдруг, уже под вечер, его уводят.        Вернее, утаскивают по доносу. Якобы он готовил побег.        Лань Ванцзи долго не может заснуть.        Да что там, на ушах стоит весь лагерь.        Под утро она забывается тревожным сном, в котором много мути, тяжести камня на груди и на шее; много воды, сомкнувшейся над головой и заползшей в легкие; много, так много тьмы, крови и острых зубов древнего чудовища, приплывшего на запах человеческой плоти.        Утром Ван Линцзяо в общем зале показывает отсеченную и обглоданную до костей руку.        - Так будет с каждым, кто пойдет против власти ордена Цишань Вэнь.        Все молчат. Даже Цзинь Цзысюань, даже дева Ло. На глазах молодого господина Цзяна она видит злые слезы.        На саму Лань Ванцзи накатывает безволие и равнодушие.        Она сознает, что, возможно, умрет следующей. Просто потому что молода, красива, знатна и беспомощна. У нее не остается упования на то, что этот кошмар закончится, на встречу с братом. Ее не отпустят. Никого не отпустят.        Лань Ванцзи чувствует себя оставленной и брошенной всеми.        Понимание этого развязывает ей руки и даёт силы хоть как-то действовать вопреки всем расчетам, ожиданиям и здравому смыслу.        Лань Ванцзи продолжает делать что должно. Проверяет работы, помогает тем, кого наказали, и ждёт неведомо чего.        Тайком, по ночам, когда Лань Ванцзи лежит без сна, она пытается понять, как сотворить смертельную струну. Техника запрещённая - она знает ее в самых общих чертах и по упоминаниям в разных трудах.        Лань Ванцзи твердо решает дорого продать свою жизнь. Но ничего не выходит, и утром она клюёт носом, чтобы следующей ночью вновь пытаться и пытаться.        В один из дней происходящее обостряется до невозможности.        Охранники Вэней приводят двоих: мальчика, самое большее лет двенадцати, нежного и любознательного, и очень красивую девушку в облачении монахини. Незнакомка держится спокойно, хотя и излишне вольно.        Это сразу же не нравится Ван Линцзяо.        - И кто же ты такая? Откуда такой цветочек?        Монахиня смотрит на Ван Линцзяо, как на полную дуру.        - Цветы не ведут бесед с сорняками. А что до имени... мы с братом никто и звать нас никак. С чего нас взяли под стражу? Мы не нарушили никаких законов. Либо вы нас отпускаете, либо... Женщина, где твой начальник?        Всё теряют дар речи. Сумасшедшая птица в груди Лань Ванцзи, та самая, которой с рождения подрезали крылья, распускает хвост и тянет восхищённое: «Ты смотри-ка!»        У Лань Ванцзи горят уши. Ужасная, ужасная женщина, но странно ждать от монахини порядочности, воспитания, почтения к старшим и хоть каких-то манер.        Монахиня не думает бояться и стоит, как скала посреди бушующего моря. Для нее будто нет ни боли, ни унижений, ни смерти.        Лицо Ван Линцзяо идёт пятнами. Первый раз ей посмели не подчиниться столь открыто.        - Что ты сказала?        - Что слышала. Я не буду разговаривать с глухой и и ничего непонимающей дурой. Если меня схватили, я хочу знать за что.        - И что ты сделаешь, монашенка? Убьёшь меня?        Отнюдь не маленькая монахиня будто становится выше ростом.        - Зачем убивать, когда можно сотворить такое, чего не делали с черепахой?        «Да она самоубийца, - этот лысый дурак чуть ли не курлычет, - но ты продолжай, продолжай!»        Лань Ванцзи усилием воли затыкает его. В Гусу она бы отправила эту нахалку переписывать все до одного правила, но достойных врагов следует уважать.       Хотя бы за смелость.        Поднимается невообразимый гвалт. От потери лица Ван Линцзяо спасает её любовник. Который смотрит на монахиню, как на блудницу, и начинает петь, что никого не арестовали, это всего лишь совместное обучение, разве молодая госпожа думает, что здесь враги, когда вокруг друзья? Не назовёт ли она свое имя?        Монахиня не верит ни одному его слову.        - Я уже сказала. Мы с братом никто и звать нас никак.        Мальчик поднимает на сестру испуганные глаза.        - Шицзе, кто эти люди и чего от нас хотят?        Вэнь Чао пробует потрепать мальчика по голове, но монахиня встаёт точно между ними.        - Вам задали прямой вопрос.        О, Лань Ванцзи хорошо знает этот взгляд. «Я тебя разрежу на ленточки и похороню в братской могиле», - говорят серые глаза. Мальчик крепче прижимается к сестре. Совсем как она к брату, когда они были маленькие.        «Я тебя закопаю за непочтительность», - когда Сичэнь думает так, он улыбается особенно ласково. Память об этом даёт ей силы не молчать.        - Орден Вэнь взялся нас учить, но сам не помнит о хороших манерах и долге гостеприимства?        Это самое длинное предложение, которое она сказала вслух со своего прибытия.        Глаза Вэнь Чао бегают с кипящей гневом любовницы на монахиню. Которая ведёт себя так, будто она ревизор, присланный государём-императором по душу проворовавшихся чиновников.        Лоб Вэнь Чао блестит от пота.        У монахини глаза и руки человека, умеющего убивать. И делать это очень болезненно.        - Почтенная саньжэнь, вы слишком взрослая, но брат ваш подходящего возраста. Он может учиться у нас. Ради укрепления дружбы между орденами.        Остальные ученики смотрят на происходящее, прикрыв рукавами рты. Краем уха Лань Ванцзи слышит приглушенное: «У кого-нибудь есть сушёная локва?»        Монахиня продолжает есть Вэнь Чао живьём без перца и соли. Лань Ванцзи почти слышит хруст костей.        - То есть просто так уйти мы не можем? Тогда я остаюсь.        И разумеется, Ван Линцзяо не может не влезть. Не после того, как ей вытерли полы.        - Чао-Чао, что эта девица...        От своей девки младший сын Вэнь Жоханя сбегает.        - Любовь моя, поговорим позже. Позаботься о наших гостях.        Ван Линцзяо пробует придраться к поношенному платью и старым сапогам. Монахиня тянется к вороту платья:        - Мне что же, публично раздеться? А варенья из лепестков глицинии не желаешь?        - А ты не обнаглела, дорогуша?        Лань Ванцзи отправляет свое решение не вмешиваться в огонь жаровни.        - Почтенная саньжэнь гостья, а не военнопленная.        - И не шлюха, - присоединяется к ней Цзынь Цзысюань, - и не гаремная девка.        - А ты не лекарка, - припечатывает дева Ло, - и не офицер на таможне. Ну-ка, вспоминайте все, когда можно требовать от порядочной женщины публично раздеться?        Ожившие от страха соученики вспоминают ещё примеров двадцать, пока кто-то не ляпает очевидное:        - На брачном ложе.        Последующий смех столь неприличен, что Лань Ванцзи жаждет провалиться сквозь землю.        - Но ты ей не муж!        - И не жена.        Монахиня хохочет громче всех.        - Да я бы за такое не пошла бы ни за звание ван-гуйфэй, ни за три чаши риса.        - Шицзе, не надо жениться на госпоже, бабушка рассердится! Она же злая и глупая. И готовить не умеет.        Соученики смеются ещё громче.        В этом сражении победа остаётся за монахиней и её братом. Следующие битвы они проигрывают: их личные вещи (сумку и метёлку заклинателя) отбирают, их самих сажают в карцер и два дня не дают еды и воды. Ван Линцзяо придирается к каждой мелочи, а потом, увидев что любовник всё больше смотрит в сторону монахини или девы Ло, а то и самой Лань Ванцзи, и почти напрямую говорит о желании сорвать пару цветочков в тайном саду, зверствует ещё больше. Объявив, что у монахини наверняка вши, она пытается обрить её налысо.        И сразу же отдёргивает покрытую кровавыми волдырями руку, и сбегает под неприличное улюлюканье.        Монахиня делает вид, что вовсе не при чём. Ее уже просветили об участи Ляо Юя, но эта женщина даже не пытается изобразить страх. Она пробует чужую наглость на зуб с любопытством, с азартом охотника. И если на её пути встанет стена, человек, или пустынная колючка, Лань Ванцзи даже не сомневается, что монахиня пожрет их без сожалений.        "Кто ты, - думает она с отчаянием, лёжа без сна - женщина, демоница или фея? У тебя на шее четки, черепа или голубые лотосы?"        В действительности все это неправда.        Монахиня - полководец на поле боя. Или скорее государь, попавший в западню болотных топей. Брат - её маленькое войско, они будто существуют в своем мире на двоих, отдельном от происходящего ужаса.        Смерть - вовсе не причина бросить к ногам врага свои стяги.        Тем же вечером Лань Ванцзи приходит, и, несмотря на боль в ноге, кланяется, как и предписывают правила её ордена.        - Научите.        К её разочарованию, монахиня, не таясь и не боясь вообще ничего, даёт ей сбор трав.        - Для начала вылечи ногу.        - Что это?        Она спрашивает о технике, и, хвала пустым небесам, монахиня её понимает.        - Это тапас.        - Камень?        - Нет. Жар души. Этому учат в стране Тяньчжу. Тебе сейчас нельзя. Надорвёшься.        Зато Ло Цинъян монахиня учит с удовольствием. Лань Ванцзи готова проклинать свою больную ногу и будто случайно вслушивается в обрывки фраз.        - Сосредотачивай силу не в ядре, а во всем теле. Ядро - не вся ты. Вот так. А теперь пробуй. Ой! Мянь-Мянь! Больно же!        Вопреки всему, ей становится досадно, что дева Ло, то есть Мянь-Мянь, столь быстро поладила с монахиней и её братом. Эти трое дружат, несмотря на постоянные угрозы Ван Линцзяо. Мальчик ещё и превосходно изображает глупенького крольчонка и на все вопросы говорит одно: «А бабушка этого не говорила, и шицзе тоже». И исподтишка показывает сложенный кулак.        Сама молодая госпожа Лань предпочитает делать, а не болтать попусту, и вскоре замечает, что семя непокорства пустило корни в каждом втором, а в лагере зреет то ли заговор, то ли бунт. Выбрав удобное время, она крадёт у задремавшего охранника ключи и делает оттиск на мыле. Дальнейшее - сравнительно просто, хотя вещественное колдовство сроду ей не давалось. Она создаёт запасные ключи, чтобы отдать их монахине.        - От склада.        Не так давно она жаловалась, что брат захворал, а все лекарственные травы остались в сумке, которую утащили на склад.        Утром Лань Ванцзи находит на своей постели жемчужину размером с голубиное яйцо. Роскошь в Облачных Глубинах запрещена, но Лань Ванцзи нарушает правила и, когда никто не видит, делает себе подвеску.        Пусть это будет талисман на удачу.        Монахиня машет ей рукой.        Ван Линцзяо в тот день скручивает острым отравлением. Ей вызывают целителя, который говорит, что дело в сырой воде и скверно прожаренном мясе. Разумеется, он ставит больную на ноги.        Дальше - больше. Монахиня и её младший брат после переписывания речей Вэнь Мао начинают задавать неудобные вопросы.        - Да старик-то, - издевается Цзынь Цзысюань, - дело говорил, только поняли его с южных врат, напополам и надвое.        Лань Ванцзи думает, что и он состоит в заговоре, но нет. Цзынь Цзысюань сам по себе, но с удовольствием смеётся над чужой глупостью. И прикрывает своих.        К монахине он, как и Цзян Чэн, пытается вымостить дорогу из шёлка. Лань Ванцзи досадно, что человек, которого дядя прочил ей в мужья, наследник великого ордена, ведёт себя как весенний олень.        Монахиня поднимает на смех их обоих.        - Мальчики, - хохочет она, высоко запрокинув голову, - у меня уже есть дама, чтобы писать ей стихи. Вы на эту роль не годитесь. А ты, пиончик-розанчик, ничего, что помолвлен? А ты, красавчик, прости, но слухи о том, что твоя матушка любит кнуты и плети, дошли и до нашей глуши. Я девушка простая, мне такое непонятно. И ничего, что ваши папеньки и старейшины при виде честной монашки лишатся чувств и выгонят вас из дома? Как там у Се Бо: «Лучше возлечь с прокаженной и чумной, чем сесть за один стол с бесстыдной, нечестивой, развратной монашкой»?        Несчастный Цзынь Цзысюань краснеет, как синяя свёкла. Он не придумывает ничего умнее, чем спросить:        - Это кого же любит почтенная саньжэнь?        - Спокойный сон и бескрайнюю даль. Да и зачем мне вы двое, когда у меня есть Мянь-Мянь?        Лысый дурень в её душе закрывает морду крылом. Лань Ванцзи говорит слова, за которые бы её осудили и брат, и дядя, и три тысячи тысячи правил Гусу:        - Дурацкая игра слов.        Монахиня и не думает прекращать смеяться. Да что там, она ведет себя так, словно «Наставления жёнам» писаны не про нее. У певички в весёлом доме больше достоинства. То есть ни она, ни Сичэнь, понятное дело, там не были, но когда герой каждой второй книги бывает в цветочном доме, трудновато удержаться от сравнений.        Особенно если учесть, что монахиня не пытается хихикать, как положено приличной женщине, и не прикрывает рта, а с наслаждением хохочет. Лань Ванцзи великодушно прощает нарушения этикета за сияющую улыбку и ровные белые зубы.        Вот и сейчас монахиня звонко смеётся:        - Ох, барышня Лань, что ждать от дикарки, которая рифмует палку с рассадой? Уж не хотите ли вы, чтобы я мучила этим ваши уши?        - Вздор.        На том и расходятся.        В один из дней Ван Линцзяо теряет чувство меры и подставляет ей подножку. Лань Ванцзи не успевает увернуться, падает и её едва начавшая заживать нога ломается ещё в двух местах.        - Дева Лань, что же вы такая неловкая! Сами виноваты! Сегодня останетесь без обеда. Поднимайтесь, нечего разлеживаться.        Лань Ванцзи пробует не сойти с ума от боли. Она не собирается ни жаловаться, ни признавать свою слабость. Она настолько зла, что готова убить эту тварь на месте и понимает: вот решение. Между большим и указательным пальцем натягивается тоненькая леска.        Струна жаждет крови.        Отныне Ван Линцзяо не человек, а меньше чем опавшие листья. Всего лишь мишень на дороге.        В душе Лань Ванцзи разгорается тёмное пламя, которое нельзя утихомирить. Испугаться бы, но Лань Ванцзи слишком рада своей силе.        Это значит, что она и её соученики будут жить, а все остальные - умрут.        Знание этого помогает ей высоко поднять голову.        Лань Ванцзи думает, что и впрямь сошла с ума, когда слышит ядовитое:        - Ты, крыса размалёванная, совсем последний ум потеряла? Если я тебе оторву руку, ты как запоешь?        Начинается скандал.        Вэньские охранники уже жалеют, что связались с братом и сестрой. Вэнь Чао при виде монахини бледнеет, и непонятно, чего хочет больше: задрать юбки или убить.        Даром что монахиня прёт на него рассерженным буйволом.        - Чем почтенная саньжэнь недовольна?        - Неповоротливостью ваших подчинённых и их воровством. С какой это стати порции риса сократили почти вдвое? И почему ваша.... Ван Линцзяо позволяет себе калечить других учеников?        - И с какой стати, - Цзынь Цзысюань влезает, несмотря на все попытки Цзян Чэна его утихомирить, - ваша женщина ведёт себя неподобающе по отношению к благородной девушке?        Ван Линцзяо пробует отбиться.        - Вздор, она сама упала!        - Госпожа говорит правду, - а это Су Шэ, и Лань Ванцзи испытывает жгучий стыд за поведение приглашённого ученика их ордена, - дева Лань сама поскользнулась. Госпожа здесь вовсе не при чём.        В любой другой день Лань Ванцзи бы промолчала, предоставив Су Шэ суду его чести, но её охватывает жгучий гнев. Преодолев боль в ноге, она поднимается и чеканит каждое слово:        - Правила Гусу Лань запрещают лгать.        Вэнь Чао так ловко перевирает происходящее, что они все оказываются в виноватых и неблагодарных. Лань Ванцзи предлагают дойти до лекаря самой, зная, что это невозможно.        Устав от чужих увёрток и вранья, она говорит привычное «мгм».        Она и впрямь собирается идти, и плевать, что после такого останется калекой - честь дороже здоровья, - но её бесцеремонно хватает за руку монахиня.        - Я тебя понесу. Запрыгивай на закорки. Шиди, - обращается она к брату, - сделай, как я сказала.        Мальчик исчезает в толпе учеников.        - Не пойду, - говорит Лань Ванцзи, не в силах сжиться с чужой наглостью. - Не надо.        - А теперь скажи, чего ты хочешь: красиво умереть или оторвать этим ублюдкам головы? Если первое - я тебе не помощник. Несовместимая с жизнью гордость - это не про меня.        Брат бы этого не одобрил. Брат не одобрял все, что причиняет ей вред. Но она плохо соображает от боли.        Скрепя сердце, Лань Ванцзи соглашается. Она не думает о том, что помощь выглядит как издевательство, только крепче держится за плечи. Но когда монахиня сворачивает не туда, начинает протестовать. Это тупик, где никто не ходит.        Монахиня сгружает её на большой камень.        - Да не ори ты!        Орёт лысый дурень в её душе и сердце, но это его вечное состояние. И к делу никак не относится.        - Я не ору.        Из-за камня высовывается мальчик с той самой сумкой.        - Молодая госпожа Лань, шицзе хорошая, вы ей очень нравитесь, и она хочет вас вылечить. Делайте всё, что она скажет. Хуже не будет.        Сестринский подзатыльник мальчик все же получает. Монахиня роется в своей сумке, достаёт бинты, палки и три небольших сосуда красного, синего и чёрного стекла, откупоривает первый.        - Пей.        На вкус это самая большая мерзость, которую молодая госпожа Лань пробовала в жизни. Но чудо, больше ничего не болит. Монахиня привычно, будто всегда так делала, стаскивает с неё сапоги. И начинает обихаживать распухшую, как у утопленника, ногу.        - Тебе повезло: переломы закрытые. С открытыми я бы возилась дольше. Брат, сломай на том дереве веточку, очисти её от сучьев и дай мне.        Мальчик повинуется, а Лань Ванцзи гложет её вечное любопытство.        - Ты целитель?        - Не совсем, но соображаю. Обычно я такого не говорю, но постарайся не кричать, хорошо? Кость сместилась - это плохо. Сейчас я поставлю её на место. Брат, смотри по сторонам.        Боль такая, будто её пытают. Под пальцами Лань Ванцзи крошится камень. Сквозь пелену непролитых слез она не видит ничего. Ни того, что делают с её ногой, ни того, как монахиня мастерит из бинтов и палок остов для заживления. Содержимое второго сосуда монахиня вливает чуть ли не насильно. На вкус зелье ещё больший ужас, чем первое.        Третий Лань Ванцзи велят выпить перед сном.        - Бедная твоя печень. Но ничего не поделаешь. Зато завтра будешь здорова.        - У тебя все зелья такие?        - Есть и хуже. А что, распробовала?        Ответить она не успевает. Мальчик хватает камень и залезает на дерево.        - Шицзе, сюда идут!        Мальчик бросается камнями, а монахиня и Лань Ванцзи едва успевают спрятать сосуд и сумку.        Тяжёлое наказание настигает всех троих. Их лупят раскалённым стальным прутом по рукам, не щадя суставы. К тому же, когда очередь доходит до мальчика, большая часть ударов достаётся ей. Лань Ванцзи - старшая по наказаниям среди девушек своего Ордена, она умеет различать, когда человек исполняет неприятную обязанность, заботясь о благе наказуемого, а когда получает наслаждение и хочет убить. Мальчика совершенно явно собирались искалечить, а её, дочь именитого ордена, постеснялись бить, как бродяжку. Никто не виноват, что молодая госпожа Лань столь глупа, что добровольно подставляется под удары.        Лань Ванцзи с отчаянием думает, что такими руками не сможет играть, а это для неё верная смерть как для заклинателя и музыканта. Но вечером дева Ло украдкой проносит ей резко пахнущую мазь и бинты.        - Тебе велено передать, что лучше выждать два часа перед последним лекарством. И постарайся завтра никуда не лезть.        - Почему?        - Увидишь.        Так она и делает. От вкуса чёрного зелья её долго мутит. Но той ночью впервые получается сотворить правильную струну.        Утром Лань Ванцзи не может сдержать потрясения. Руки чистые, а нога - нога срослась. Печень, правда, тянет, в сторону еды смотреть противно, но что это такое в сравнении с возможностью ходить и постоять за себя?        Подумав, она решает пока не трогать остов на ноге.        И оказывается права, потому что их ведут в пещеру Черепахи-Губительницы, и там Ван Линцзяо, видя более чем откровенное приставание любовника к деве Ло, пытается её заклеймить.        Но клеймо достаётся монахине, которая так возмущена, что вопреки своему обыкновению не зубоскалит. Дева Ло скатывается в воде, а её подругу приходится держать втроём.        Лань Ванцзи теряет всякое желание подчиняться. Наконец она может позволить себе бить в ответ, а не прогибаться до бесконечности.        И просто бьёт на поражение, увидев занесённое клеймо.        У неё нет меча, но есть множество способов сделать человеку больно.        Не учитывает она одного: Ван Линцзяо всё ещё умеет бить. Кости Лань Ванцзи пока хрупкие, и вся работа монахини идёт насмарку. Ей больно, но можно больше не сдерживать себя и драться от души.        Остальные вспыхивают, как порох.        Вэнь Чао велит своей охране не вмешиваться. Слишком он упоен происходящим и развлекается, видя чужую беспомощность. И по лицу видно, как предвкушает вечернее наказание в своих покоях.        Лань Ванцзи тошно.        Поняв, что её загнали в угол, Ван Линцзяо пытается убить мальчика. Острый нож прижимается к тонкой шее, оставляя за собой красную полосу. Кровь тут же пропитывает ворот ханьфу.        В глазах у мальчика ужас.        Ван Линцзяо надавливает сильнее.        - Сдавайся, тварь.        Шутки кончились.        Монахиня стоит, прищурив глаза, а затем из её тела будто вынимают все кости.        Она поскальзывается на каменистом полу и летит прямо под ноги Ван Линцзяо, опешившей от непонятного приёма.        И мальчик тут же пользуется этим, со всего размаху наступив этой дуре на ногу. Отскакивает он ровно тогда, когда его старшая сестра одной набранной скоростью и силой сбивает Ван Линцзяо в воду.        Та пытается барахтаться, но её безжалостно тянут на дно.        Пузырьки на поверхность не поднимаются.        У молодой госпожи Лань сердце пропускает удар.        Вэнь Чао подворачивается ей под руку и не успевает убежать, когда она напускает на него смертельные струны.        Она всего лишь хочет убрать гниль с дороги.        Струны получаются сразу и безупречно.        Тело с грохотом падает в воду, подняв тучу брызг. Озеро окрашивается алым.        Первой тонет голова. Дальше - туловище и потроха. Руки и ноги ещё долго плавают на поверхности.        Ей полагалось бы переживать из-за первого убитого человека, но Лань Ванцзи слишком зла.        А ещё она не собирается чувствовать себя виноватой, потому что правило «На жертве часть вины преступника» работает в обе стороны.        Не распускай Вэнь Чао руки, не грози он сорвать цветы самой Лань Ванцзи - глядишь, остался бы жив хоть на час дольше.        Надо сказать хоть что-то. Чтобы остальные знали, как относиться. Это тоже обязанность мастера наказаний: объяснить, толковать, наставлять, учить.        - Я сделала это не ложкой.        Увидев, что перевес не на их стороне, Вэни убегают, завалив вход в пещеру и пообещав пустить их на суп со свиными ребрышками.        Они заперты с демоном-людоедом.        Воспрявшие было соученики падают духом.        Дева Ло прижимает к себе плачущего мальчика, который горько и безутешно зовёт сестру.        Проходит бесконечно долго времени, прежде чем на поверхности показывается живой пловец. Пловчиха.        Монахиня выбирается на берег и отбивается от всех, кто жаждет повиснуть у неё на шее.        Рукав её платья порван, на плече видны глубокие следы зубов.        - Что ты сделала? - кричит дева Ло.        Монахиня отряхивается и в досаде извлекает из-за пазухи сумку. Тоже мокрую, как мышь в паводок.        - Что-что, свернула этой дряни шею.        Лань Ванцзи не может отвести взгляда от обманчиво спокойных вод.        Вода начинает бурлить. На поверхность всплывает черепаха. Лань Ванцзи видит достаточно хорошо, чтобы разглядеть торчащую из пасти изящную женскую руку.        - Назад! - кричит Цзян Чэн и от души бьёт по черепашьей голове сгустком энергии.        Черепаха уклоняется, но происходит странное.        Энергия ударяется об один из камней и падает вниз, в воду.        В воздухе разливается запах грозы, десяток молний ударяет точно в озеро.        Лань Ванцзи не понимает, каким чудом они остаются живы.        А ещё от озера валит густой пар.        Глаза Цзян Чэна большие, как у филина.        - Ничего себе, это что же я сделал-то?!        Потрясённые, они смотрят друг на друга.        Демон-людоед все ещё рядом, из пещеры нет выхода.        Вместо того, чтобы промолчать, Су Шэ обвиняет монахиню в том, что они умрут страшной смертью.        - Ты не могла промолчать? С тебя, бродяжки, что, убыло бы, окажи тебе второй господин Вэнь чуток внимания? Все зло от возомнивших о себе невесть что баб! Зачем ты так себя вела и дала повод так поступить с собой?        Его робко поддерживают несколько голосов. Прежде заговорить, монахиня выжимает подол юбки:        - Потому что я могу. И да, всё зло от баб. А остальное - от благонамеренных дураков. В озеро захотел?        Благодарение небу, Су Шэ замолкает.        - Но выбираться-то надо, - а это дева Ло приходит на помощь подруге, - до того, как нас поджарят.        - Шицзе, - робко говорит мальчик, - я есть хочу.        В животе у мальчика громко урчит. Он ничего не ел со вчерашнего вечера, а инедии в этом возрасте ещё недостаточно.        В нарушение всех правил этикета Цзян Чэн досадливо сплевывает.        - Есть нечего, малец. Либо черепаха нас сожрёт, либо мы будем жрать друг друга. Девушки, вы не будете возражать, если на суп мы пустим первого молодого господина Су?        Всё невесело смеются.        Лань Ванцзи решает, что есть этого подхалима - слишком много чести.        Начинают предлагать рецепты.        - Спокойно, - гаркает монахиня, - если озеро не протухло от того, что эта тварь жрёт, у него должен быть выход на поверхность. И он есть.        Лань Ванцзи подозревает, что при падении рассадила колени и локти. Слишком знакомая боль накатывает на нее.        - А ведь верно, - Цзынь Цзысюань помогает ей подняться, - иначе бы мы задохнулись. Кто со мной искать выход? Почтенная саньжэнь, вы ведь позаботитесь о молодой госпоже Лань?        Монахине, положим, самой нужна помощь, но она бесстыдно смеётся:        - Золотко, ради твоих прекрасных глаз - хоть луну из лужи.        Лань Ванцзи не понимает одного: как можно сочетать доброту и потрясающее распутство?!        Исключительно из желания соблюсти приличия она поправляет монахиню.        - Правильно говорить: цветы в зеркале, луна в воде.        Цзынь Цзысюань как будто ее не слышит:        - Почтенная саньжэнь, у меня уже есть невеста, но что ещё хуже, - он кивает в сторону кипящего от негодования Цзян Чэна, - его мать - моя будущая тёща.        - Душечка, я тебе сочувствую, но ничем помочь не могу. Ты, кажется, собирался искать выход? Поспеши. Молнии нашего дорогого друга оглоушили черепаху, но ненадолго. Шиди, иди сюда.        Царапину от ножа монахиня залечивает одним касанием. Потом она занимается ногой Лань Ванцзи.        - Барышня Лань, не стану спрашивать, что в твоём гороскопе со звездой воителей. Она либо в месте, где не светит солнце, либо пятится назад!        - В обители, но сожжена.        - Солнцем?        - Звездой морей.        В детстве Лань Ванцзи наслушалась сетований дяди о плохом гороскопе, сулившем ей несчастную любовь к человеку безродному, заточение в тюрьме и поздний брак. Дядя во всё это верил и старался быть ещё строже с ней. Лань Ванцзи давно махнула рукой.        Правила мира людей рухнули, отчего небесам делать исключение?        Монахиня заканчивает перевязку.        - Всё это ерунда. Но ты береги себя, хорошо?        Цзинь Цзысюань, Цзян Чэн и брат монахини и впрямь находят два выхода.        Её соученики так счастливы, что вот-вот обрушат своды пещеры.        Юношей готовы чествовать как героев. А брата монахини из барышень не зацеловали только она и старшая сестра.        Ребёнок страшно смущен и ворчит под нос, вытирая щеки:        - Телячьи нежности, какая гадость!        Соученики разбиваются на четвёрки, а монахиня отдаёт Цзинь Цзысюаню ключ от склада.        Лань Ванцзи прикусывает щёку в досаде.        - Так надёжнее.        Все идёт слишком хорошо.        Лань Ванцзи прекрасно знает о своей невезучести, но сегодня её кто-то проклял.        Монахиня плывёт рядом и точно в тот миг, когда они подплывают, привлечённая движением черепаха пытается их нагнать и запустить зубы в беззащитную плоть.        Опять достаётся многострадальной ноге.        Выдержка не даёт Лань Ванцзи захлебнуться.        Но пробраться к остальным они не успевают. Метким ударом хвоста черепаха обрушивает один выход и загораживает другой.        Они в ловушке.        Воздуха не хватает.        Прежде чем всплыть, Лань Ванцзи слышит отчаянное:        - Шицзе, мы вернёмся за вами!!!        На берегу на Лань Ванцзи сваливается понимание того, что она сотворила.        Ради блага клана она должна умереть.        В самом деле, это лучший выход из возможных.        Её смерть и позволит Облачным Глубинам сохранить лицо, и станет извинением перед главой ордена Вэнь.        Иначе Вэнь Жохань не пощадит никого, даже маленьких детей. Смерть сына - пощечина ему самому. Такое не прощают.        - И как эта громадина не отравилась Ван Линцзяо? Эй, барышня Лань, что с тобой?        Решено. Когда монахиня заснёт, она вскроет себе вены и перестанет дышать. Это глупо, но Лань Ванцзи хочет пристойно выглядеть в гробу и не полезет в пасть к черепахе.        Это её ошибка - ей и отвечать, и принимать наказание.        Она больше никогда не увидит ни брата, ни дядю, не придёт в храм предков.        И все из-за её несдержанности. Видимо, судьбу не обманешь.        Монахиня встряхивает её за плечи.        - Эй, я не знаю, что ты задумала, но это отменная дрянь.        - Мгм.        - Да, дрянь. Этот засранец получил по заслугам, а его отцу надо голову оторвать за такого сына. Показывай ногу.        - Не надо. Уйди.        - А не уйду. Ты под водой головушкой стукнулась, не иначе.        Лань Ванцзи больно отталкивает её от себя. То есть она не хотела быть грубой, но... Как-то само собой дело доходит до драки и до укуса в пострадавшее плечо монахини.        Ей больно, а Лань Ванцзи ловит себя то ли на желании ударить сильнее, чтобы не смела щадить, то ли поцеловать в плечо. Ну, чтобы рана быстрее зажила.        Монахиня кривится.        - Цзецзе, тебе сколько лет, шесть или семнадцать?        - Отстань.        - Не отстану. Я, знаешь ли, приставучая. Бабуля говорила: «Такая хорошая девушка, а не умеет себя вести». Не придёшь в ум - так и буду обращаться с тобой как с шестилеткой, - монахиня хихикает, - ну знаешь, косички заплетать, укладывать спать, песни петь...        Нет. Это слишком унизительно.        - Да что ты можешь знать о семейной чести?        От её ответа дядю бы хватил удар:        - Достаточно, чтобы трахнуть её по голове чем потяжелее, а потом повесить на воротах. Я, конечно, дикая тварь из дикого леса, но ты благородная барышня, наверняка умеешь в политику...        - Не умею.        - Какая разница... Что же ваши старшие всё это терпели и утерлись? Родители отдали вас в заложники людоедам, будто так и надо. Тебя наверняка ещё и вместо братьев прислали, я угадала?        Непонятно как, но у монахини получается её взбесить и второй раз за день довести до потери лица.        - Да как ты смеешь?!        - Хочу и смею.        - Брат сам в опасности!        Непонятно, с чего она разговаривает с этой невоспитанной обезьяной. Которая и не думает прекращать.        - Это его, разумеется, извиняет.        - На что ты намекаешь?        Монахиня стягивает через голову верхние одеяния.        - Я? Намекаю? Благородная госпожа слишком хорошо обо мне думает. А если честно, то я хотела сказать только одно: женщиной быть паршиво. Особенно благородной. Тебя в любом случае продадут или разменяют на приграничную крепость.        Лань Ванцзи открывает рот, чтобы выдать презрительное «убожество» или колкое «вздор», но вдруг вспоминает, как умерла её мать и сознает: монахиня права. Признавая свое поражение, она вытягивает ногу.        Монахиня старается не причинять ей лишней боли.        - Зелье?        Пить эту дрянь она не станет. Монахиня пожимает плечами.        - Нет, иначе твоя печень будет в дырках, как у пьяницы. К тому же мне надо пополнить запасы, а варить эту гадость месяц. Но у меня есть кое-что другое на крайний случай.        Монахиня начинает копаться в мокрой сумке. Лань Ванцзи вспоминает шутку брата о том, что в женских вещах можно спрятать армию. В сумке монахини можно укрыть целый запретный город.        На полу пещеры одна за другой оказываются промокшие карты, лекарский сундучок со снадобьями и травами, несколько отсыревших свитков с непонятными письменами, большая тёмная папка, увесистый свёрток алой ткани, сменное платье и две ветки персика с плодами. Аромат от них такой, что святой потерял бы голову. Монахиня срывает плод покрупнее, моет его уже в совершенно чистой воде и протягивает Лань Ванцзи.        - Ешь.        - Что это?        - Лекарство. Обещаю, оно не горькое. Не отравлено.        И точно желая подать ей пример, срывает персик с другой ветки.        Сока столько, что у монахини сразу пачкаются и подбородок, и пальцы. Капли бегут по высокой шее и ныряют за вырез нижних одежд. Лань Ванцзи старается есть аккуратно, но руки и лицо липкие все равно.        А ещё она не может не смотреть на то, как сок течет по шее и как блестят красивые губы.        Косточку персика она решает оставить себе и прорастить в зимнем саду.        - Откуда это?        Монахиня вытирает лицо и шею.        - Из сада одного ракшаса.        - Кого?        - Демона. Рассказать?        Делать все равно нечего. Вдобавок персик начинает действовать, и Лань Ванцзи клонит в сон.        А спать нельзя.        - Говори.        Но сначала Лань Ванцзи приходится отбиться от монахини, которая пытается уложить её голову на колени.        Свою неприкосновенность отстоять получается, но монахиня накрывает её одеялом. По счастью, совершенно сухим.        - Тогда слушай. Мы с братом много путешествовали. Так вышло, что наша бабушка...        - А родители?        Лань Ванцзи чувствует, что ответ ей не понравится.        - И его, и мои погибли на ночной охоте. Видишь ли, барышня Лань, бабуля моя - великая женщина. Но каждому из её учеников, что спустились с нашей горы, не проходит и десяти лет, надо готовить красивый гроб. Да они на горе и стоят рядком. Кто провинился, тот в них и спит. Бабуля дошла до того, что не хочет никого отпускать в мир. Но гора-то маленькая!        Так эта девица что же... Одна из учениц саньжэнь Баошань ?        Лань Ванцзи хочет засмеяться. В детстве, если она не слушалась, дядя грозил отдать племянницу демонице Цансэ Саньжэнь, которая в юности несколько раз покушалась на его почтенную бороду.        Выходит, монахиня что же, шимэй этой страшной женщины?        - А ты?        - А мы поспорили, что я и братец через десять лет останемся живы и не свернём себе шею. Бабуля долго думала, а потом сказала, что мне надо набраться ума, и отправила передать подарок своему старому другу. В юности они вместе чудили.        - Что за подарок?        История звучит как волшебная сказка. В детстве молодая госпожа Лань любила слушать о том, как хорошие люди собрались и побили плохих. Когда матушка умерла, дядя посчитал, что все беды от опасных мечтаний и безделья. И подарил ей книгу притч и поучений.        Монахиня подсаживается ближе.        - Только не смейся. Семена камелий. Бабуля в последние двести лет полюбила садоводство. Знаешь, какой цветник у неё на горе и сколько его полоть надо... Бабуля взяла с меня слово, что я буду заниматься с братцем и сама не брошу учёбу. Сели мы на корабль и поплыли.        - А на мече долететь?        - Слишком далеко. Мы туда плыли почти два месяца.        Дальнейший рассказ звучит до того дико, что Лань Ванцзи всё время переспрашивает.        По словам монахини, они довольно быстро нашли жилище почтенного Шанкара.        - Ах, какой хороший дядька! Я бы у него поучилась, но он сказал, что мне нужен другой учитель, а не тот, кто ходит путями Вишну.        Она смутно припоминает, что Вишну - это бог-хранитель, который девять раз воплощался в человека. И длинный список его женщин тоже вспоминает, и исписанную дядиными комментариями «Песнь господа». Тайком она учила оттуда строки и, когда не могла понять, как же поступить, спрашивала себя, что бы сделали брат и Арджуна?        Брат поступил бы милосердно, Арджуна бы пошёл путем правды.        В сущности, это одно и тоже.        - Он посоветовал мне поискать шиваитов и пойти в их город мёртвых. Но несколько уроков всё же дал...        - Город мёртвых?        - Дай покажу, - монахиня долго роется в своих вещах, бормоча себе под нос ругательства, и наконец достаёт папку с рисунками на плотной бумаге.        По каким-то причинам озерная вода совсем не повредила им. Лань Ванцзи смотрит на чужую страну, яркую, как ядовитый цветок.        Брат бы точно оценил манеру исполнения, но наверняка бы осудил сами сюжеты. Слишком много в них страсти.        Лань Ванцзи видит суровые лица воинов и изможденных до крайности бедняков, видит святых отшельников на берегу великой реки, видит красавиц с киноварной точкой на лбу и широкими плавными бёдрами, видит бойких торговок и детей в одних лишь набедренных повязках. Различие между нищетой и богатством почти ужасает. Один рисунок что-то неприятно царапает внутри: мужчина с красивым лицом и безупречными руками держит платок из белого шёлка.        - А это?        Монахиня кривится.        - Душитель. Еле унесли ноги. Они убивают во славу своей богини. Жуткие люди.        На следующем рисунке запечатлён когда-то красивый город.        Но время не пощадило ни широких улиц, ни каменных мостовых. У воды лежат и горят тысячи трупов. В реке плавают обгорелые останки и усыпанные цветами тела беременных женщин и детей. Много воды, солнечного света, дрожания воздуха и грязи. Лань Ванцзи кажется, что она кожей слышит смрад и зловоние.        - Э-э-э, барышня, эко вы позеленели.        Неужели люди, принесшие в Поднебесную свет благородных истин, такие варвары?        - Почему варвары? - отвечает монахиня и Лань Ванцзи понимает, что сказала это вслух. - Мы на их деньги тоже варвары, а уж какие варвары те, кто поклоняется Будде или единому богу... Когда мы приехали, было тихо, а потом шиваиты чуть не перерезали вишнуитов из-за одной паршивой статуи. Не смотрите на мертвецов, можно подумать, вы их дома не видели. Вот кладбищенская нечисть у них занятнее, чем у нас, да.        Следующий рисунок разительно отличается от других.        На нем изображена на редкость красивая женщина в алых одеждах. Красоту её можно было счесть совершенной, если бы не очень злое и презрительное выражение лица.        - Царевна Каши. Собралась самоубиться под моими окнами.        - С чего?        - С того, что папа у неё мямля, а жених - жалкий трус.        Лань Ванцзи решает записать эту историю в разделе притч о гордыне и обязательно вывести правильную мораль.        Царевна жила, не зная горя и высоко заносясь над другими. Если ей надо было идти по темноте на встречу с женихом, она без всякой жалости поджигала крестьянские поля среди ночи.        Она должна была выйти замуж за царевича соседнего царства, но её и двух сестёр увёз со сватовства тамошний верховный заклинатель, чтобы выдать замуж за своего младшего брата.        - Две оставшиеся сестры не спорили, а эта потребовала отпустить её.        - Жених не принял?        - Жених, дурак набитый, сказал, что не берет накидок с чужого плеча. И что девица уже не девица, даром что тамошний верховный заклинатель вовсе дал обет безбрачия. Царевна вернулась обратно и потребовала жениться на ней. Заклинатель ни в какую. Он совсем не понял, чего она хочет.        - Сломать обет?        - Нет, три раза. Видите ли, барышня Лань, в стране Тяньчжу важна не только и не столько семья, сколько потомственное сословие. Воины - это одно из высших сословий, они на ступеньку ниже мудрецов. Но представьте, где окажется женщина, если от неё отрёкся отец, её не желает видеть жених, а виноватый со всех сторон человек не понимает, что такого он сделал, если смог соблюсти все обычаи и законы.        Это не дно и не младенец. Это зародыш. Это рыба без голоса.        - То-то и оно. Царевна сначала пошла в отшельники, но её никто не стал слушать. Каких только аскез она не совершала, пока мать верховного заклинателя - целая богиня - не определила ей участь реки, кишащей крокодилами. Уж не знаю, как она выпуталась, но дело кончилось тем, что она пришла в город мёртвых самоубиться. Просыпаюсь я в пять утра от того, что под нашими с братом окнами голосят и разливают масло. Чтобы жарче горело.        Лань Ванцзи встаёт в пять, но хорошо понимает, какого это - лишиться последнего сна.        - Глупая женщина.        - И глупая, и злая, и недалёкая, только это, барышня, не повод человеку жизнь ломать. Я на неё ледяную воду, она об меня чуть уруми - это меч-бич такой, вроде духовного кнута - не перешибла надвое. Лаялись мы, пока солнце в зенит не взошло и пока не начали жечь трупы.        - И чем дело кончилось?        Разве речь шла не о демоне с персиками? Лань Ванцзи смотрит на ногу и не верит глазам: рана затянулась.        Плечи монахини тоже гладкие и белые. Она вынимает из-за отворота рука нитку и иголку, чтобы заштопать платье. С такого расстояния Лань Ванцзи видит, в скольких переделках оно побывало.        Монахиня чинит дыры и продолжает рассказывать.        - Чем-чем? Я не люблю, когда меня бьют, и зачесала ей кол на голове. Потом сказала, что она дура и не умеет с людьми разговаривать. Но так сила есть - ума не надо. А она себе за время аскезы сил набрала почти как у бабули. Землю и небо накалила, но так ничего и не поняла.        Кончилось тем, что монахиня растолкала младшего брата, взяла походный шест и отправилась к верховному заклинателю.        - Не страшно было?        - А с чего? Мама моя на те деньги вовсе брахманка, я пришла разговаривать за правое дело. Почтенный, говорю я и кланяюсь, рыбью чешую вы сотворили. Ничего, говорю я, что старший ваш племянник родился слепым, младший - не в законном браке, а от служанки, а среднему предсказали убить священника и отправиться в изгнание? Ничего, что брат ваш умер, не дойдя до брачного ложа, и пришлось пользоваться нийогой?        Лань Ванцзи прикидывает, что вырежет из решительно неприличного рассказа. Да почти все. Она вспоминает, что в глухих деревнях, если брат умирает бездетным, то зовут ближайшего родственника помочь вдове. Наверное, в стране Тяньчжу тоже самое, только ещё суровее.        Монахиня кивает ей:        - Ничего, говорю я, что карма не дура, её на кривой буйволице не объедешь? Ничего, что речь шла вовсе не о том, как разложить вас в ближайших колючках и объездить, словно породистого жеребца...        Уши и щеки заливает чем-то горячим.        - Ты хоть это лично сказала?        - Почему сразу лично? При всем дворе. Не одной же девушке расплачиваться за глупость. Я говорю: почтенный, вы что, не понимаете, что девушке после такого только в омут или на костёр? Верните ей положение царевны и честное имя, и она возможно сделает вид, что всё так и было. Не то эта упрямая дурёха пойдёт и самоубьётся из дурной воинской чести. А тогда всё совсем плохо будет. Вы же не хотите, чтобы дети вашего племянника перегрызли друг другу глотки в борьбе за трон? Вам что, чистоплюйство и обычаи дороже блага царства? Вы уже так путями дхармы находились, что внуки ваши - и те всю наваленную вами чечевицу с муравьиными яйцами не разгребут. Говорю я это, и мне прямо поперёк спины влепили этим самым уруми. Чуть спину мне не сломала, корова бодливая.        - Заклинатель?        Это, по крайней мере, было бы ожидаемо. Ни один мужчина, тем более обладающий чувством собственного достоинства, не станет терпеть столь бесстыдные речи от существа, не имеющего представления о морали. Дядя бы двадцать раз достал дисциплинарный кнут. Лысый дурак в душе самой Лань Ванцзи в кои-то веки молчит, что не мешает ему чистить перышки. И курлычет.        Монахиня ни на что не обращает внимания.        - Держи цянькун шире. Высочество. За непочтительность. Заклинатель, между нами говоря, хороший человек оказался. Если бы он ещё о своей разлюбезной дхарме меньше пёкся и больше смотрел по сторонам... но всё равно. Меня выслушал и вылечил, ошибку свою признал. Я, говорит, так о своих поступках не думал, хотел и всецело уважить решение дэви, и закон соблюсти. Но дэви ведёт себя глупо, если поднимает руку на человека, который единственный во всей Бхарате за неё заступился и не побоялся говорить мне такое в лицо. Вернуть вас домой я не могу, жениться тоже не могу, у меня обет, но заставить вашего жениха заплатить за ваши слезы и ущерб вашей чести могу.        «Не пойду за этого дурака!» - кричит высочество. И здесь я её понимаю. Если невеста уходит к другому, ещё неизвестно, кому из двоих повезло.        «А я и не предлагаю замуж, - говорит он. - Я предлагаю вам царство и вассалитет. Если скажете, что не нуждаетесь в подачках от меня, так и я скажу, что не буду воевать. А советовать вам - иное дело». И можешь себе представить, что когда дело до поединка дошло, царевич напрочь отказался драться с бывшей невестой, потому что женщина же. Так заклинатель уделал его без единой стрелы! Так что остался этот трус без царства. Лет через десять до высочества дойдёт, что она всё же хотела разложить верховного заклинателя в колючках, и тогда я на него посмотрю. Мужчина-то он видный, я бы сказала, красавец. Даром что в стране Тяньчжу жарко и мужчины ходят полуголые. Такое раздолье глазам...        Звучит это до того мечтательно, что Лань Ванцзи невольно представляет это непотребство и тянет задумчивое:        - Бесстыжая.        Как и все монахини. На красивом лице ни тени раскаяния.        - Ну гадость, ну непочтительная, но зато живая и своя. Дальше рассказывать?        Лань Ванцзи соглашается слушать небылицы, лишь бы убить время, пока нога достаточно окрепнет.        - Говори.        - Только собрались мы с братом уходить, как приходит высочество. Извиняться. И говорит, что не хотела бить меня по спине, но так уж получилось. И приносит подарок. И ведь не откажешь ей. Говорит, что не увидимся мы больше, а подарок на мою свадьбу она сделать хочет, а то я вечно в чёрном, как ворона. Я разворачиваю ткань, а там сари. Красное. Это одежда такая.        - Женщины тоже ходят полуголые?        Звучит это... Подозрительно. Не строго, как должно бы, беспокойся Лань Ванцзи в самом деле о чужой добродетели, а ревниво и подозрительно.        Монахиня веселится от души.        - Нет, ты же видела рисунки. В сари просто заворачиваются. Показать?        - Надевай.        Она должна, обязана беспокоиться о брате, о доме, о здоровье дяди...        Ничего этого нет. Себе и этому лысому дурню можно честно признаться, что она хочет увидеть, к лицу ли монахине алое.        - Ха-ха-ха, я хотела показать ткань и рисунок. Нет, мне не сложно, но в прошлый раз, когда я в него завернулась, этот дурной ракшас меня и умыкнул.        Раздеться перед посторонним человеком монахине так же просто, как вымыть руки.        Лань Ванцзи отворачивается.        Вслед ей несётся наглое:        - Цзецзе, и чего у меня есть такого, чего нет у тебя?        Невыносимое создание. Дурно воспитанное и... Разве не монахиня вылечила ей ногу?        - Ладно, оборачивайся.        Признаться, Лань Ванцзи теряет дар речи. И почти с ужасом сознает, что понимает этого демона. Потому что пускать красивую женщину в таком дальше цзинши... Это оскорбление общественной морали, вот что!        Монахине и впрямь идёт алое. И без того яркая, она превращается в огненный цветок.        Одежда призвана скрывать человеческое тело, не давать дурным наклонностям вырваться наружу. Но о каком сокрытии можно говорить, когда ткань столь откровенно стекает по телу, подчёркивая грудь, талию и бедра? Если бы монахиня разделась полностью, это было бы куда менее непристойно.        В книге притч часто рассказывалось о демоницах, совращавших святых отшельников. До этого дня слова: «И почтенный Цзоу Янь потерял последний ум при виде лотосовых ножек и крошечных туфелек дьявольского отродья», - казались очередным преувеличением. Нет, составитель, разумеется, приврал, но сильно преуменьшил.        Ей, правда, сделалось худо не от крохотных ступней, а от низкого выреза на спине. Мысли он будил самые непристойные.        Например, захотелось немедленно стащить с монахини эту красную тряпку.        «А может, - зазвучал в голове томный голос, - монахиня вовсе не монахиня, а дьяволица, которую послали, чтобы тебя соблазнить? Мы как, красиво сдадимся или поборемся с соблазном?        Лань Ванцзи чуть не разбивает себе лоб.        «Дурень, - впервые за долгое время она удостаивает его ответом, - я женщина. И соблазнять меня должен мужчина.        «Почему мужчина?»        Дурная птица.        «Потому что такова традиция»        - Сестрица, - монахиня щёлкает пальцами перед её носом, - тебе плохо, да?        - Нет.        Какая дьяволица, она не понимает, как выглядит со стороны!        - Рассказывай про демона.        - Да чего там рассказывать. Выхожу на балкон, воздухом подышать, даже закричать не успела, как по голове дали. Просыпаюсь - покои другие, я лежу поперёк кровати, а напротив - этот гуль в шапке и в халате. А под халатом - в чем мама породила. А из-под халата - янское орудие торчит.        Лань Ванцзи это представляет. И спрашивает обеспокоенно:        - Тебя обесчестили?        Монахиня заходится в приступе кашля, а после одновременно смеется и плачет.        - Ну, скорее, это я его. Понимаешь, бабуля нас с братцем учила в таких случаях сразу бить, чтоб не поднялся. И... Кхм. Был нефритовый стебель, а стал сначала красный, потом синий, потом вовсе чёрный. Он, то есть ракшас, а не стебель, орать во весь голос, я хватаю с его головы шапку и через окно по лиане. Шапка оказалась невидимкой. Иду по саду. Сад такой, что бабуле не жалко показать. И вижу персики. «Ну, - думаю я, - ты, демон, неправ, толку с тебя как с холостого буйвола молока, но сад твой я обчищу». Даром что меня никто не видел. Солнышко светит, соловьи поют, и от них я узнаю, что этот ракшас выпросил у богини Кали благословение. Никто, не четвероногий, ни двуногий, ни мужчина, не женщина не сможет его убить. Я уж решила, что пора заворачиваться в погребальное покрывало, даром что демон тоже бегает по саду и требует сначала вернуть шапку, а потом ему отдаться. Сейчас, думаю я, только ленточку завяжу. И вижу я на старом дереве улей. Решаю, что была не была. Отгоняю пчёл, вытаскиваю соты и зову, как одна моя знакомая лиса: «Или сюда, мой лимпампусичек». И давай бежать от него. Делаю вид, что сдаюсь, что сама мажу его противную рожу мёдом и говорю: «А побегай за мной». И прибегаю к тому самому дереву. Пчелы были очень злые. Ха-ха-ха-ха!        Эту историю нельзя рассказывать ни одной живой душе. Позади слышится бульканье. Лань Ванцзи оборачивается и видит оскорблённую до глубины своей черной души черепаху.        В которую тут же летит камень.        - Пошла прочь, ящерица полоумная!        Всё, что может сделать Лань Ванцзи, - бросить пренебрежительное:        - Это бесчестно.        - Сестричка, я женщина и монахиня. Мне положено быть бесчестной.        «А что ты же тогда, - думает Лань Ванцзи, - не разложила этого демона в ближайших колючках?»        Но, наверное, у монахинь всё не так, и им важно, чтобы соблазняли их, а не они. А иначе не считается.        - Дальше?        Кости на ноге совсем перестали болеть. Впрочем, тревожить их Лань Ванцзи не рискует.        - А дальше пчёлы сожрали этого красавца до косточек, я поймала то, что от него осталось, в кувшин и стала думать. Дворец у ракшаса был на острове, от которого три года на мече лети - никуда не долетишь. Тут повылезли слуги, старейшины и давай на меня орать. Я ору на них в ответ, они грозят меня сожрать. Я считаю, как буду эту шайку страшных рож убивать. Они и впрямь страшные, и клыки торчат. Крики, угрозы... И приходит сестра этого ракшаса. Очень хорошая девушка. И говорит, что брат её доигрался, что она меня ни в чем не винит, и нечего было тащить на ложе честную брахманку. Старейшины в ответ начинают лебезить, что как же они без власти, правитель-то в кувшине. Я их обзываю дураками, говорю - вот ваша законная государыня. И шапку ей отдаю. Но демон там на нефритовой эрху играл. У них, у ракшасов власть через женщину передаётся, а сама править она не может. Но, говорит старейшина, был бы у нас выход по закону Ману, будь ты, дэви, мужиком и кшатрием. Женился бы ты на нашей принцессе, родил бы сына, мы тебе слова не сказали. А так - отправишься в котёл, какой с тебя, девки, спрос. Я хватаю копье и говорю: демоны бездны с вами, женюсь. А не пожените, я вас живо в тушканчиков превращу.        Лань Ванцзи представляет это применительно к себе. Она понимает, что безумие, во-первых, заразно, а во-вторых, весело.        - И ты...        - Пришлось жениться. Не бросать же хорошую девушку с этими кровопийцами, у которых одни правила на уме. Предупреждаю вопрос: нет, вместе мы не спали и через три дня вовсе развелись. К тому же мне мужчины нравятся. Главное, она получила, что хотела, я тоже в накладе не осталась. Вон, бабуле веточки персика везу. Они не засохли и должны прижиться. Барышня меня на колеснице к верховному заклинателю и отвезла. Тот чуть не поседел, бедняга. Братец, как меня с барышней увидел, так вовсе разревелся от ужаса. Ну да ему было десять.        И мальчика можно понять.        Следующий портрет нарисован с большой теплотой, только девушка на нем страшнее великих бедствий. Кожа чёрная, как сажа, рот красный и шириной в разлив Янцзы, клыки до самого подбородка, большой нос с кольцом посередине, маленькие глаза и низкий лоб. Ещё и волосы курчавые, как у барашка. И рога. Нехорошо судить по внешности, к тому же монахиня не сказала про свою... Своего товарища по несчастью дурного слова, но Лань Ванцзи не может себя пересилить.        Позволить такому кошмару добровольно коснуться себя... Ученица почтенной саньжэнь Баошань точно не в своём уме.        Лань Ванцзи смотрит на неё, силясь отыскать признаки безумия.        Монахиня сидит и отдыхает, откинувшись на стену пещеры. Грудь вздымается ровно и спокойно, руки в задумчивости лежат на коленях. Глаза... глаза неотрывно следят за гладью озера. Руки подкидывают хворост в почти догоревший костер.        На следующих рисунках изображен густой незнакомый лес и водопады. Брат бы их одобрил.        В отличие от того, что идёт дальше.        - Какой стыд.        Лань Ванцзи должна бы отбросить рисунки в отвращении, но это значит неминуемо погубить чужую работу. Дальше - озеро с черепахой.        К тому же она не может отвести глаз от композиции.        На порталах храма посреди того самого леса в духоте и влаге извиваются в немыслимом наслаждении человеческие тела. Мужчины и женщины, женщины и женщины, мужчины и мужчины во всех возможных позах, нагие, забывшие всякий стыд... В прошлом году Лань Ванцзи конфисковала у барышень несколько весенних книг, которые протащил в Облачные Глубины Не Хуайсан.        Но одно - когда тебе подсовывают весенние картинки, а другое - видеть, что кто-то поклоняется блуду, как святыне! И выставлять стыдное на потребу чужим глазам.        Даром что одним общим видом храма монахиня не ограничилась и во всех подробностях зарисовала каждую скульптуру.        Сколько бумаги извела на мерзость, как только пограничники пропустили!        Почти с ужасом Лань Ванцзи понимает, что не может отвести взгляд от статуи, изображавшей двух девушек. Рядом с прочими она кажется верхом целомудрия, но всё равно, каждый жест непристоен. Пальцы той, что выше, лежат на внутренней стороне бедра другой и бережно, как цветок, раскрывают её лоно, а губы требовательно целуют выгнутую в удовольствии шею. От того, насколько верно скульптор передал взволнованное дыхание, капли пота на телах и спутанные волосы, Лань Ванцзи делается почти плохо.        Монахиня садится рядом с ней.        - Ты о чем? А, это, - она пожимает плечами, будто речь идёт о вещах обыденных, - это храм Каджурао. Да, я как-то не подумала, что ты можешь это увидеть. Ты всё неправильно поняла.        Смущение уступает место законной злости. Наверняка её глаза покрылись сетью кровавых прожилок.        - Неправильно - это как?        - Это их духовные практики.        - О.        Нет, она, разумеется, слышала о самосовершенствовании вдвоём и об искусстве внутренних покоев. Все демоныбездны, она и брат появились на свет потому, что отец и мать легли в супружескую постель! Но одно дело знать, а другое - видеть, как кто-то создал из этого искусство и философию!        Монахиня садится в позу лотоса и всё тем же спокойным голосом говорит:        - В стране Тяньчжу соитие имеет цели: продолжение рода, удовольствие и просвещение. Я сама поняла не всё, но тантра - это когда удовольствие соседствует с просвещением и когда через внешнее постигается внутреннее. Открой последнюю страницу. Обещаю, там ничего страшного.        Убранство храма, в отличие от разнузданной оргии на стенах, очень строгое. По сути, его украшает один-единственный черный камень - символическое выражение истины.        Или того нефритового стебля, из которого вышла вселенная.        - Только если решишься что-то попробовать, прежде растянись хорошенько. А то при мне какой-то дурак решил впечатлить дэвадаси, это их храмовые танцовщицы, и потом долго блажил, когда целители вынимали его из яшмовых покоев. О, да ты улыбаешься! Да ничего себе! В озере сдохло что-то большое. Эй, черепаха, ты там жива?        В тишине раздаётся негодующее бульканье.        - Это не твоя заслуга.        - Знаю, это моя недоработка, но ты такая напряжённая, сестричка, что от тебя молниями бьёт. Как твоя нога?        - Лучше. А твоему брату не рано такое видеть?        Монахиня хохочет так заразительно, что ей хочется врезать. Лань Ванцзи держат руки при себе. Слишком боится неподобающе повести себя с чужой одеждой.        Очевидно, что издевательства ученицы почтенной саньжэнь Баошань - следствие их дурной семейной кармы. И почему, почему у великой святой получаются сплошь бесстыжие распутницы?        Монахиня снисходительно фыркает, и это раздражает еще сильнее.        - Синчэнь понял, что это такое самосовершенствование вдвоём. Его больше интересовало, можно ли заниматься этим не на потолке, или это у скульптора воображение слишком богатое.        В папке остаётся все меньше работ. На них изображены нищие, ещё более обездоленные, чем в Поднебесной, деревни, городские праздники, пойманный речной ящер с зубастой пастью и храмы меньше и скромнее, чем Каджурао.        Под самый конец папки от одного рисунка Лань Ванцзи становится жутко. Слишком сильно он бьёт по её представлениям о благородной и чистой смерти.        К почти прогоревшему погребальному костру привязано тело. Судя по неестественной позе, жгли ещё живого человека.        Страшный оскал черепа, торчащие крылья лопаток, обгоревший до черноты остов, жирные могильные мухи, терзающие остатки плоти, огонь, лижущий узкие ступни... Добивает Лань Ванцзи верёвка на шее и на руках. «Как собаку», - с отвращением и ужасом думает она.        - Это преступник? Что он совершил?        Глаза у монахи чернее бездны.        - Это вдова. Она не хотела умирать. Просила меня помочь. Я ничего не смогла сделать. Они называют этот свой обычай «сати». В честь богини истины и постоянства. Они... эти люди считают сати долгом каждой порядочной женщины. Я называю это убийством.        - В чужом доме не приказывают.        Когда Лань Ванцзи видит слёзы, она сначала не верит. Но в последующих словах слишком много ярости:        - Я и не приказываю. Но человек мне доверился, сестричка, а я так её подвела. Хотелось бы мне знать, отчего праведники и святоши всех мастей так любят указывать людям, как им жить, а на погребальный костёр тащат не себя, а самых невинных и безответных? А тех, кто не хочет жечь себя заживо, ославляют шлюхами. Женщиной, сестричка, всё ещё быть паршиво.        Следующие работы не столь безнадежны. Хотя от пешачи - могильного демона-трупоеда - её передергивает. Монахиня говорит, что это преданные слуги бога Шивы, которые пируют на полях сражений. И что этому она снесла голову, когда пешачи попытался тронуть её брата.        Снова храмы, некоторые со сценой.        На одной из них нарисована танцовщица с причудливо сложенными руками.        Рисованию рук, а точнее, танцевальных позиций уделено ещё несколько листов. Каждая позиция надписана соответствующим иероглифом.        - Зачем?        - В Тяньчжу оно настолько укоренено в быт, что они танцем разговаривают. Говоришь с проводником, а он тебе ласточку показывает - это означает: я тебя люблю, дэви, только денег дай побольше, дома четверо ртов и жена пятого носит. А какая-нибудь бабушка смотрит на дедушку и пальцы складывает в небесную рыбку или лепесток. И поди пойми. Что ты на меня так недоверчиво смотришь, показать?        Во всем виновата черепаха, вчерашние снадобья, её страх и эти проклятые рисунки, разбудившие в душе не пойми что.        Лань Ванцзи соглашается.        Любопытство из неё не смог выбить никто.        Ничего же плохого не случится. Где бродячая монахиня, а где танцовщицы, годами оттачивающие каждый жест и движение?        Спустя минуту она понимает, сколь страшную ошибку совершила.        Обычно человек идет за музыкой, но пещера нема. Ничего не слышно, кроме тока воды и слабого колыхания ветра.        Монахиня, её тело само становится музыкой. Она легка и грациозна, ни одного лишнего движения или жеста. И, конечно, так выглядят воплощенный соблазн. «Я желаю тебя, - говорят эти руки, - иди ко мне, ведь ты тоже этого хочешь».        Складки юбки обвиваются вокруг стройных ног, и хотя ни в ней, ни в самом танце нет и следа томности, ни цуня нежности Лань Ванцзи горит заживо.        Слишком страшен этот огненный цветок.        И едва не прозёвывает миг, когда забывшаяся монахиня оступается на камне и чуть не падает в воду. Прямо в черепашьи зубы.        Лань Ванцзи хватает первое, до чего руки дотягивается, - это край сари. Точным движением она отправляет прямо в раскрытую пасть чудища шарик энергии.        И в полнейшем непонимании смотрит на разлетевшиеся по стенам мозги и кости.        Вопреки здравому смыслу, она все ещё прижимает монахиню к себе. И намертво держит край её одеяния.        - Сестричка, - поверх её пальцев ложатся чужие, - отпусти, а? Не хочу ни на что намекать, но у наших заморских друзей самая большая чешуя настаёт тогда, когда с порядочной женщины пытаются сорвать сари. Оба раза не вышло ничего хорошего.        Голова кружится, как в лихорадке.        - Порядочная?        Лань Ванцзи бы засмеялась, но смех запрещён правилами Гусу. Сил разжать руки и отпустить край чужой одежды - нет.        Мягкие губы, поверх ленты коснувшиеся её лба, она воспринимает как предательство.        - Э, сестричка, да ты вся горишь? Чего не пожаловалась?        Она предпочитает сбежать в спасительное забытьё. Четыре дня она хворает и кашляет кровью.        Монахиня не отходит от неё.        На пятый ей становится лучше.        На седьмой они обе покидают пещеру.        Монахиня отдаёт ей свое второе платье. Лань Ванцзи грубо отказывается.        - С ума сошла? Тебя наверняка ищут. Ты чего хочешь: найти брата, вернуться домой или умереть в муках?        Они расходятся на перекрёстке. Монахиня так и не называет ей своего имени, а Лань Ванцзи и не спрашивает. Только говорит, что думает сначала завернуть в Пристань Лотоса, а потом в Башню Кои.        На прощание она отдаёт Лань Ванцзи ветку персиков.        - Правильно говорила бабуля: вы у себя в Гусу на вашей травяной похлебке дохлые, как из застенка. И не вздумай отказываться. Считай, что это подарок. И ленту спрячь.        Брата Лань Ванцзи находит после долгих странствий в Юньпине, в домике писца.        Мир под ногами больше не шатается. Пусть отец неминуемо умрёт, пусть дядя не защитит её, пусть Вэни сожгли Облачные Глубины дотла - она достаточно прочная, чтобы это выдержать. И достаточно сильная, чтобы защитить саму себя.        Несколько дней Лань Ванцзи приходит в себя, а потом купцы приносят новость о разгроме Пристани Лотоса и гибели её хозяев. Но ни слова о казни или пленении бродячей монахини.        Приходит весть о смерти отца.        Больше терпеть нельзя. Великие ордена и так отдали Вэням слишком многое и многих.        Начинается война. Больше не получится отсидеться или спрятаться.        Брат просит её вернуться домой.        Лань Ванцзи непреклонна.        - Вэнь Чао убила я. За дело.        Через месяц Лань Ванцзи снится убийственный сон о себе.        В этом сне она срывает с гибкого тела проклятую тряпку и ведёт себя чудовищно, не заботясь о чужом удовольствии и чувствах. Страшнее всего, что монахиня из сна не спускает на неё рой бешеных пчёл, а хочет этого и ждёт, так же, как и она.        Утром Лань Ванцзи отвратительно собственное отражение в зеркале.        С каждым разом, особенно после убийств, сны становятся все хуже и хуже. Неужели она такая?        Мужчин называют отрезанными рукавами, а женщины? Женщины что?        Брат все видит и понимает.        Несмотря на окружающую грязь, кровь и неопределённость, он находит силы ободрить её.        - Тебе кто-то понравился?        - Да.        - Я его знаю?        - Нет.        - Ну хоть как зовут этого человека?        - Брат, я не знаю её имени.        Сичэнь гладит её по голове. В его глазах печальное смирение.        - Ванцзи...        Через два года война закончится их полной победой и Низвержением Солнца.        Лань Ванцзи вернётся в свой дом, посадит в зимнем саду персиковое зернышко и попросит у дяди саженец для ветки. Которая сразу приживётся и пойдёт в рост.        С ученицей почтенной саньжэнь Баошань она увидится ровно через двенадцать лун после этого.