Кукла наследника Отабека

Коробку трясло так, будто гвардейцам было вовсе наплевать на приказ «нести аккуратно». Юра изо всех сил старался выровнять дыхание и расслабить мышцы, но сердце в груди всё равно стучало как сумасшедшее. Нужно успокоиться, чтобы не выдать себя, когда они снова откроют крышку. Коробку тряхнуло ещё раз, Юру подбросило на стёганом покрывале и больно приложило макушкой о цветную фанеру. Пришлось прикусить язык, чтобы не ругнуться вслух. Затея вроде бы удалась, наследник поверил, что это и впрямь его кукла, а куклы не умеют дышать и моргать! Да и двигаться механически-рвано после многолетних тренировок пластики и танцев было не так-то просто, доктору Поповичу пришлось на ходу выдумывать, что это-де заслуга его нового механизма, ещё не притёртых друг к другу пружинок и шестерёнок. И всё равно на душе у Юры остервенело скребли кошки: мало просто проникнуть в покои к бездушному наследнику, надо ещё как-то узнать, где именно находится ключ от тюремных клеток и как его заполучить... Коробку качнуло в последний раз, в ноги с глухим стуком врезался пол, как будто солдаты просто уронили его фанерный гроб. Кто-то открыл крышку и отступил в сторону. В глаза ударил яркий свет, и Юре стоило больших трудов заставить себя смотреть прямо и не жмуриться. Перед ним в двух шагах стоял наследник Отабек. Просто стоял, молчал и смотрел — и не поймёшь, то ли радостно, то ли подозрительно. Ещё поглядеть, кто из них тут механическая кукла! Советники, учителя и кто там ещё из королевских прихвостней в чёрных камзолах стояли вокруг в почтительных полупоклонах и ждали. Чего ждали, Юре было не совсем ясно, но, очевидно, они тоже не слишком успешно читали эмоции своего драгоценного наследника. Потому что у всех поголовно вытянулись лица, когда наследник вдруг шагнул к открытой коробке и сгрёб Юру в охапку, стиснул его плечи крепко, но аккуратно, словно бы обнимал старого друга и хрупкий механизм. Юра живо напрягся всем телом, задержал дыхание, чтобы хоть немного походить на неживой манекен, и понадеялся, что собственные повлажневшие от невыносимой рези и округлившиеся от шока глаза его не выдали. — Ваше высочество, обед подан! — раздалось из угла с накрытым столом. Наследник Отабек послушно разжал руки, прислонил Юру обратно к стенке коробки и попятился, не сводя взгляда с новой-старой куклы. Огромная светлая зала начала расплываться, Юра в один миг почувствовал сразу, как давит на горло колючий кукольный бант, как жарко телу в наряде из атласа и парчи, как в уголках глаз уже собираются слёзы и вот-вот потекут по щекам, смазывая грим и пудру, если он прямо сейчас... — Ваше высочество, — напомнил о себе один из воспитателей с полотенцем на руке. — Обед. Отабек наконец отвернулся, и Юра заморгал часто-часто, украдкой выдохнул и повёл плечами. Ни один из слуг не обращал на него внимания, а наследник уселся за стол к нему лицом и всё смотрел, смотрел, смотрел. Неужели этот бездушный мальчишка с железным сердцем, которого Толстяки растят как своего преемника, и впрямь мог так убиваться над разбитой куклой, как рассказывали сплетники на базаре? До истерики, до крика, до смертных приговоров. Вот этот мальчишка? — Вы можете идти, я сам поем, — сказал Отабек, заправляя салфетку за воротник. — Но ваше высо... — попытался было возразить воспитатель, но наследник так же жёстко его прервал: — Ступайте. Через несколько секунд зала опустела, и Отабек опустил глаза в тарелку, в которой лениво ковырялся вилкой совсем без аппетита. Юра знал, что ему нельзя смотреть по сторонам, но больше не мог оторваться от богато накрытого стола, от разноцветных пирожных и свежих фруктов, не мог перестать тянуть носом упоительный аромат горячего кофе. Он сам ничего не ел уже вторые сутки и теперь особенно жалел, что последнее своё представление по привычке провёл натощак. Рот моментально наполнился густой слюной, и тут Юра совершил непоправимое: он сглотнул. В гулкой тишине огромной комнаты это прозвучало так громко, что Отабек вскинулся, огляделся по сторонам и снова посмотрел на Юру. Правильно, больше подозревать некого, но если попытаться сделать вид, что всё в порядке, снова прикинуться пустой куклой, может, Отабек решит, что ему показалось? Если опять задержать дыхание, остекленеть взглядом и... И тут в желудке вдруг предательски заурчало, завыло жалобным зовом о помощи. Юра вздрогнул, сжал и поднял кулаки — сдаваться просто так он не собирался, даже если по зову наследника сюда сейчас сбежится целая гвардия. Но Отабек почему-то не спешил звать солдат. Он опять стоял в двух шагах и смотрел, только по-другому: неверяще, распахнув тёмные блестящие глаза, приоткрыв в удивлении рот. А потом подошёл совсем близко и ощупал Юру, проведя ладонями по лицу и по рукам, задержался на груди, стиснув пальцами атласную рубашку. — Так ты не кукла? — выдохнул он, сощурившись. — Ты живой... — Ну да, — буркнул Юра, не уверенный, надо ли бежать уже сейчас или ещё есть шанс на мирные переговоры. — Как тебя зовут? Юра медлил. Стоял напряжённо, как взведённая пружина, уперев локти в края коробки, кулаков не опускал и судорожно прикидывал, что же будет дальше. Наконец решил, что уж лучше выдать настоящее имя, чем истинную цель его появления. Сказал: — Юра. — Отабек, — ровно отозвался наследник. — Знаю, — фыркнул Юра. — Вся страна знает, тоже мне загадка. — Правда? — поднял брови Отабек. — Меня в стране знают? Юра опять напрягся. Что за глупые шутки... Наследник Трёх Толстяков не в курсе, что его знает его собственный народ? Отабек тем временем, всё так же не спуская глаз, отступил спиной к стене и несколько раз дёрнул за длинный шнур с бахромой. Снаружи раздался тревожный перезвон колокольчика. В тот же миг послышался чеканный стук каблуков, распахнулась дверь. Юра застыл по стойке смирно, но в залу так никто и не вошёл, только встревоженный пожилой голос спросил с порога: — Что такое? Вы звонили, ваше высочество? Что-то случилось? — Я проголодался, — всё с тем же невозмутимым лицом ответил Отабек. — Распорядитесь подать сюда мяса и хлеба. — Сию минуту. Отабек так никого и не пустил в комнату: сам принял у двери тарелки, сам плюхнул их на и без того забитый блюдами стол, сам отослал куда-то слуг. Юра молча наблюдал, всё чаще сглатывая набегающую слюну от совсем уже дурманящего аромата жареного мяса, но всё ещё не смея сдвинуться с места. До тех пор, пока наследник не подошёл к его коробке и не протянул руку, приглашая выйти: — Так ты будешь обедать или нет? По подбородку тёк горячий мясной сок и жир, за ушами трещало от третьего или четвёртого по счёту пирожного, после сладкого даже самые спелые фрукты кислили на языке. Юра содрал с шеи осточертевший бант и принялся вытирать им рот, пока Отабек не протянул ему чистую салфетку. За всё это время наследник почти не притронулся к еде, только сидел и молча смотрел. Опять смотрел, как будто это был единственный доступный ему метод познания мира. Юра бы разворчался от раздражения, если бы рот не был набит каким-то пудингом, вкуснее которого он никогда в жизни не пробовал. То и дело он поднимал глаза на Отабека, но тот не возражал. — Пожалуйста, ешь всё, — говорил он, как будто отмахиваясь: «Ешь, только не мешай мне смотреть». Когда Юра наконец отвалился на спинку стула, решив, что если съест ещё хоть кусочек, то просто лопнет пополам, Отабек подсел со своим стулом к нему ближе и вполголоса сказал: — О тебе никто не должен знать. Мне не разрешают общаться с живыми детьми. — Почему? — нахмурился Юра, машинально окинув его взглядом с ног до головы: вроде ничего особенного, человек как человек. — Не знаю, но это всегда было запрещено. А теперь... расскажешь, как ты сюда попал? — В коробке, — предельно честно ответил Юра. Когда он подписывался на роль чудесной куклы, он не продумал вариант, что во дворце придётся с кем-то общаться. Поэтому совсем не представлял, что и как сейчас ответить так, чтобы не выдать ни Виктора, затеявшего весь этот переполох, ни оружейника Якова, который заперт где-то здесь, в подвалах. — Не обижайся, я правда рад, что ты оказался здесь, — сказал Отабек с тем же застывшим лицом, одними глазами только блестел. — Ты так похож на него... Но, может, ты знаешь, что с ним? Где он? — Твой манекен? — уточнил Юра, скорее чтобы потянуть время. — Мой друг. Юра вовремя себя одёрнул, чтобы не покрутить у виска. Ну а что? Если кругом одни старики и воспитатели, если, кроме зверей, не подпускают никого близко, если единственное похожее на человека создание рядом — всего лишь мёртвая кукла, то с кем ещё прикажете дружить? — Он... потерялся, — выдавил Юра, подобравшись. — Вернее сказать, его, наверное, украли. — Украли? Кто? — М... Мятежники. — Юра понадеялся, что это прозвучало достаточно нейтрально, чтобы не пришлось объяснять ничего лишнего. — Мятежники — в городе? Но... но для чего он им, он ведь сломан? — Ну, это же такое чудо техники. Говорят, он дорого стоит, даже по частям. Я сам мало знаю, не видел его никогда. Мне только сказали, что он на меня... что я на него очень похож. — Похож, — кивнул Отабек. — Но зачем ты пришёл вместо него? — Чтобы помочь доктору Поповичу. Твои Толстяки пригрозили ему смертью, если он не починит и не вернёт во дворец эту куклу до следующей ночи. — Не может быть, — нахмурился наследник. — Доктору оказали большую честь, доверив столь тонкий механизм, но дядюшки не стали бы казнить такого известного мастера, как он. — А, ну если это у вас так называется, то ладно. Дело же государственной важности, как тут остаться в стороне, — скривился Юра, теребя в руках тряпичную салфетку. — А того солдата, который столкнул куклу в окно, тоже ведь казнили? — Да, дядюшки были вне себя от ярости, когда я... когда это случилось. Даже велели повесить беднягу. Но приговор отменили, когда доктор Попович вызвался починить куклу. Юра усмехнулся. Вызвался, конечно, а потом бродил по городу с лицом завтрашнего утопленника. Или висельника, не всё ли равно, если бы до рассвета он не доставил игрушку целой и невредимой во дворец. Юра смотрел на непроницаемое лицо наследника и пытался представить, как тот вчера рыдал над единственным разбитым другом. И вдруг базарные сплетни показались не такой уж глупой болтовнёй: если заплакал даже преемник Толстяков с железным сердцем, значит, произошло нечто действительно ужасное. Сейчас же Отабек выглядел по меньшей мере растерянным, словно вообще впервые слышал о бесчинствах в своей же стране, словно не знал о нищете, о голоде, об опасных шахтах, о недовольных рабочих. Даже о вспыхнувшем в городе мятеже. Его будто завернули в вату, чтобы не ударился о суровую неприглядную реальность по ту сторону дворцовой стены. Юра уже хотел встать и откланяться, прикинул, что если ускользнуть из покоев наследника, то можно будет спрятаться до темноты где-то ещё, но Отабек поднялся из-за стола первым. — Ты больше не хочешь есть? — Н-нет, спасибо. — Тогда прошу простить, мне нужно идти на уроки. Подожди меня лучше в коробке, вдруг кто-нибудь зайдёт. — Мне можно остаться? — с недоверием уставился на него Юра. Лицо Отабека по-прежнему оставалось предельно бесстрастным, но тёмные глаза так и лучились их общим, одним на двоих секретом: — Конечно, оставайся. Я ещё многого о тебе не знаю. Если, конечно, ты пришёл не за тем, чтобы убить меня, но это тебе вряд ли удастся. До сих пор никому не удавалось. Юра было вскинулся, хотел протестовать, но Отабек покачал головой, и гнев тут же рассеялся: не мог этот мальчик, который просто так принял и накормил внезапного чужака, оказаться тем, кем прочили его миру Три Толстяка. Скорее всего, они и сами толком не знали своего наследника. — Вы с ним слишком похожи, чтобы я в это поверил, — продолжил Отабек и протянул руку. — Но если он правда умер... Ты будешь моим другом или нет? К горлу подкатило. Никто раньше не предлагал Юре дружбы, даже в их цирковом балагане, даже в городах, где им приходилось останавливаться дольше, чем на неделю. Бродячая жизнь отсекала прочь всех постоянных знакомцев, гнала вперёд, учила не привязываться ни к людям, ни к местам. Конечно, он любил дедушку. Конечно, он давно работал с Виктором. Но назвать кого-то другом — какая непозволительная роскошь! И, кажется, не для него одного. Юра крепко вцепился в протянутую руку и не отпускал её до тех пор, пока Отабек не подвёл его к жуткой розовой коробке с кружевами и узорами. — Давай я помогу закрыть крышку. Залезай. Солнечный свет опять заслонила фанера. Снаружи дверь залы закрылась с гулким хлопком. Юра не знал, сколько ему предстояло ждать, голова почти взрывалась от целой горы сделанных за какой-то час открытий. Настоящая картина разительно отличалась от того, чего Юра ожидал по пути сюда. Выходило, что и простые люди мало осведомлены, народ и дворец практически не знали о жизни друг друга, словно бы жили в разных мирах. И чтобы не сойти с ума от нахлынувших мыслей, Юра решил пока занять руки. Он потихоньку отодвинул крышку своего фанерного гроба, выскользнул наружу и принялся искать ключ. Виктор из своих тайных источников выяснил, что ключ от клеток зверинца хранится у наследника. Вот только где? Две смежные огромные залы, переполненные игрушками, мебелью и сундуками с одеждой, могли прятать тайник так, что он был бы у всех на виду и никто бы его не обнаружил. Юра очень старался, облазил каждый уголок, передвинул каждого деревянного солдатика почти в собственный рост, переставил каждый стул, перевернул каждую подушку на кровати с балдахином, но так ничего и не нашёл. А едва только заслышав за дверью знакомый перестук каблуков, нырнул обратно в коробку и кое-как приладил на место крышку изнутри, прежде чем в залу вошли слуги — не иначе как убрать остатки обеда и подать ужин к приходу наследника. Придворные что-то тихо журчали между собой, позвякивая тарелками и приборами, и Юра сам не заметил, как задремал, привалившись плечом к стенке и откинув голову на стёганое покрывало. Проснулся он от лёгкого прикосновения к щеке. С трудом разлепил веки и увидел перед собой всё те же блестящие глаза наследника, только на этот раз на безразличном лице дрожала лёгкая, едва заметная, как будто неумелая улыбка. А вокруг его головы танцевало рыжеватое сияние: зажгли свечи, значит, уже почти ночь. — Он никогда не спал. И не ел, — сказал Отабек, разглядывая Юрино лицо. — Подали ужин. Хочешь есть? Откровенно говоря, Юра ещё не совсем отошёл и от завтрака, но устоять перед свежими узорными пирожными с цветами из крема, карамелью и ягодами в корзинках оказалось невозможно. Никогда в жизни он не ел столько всего нового и вкусного в один день, и потому так спешил, что перепачкал в начинке нос и щёки. Отабек ужинал не в пример скромнее, но смотрел на уплетающего сладости Юру во все глаза, снова улыбался, а в конце трапезы поднялся с места, подошёл со своей салфеткой и принялся оттирать крем с его лица. Юра не сопротивлялся, только глядел в ответ и думал: как же так? Ещё совсем недавно лицо наследника больше походило на траурную маску, а теперь он улыбался, как самый обыкновенный — самый настоящий — подросток! И снова в голове всплыли гомон базарной площади и визгливые сплетни торговок, которые хвастались, что возят припасы на дворцовую кухню. Юра дождался, когда Отабек уберёт салфетку, и осторожно сказал: — Отабек, можно у тебя кое-что спросить? — Можно. — Только ты не обидишься? — Постараюсь, — опять дрогнул уголками губ Отабек. — Понимаешь, — замялся Юра, опустив глаза, — в городе болтают, что у тебя железное сердце. — Это неправда, — твёрдо сказал Отабек. — Оно каменное. — Но так не бывает! — Юра даже вскочил со стула, заметался по комнате. — Сам доктор Попович говорил, что это ненаучно и невозможно. — И тем не менее. Я же наследник, — пожал плечами Отабек. — Сам послушай. Юра замер в шаге от него, уставился сначала в лицо, потом — на ровно вздымающуюся грудь под плотным вельветом жилетки. Осторожно прижался ухом к ткани, прислушался. Стучит. Глухо и тяжело, будто бы через силу, но ведь стучит же! Не может же оно в самом деле... — Из-за него у меня и лицо каменное, — прогудел грудью прямо на ухо Отабек. — С чего это ты взял? — хмыкнул Юра, выпрямляясь. Вот не было у него ручного зеркальца, чтобы показать его же собственную улыбку пять минут назад. — Все говорят. А воспитатели за это даже хвалят. Они учат, что наследнику должно таким быть, чтобы править потом беспристрастно и справедливо. Как мои дядюшки. — Это Толстяки-то справедливые? — Юра сорвался на второй круг по залу. — Ничего себе, беспристрастные! Сказал бы я, да тебя, наверное, таким словам тут не учили... Тут за дверью раздался мелодичный перезвон, будто десяток колокольчиков переговаривались между собой и сливались в один длинный и красивый звук. Юра бросился было обратно к коробке, испугавшись, что в залу сейчас опять набежит народ, но Отабек его остановил: — Это возвещение о восходе луны. Пора ложиться спать. Вместе они оттащили коробку куклы в спальню и пристроили рядом с кроватью. Отабек выбрал из горы расшитых подушек две самые мягкие и уложил их в изголовье стёганого покрывала. От одеяла Юра отказался. Сон не шёл. Юра ёрзал головой по воздушным подушкам, ворочался с боку на бок, шелестел атласной рубашкой и парчовыми штанами, жмурился и считал свечи на огромном канделябре под потолком, и всё без толку. — Не спится? — спросил наконец Отабек, приподнявшись на подушках. — Извини, я, кажется, выспался, — буркнул Юра и сел в коробке, обняв колени. — Да и не привык: в это время в балагане обычно идёт представление. На кровати тоже зашуршали шёлковые простыни, Отабек зашевелился, подполз ближе к краю и тихонько попросил: — Расскажи. И Юра стал рассказывать, зашептал в окутавшей комнату мрачноватой тишине. Про любимого дедушку-клоуна и его гармошку, в которой уже много лет западают две клавиши, но никто этого не замечает — так мастерски тот играет. Про воздушного гимнаста и канатоходца Виктора, чьими трюками и точёным профилем восхищается каждый город, куда они приезжают. Про непослушного кота Потьку, которого они однажды подобрали на дороге и который исчез после первого же представления на рыночной площади, когда учуял запах рыбы и увязался за каким-то нищим рыбаком. Про то, как он сам учился жонглировать бутылками, в итоге перебил все до единой и потом долго не мог найти, на чём можно насвистеть свой финальный номер. — Как это: насвистеть? — не понял Отабек. — На бутылках? — Ну да, на горлышках, они же круглые, полые, — увлечённо объяснял Юра. — На чём угодно можно свистеть, даже на абрикосовых косточках, если правильно их обточить. Но лучше всего получается на стекле или металле — бутылки, там, или ключи... — Ключи? — вдруг загорелся Отабек. — У меня есть один, хочешь попробовать? Собственное сердце в груди стукнулось почти так же тяжело, как выдуманное каменное сердце наследника, и вдруг оборвалось, вовсе замерев безжизненной глыбой. Юра как можно более безразлично уточнил, старательно маскируя дрожь в голосе: — Он полый внутри? Если нет, ничего не получится. — Он похож на горлышко бутылки. Посмотри сам. Отабек вытянул из-за ворота белой рубашки толстый тёмный шнур, на котором, крепко обвязанный за кольцо, болтался такой же толстый тёмный ключ. Действительно круглый и пустой внутри. — Такой будет хорошо звучать, — кивнул Юра, пряча руки за спину. — Сыграй, — попросил Отабек, одним движением сдёргивая ключ с шеи. — Да ты в своём уме? — округлил глаза Юра. — Ночь за окном, весь дворец перебудим... Ты же сам сказал, что мне лучше не высовываться. — Ну пожалуйста! Совсем немного. И потихоньку. Отабек совсем свесился с края кровати, протягивая на ладони тот самый ключ. А Юра смотрел на сведённые к переносице густые брови, на вновь ожившее лицо наследника и жалел, что опять под рукой нет зеркала. Даже в полумраке ночной залы сейчас и слепой бы разглядел, что никакой Отабек не каменный и не железный. Никакой он не жестокий и не мёртвый. Никакой он не наследник Толстяков. Юра аккуратно забрал шнур с ключом, поднёс к губам и дохнул первый раз на пробу. Даже тепло Отабековой груди и Юриных пальцев не могли согреть ледяной металл, но зато на первое же дуновение он отозвался очень звонко и чутко. — Потихоньку, — передразнил Юра для вида. — Вот познакомлю тебя с дедом, он тебе объяснит и про звук, и про волны, и про резонанс. Потихоньку, пф. Однако ключа коснулся едва ощутимо, лишь чуть согрел дыханием, чтобы и правда стражу не поднять. Втянул щёки, прижал язык к зубам и засвистел холодной маленькой флейтой самый простенький мотив в четыре ноты. С белых подушек и одеял на него сверкнула пара тёмных пытливых глаз. Юра тут же прервался: — Только уговор: ты ложишься и стараешься уснуть. Отабек послушно кивнул и улёгся животом на перину, лицом к Юре, и всё смотрел, слушал. Юра попривык к своенравному ключу и теперь выдувал из него такие лёгкие и быстрые звуки, что стыков между ними почти не было слышно, как с западающими клавишами старой гармошки. Весёлые и грустные мотивы песенок без слов, которым Юру когда-то давно научил дедушка, срывались с губ прерывистым дыханием, оглаживали ледяной металл и разливались в воздухе, отпечатываясь в памяти гулким и тихим эхом. Отабек моргал с каждой минутой всё медленнее и реже, пока наконец не закрыл глаза совсем. Юра выждал ещё немного, прежде чем последней длинной певучей нотой завершить представление и повесить шнур с увесистым ключом себе на шею. Снял обувь, чтобы самому не греметь каблуками по паркету, и выбрался из своей коробки. Отабек безмятежно спал, раскинув руки по шёлковым кружевам. Юра прокрался к двери из залы, то и дело оборачиваясь на тёмный силуэт и рискуя налететь в темноте на очередного солдатика-переростка, или снести какой-нибудь стул, или споткнуться о попавшую под ноги деревяшку игрушечного меча. Внутри что-то мерзко скреблось и подвывало: «Предатель!». Спорить Юра бы не смог, всё так и было: украл ключ, сбежал ночью, отправился к клеткам с государственным преступником... Но кое-что в его плане изменилось. Отабек стал ему другом. И Юра ни за что не бросит его на съедение этим подхалимам-воспитателям, тиранам-Толстякам. Он обязательно вернётся за ним — таким же живым мальчиком, как он сам. Вот только освободит Якова, встретит Виктора где условились и вернётся, выведет Отабека из дворца, покажет ему настоящий мир и людей, расскажет всю правду о Трёх Толстяках и их бедной стране. Познакомит с дедом и в сотый раз с удовольствием послушает его лекцию о флейтах и резонансе. А ещё предложит отправиться вместе с ними в балаганном фургончике навстречу горизонту и новым приключениям. Что-то подсказывало, что Отабек обязательно согласится, да и деда с Виктором не будут против. Юра непременно за ним вернётся. Чего бы ему ни стоило, выберется из подземелий с дикими зверями, прорвётся через стену вооружённых гвардейцев, чтобы только ещё раз взять Отабека за руку и увести его за собой в лучшую — свободную — жизнь.