Не один

Миша стряхнул с плеч хлопья снега и вошел в квартиру, привычно закрыв дверь на все замки. Зимой светает поздно — стены исчезали в полумраке. Соловьёв зажёг свет. Стягивая промокшие февральской слякотью ботинки, он прислушивался к звукам квартиры. Тихо. Павлов, скорее всего, давно спал. Сегодня Миша задержался на работе, завалили новыми делами, так что пришлось остаться и на ночную смену, недовольно ворча на начальство и выпрашивая доплату за переработку. Зарядку от телефона, как назло, оставил дома. Хотел позвонить Рыжему, сказать, чтобы не ждал и ложился спать. Да только забегался, а как смог, наконец, присесть и попить чаю — мобильник издал короткий звук и отключился. Миша очень надеялся на то, что Павлов, оставшись практически на сутки один, не натворит чего. Стараясь ступать как можно тише, Соловьёв прошел на кухню, посчитав, что чашечка горячего кофе не помешает. Он устало зевнул и щелкнул выключателем. Рыжий сидел в углу, на жесткой табуретке. Весь какой-то съежившийся и лохматый. Он оторвал взгляд от наполненной доверху пепельницы и уставился на Мишу. Дернулся было нервно, потянулся к одиноко лежавшему на столе ножу, однако потом в глазах появилась осмысленность и Павлов, хрипло выдохнув, сел обратно. — Привет, — растерянно сказал Соловьёв, усаживаясь рядом. Мысли о кофе вылетели из головы. Рыжий выглядел напряжённо. — Привет, — эхом откликнулся мужчина, привычным жестом натягивая ворот свитера до подбородка. Миша сощурился — в глаза бросились свежие ссадины на бледных костяшках. Рыжий перехватил его взгляд и попытался спрятать руки, но Соловьёв резко подался вперед и перехватил его пальцы, крепко сжав. Миша нахмурился — неужели… — Ты что сделал? — он пытался говорить спокойно, но голос все равно подрагивал. В голове назойливыми мухами роились мысли — одна хуже другой. Он же не оставлял ключи?.. А вдруг оставил, и Рыжий выходил на улицу и снова кого-то… чёрт. — Упал, — буркнул Павлов, отводя глаза. Пальцы дрогнули в теплых Мишиных руках. Хотелось вырваться и убежать, но прикосновение тянуще передавалось телу. Он сглотнул и зажмурился на мгновение. Ещё, ещё, не отпускай меня. — На оба кулака с разбегу? — Соловьёв помрачнел. Вспомнил, что ключи от квартиры унёс с собой, дверь Рыжий не открывал. Выходит, что… — Да, — Павлов плотно сжал губы, стараясь унять дрожь. — Поскользнулся. От Мишиного внимания не ускользнул бардак на кухне, но только сейчас мужчина внимательнее вгляделся в предметы. Битый фарфор кружки на полу у окна. Разодранная занавеска. Пятна крови на стареньких обоях. Он сходил с ума в квартире, казавшейся пустой и мертвецки холодной без Миши. Каждый раз, провожая Соловьёва на работу, Рыжий боялся. Боялся, что Миша не вернётся, бросит его здесь одного. Но Соловьёв звонил. Всегда. Возвращался домой, перекидывался с ним ничего не значащими словами, ложился спать, а Павлов прижимался к нему, убеждая себя, что всё хорошо. Сегодня звонков не было. Ни одного. Тишина пугала, усиливая параноидальные мысли. Будто изо всех углов на него наползали черные тени, ехидно ухмылялись и убеждали в том, что нет больше никакого Миши. Ушёл Миша. Уж больно отношения ваши с ним — хрупкие. Как вот эта кружка, которую ты сейчас в приступе отчаяния швырнёшь об пол. Как твои кулаки, до хруста вбивающиеся в стену. Рыжий курит одну за другой. Запекшаяся кровь стягивает кожу, неприятно зудя. И он расчесывает ранки, тихо скуля. Нож на столе холодно блестит в свете закатного солнца. Павлову хочется вогнать его себе в горло. Глаза защипало от слёз, когда вдруг зажглась лампа. Миша отпустил руки мужчины, ощутив приступ раздражения. — Зачем ты мне врешь? Да ещё и так… забыл, кем работаю? — Я упал. Поскользнулся, зацепил занавеску, — монотонно повторил Рыжий, уставившись на свои пальцы, ещё хранившие тепло. — Твою мать! — Соловьёв хлопнул ладонью по столу. — Ты мне никогда не лгал, мне казалось, что только ты со мной был честен. Всегда. А сейчас нагло… мне в лицо. Воздух в лёгких закончился. Миша поднялся на ноги. Он устал. Безумно. Сутки на ногах. Загоны Рыжего сейчас просто бесили. — Иди спать. Я в душ, — буркнул он. Миша вздрогнул, когда Павлов вдруг вцепился в его руку. Он поморщился от боли и обернулся. — Что? Не уходи. Мне страшно. Пожалуйста, не оставляй меня одного. — Нет… ничего. Иди, — выдавил Рыжий, отпуская запястье мужчины. Миша прерывисто вдохнул. Покрасневшие глаза, которые Павлов старательно отводил, говорили без слов. Соловьёву резко стало стыдно за своё поведение. Он вспомнил, как просыпался с Рыжим в одной постели, скупо желал доброго утра и убегал на работу. Убегал от него. С той дождливой ноябрьской ночи Миша ни разу не касался Павлова, не разговаривал с ним. А Рыжий, запертый в четырех стенах, покорно дожидался его с работы, даже готовить пытался. И охранял Мишин сон, не смыкая глаз. Соловьёв уже привык просыпаться, видя сгорбленный силуэт рядом с собой на кровати. И бесконечно усталый взгляд. Рыжий ни слова не говорил о том, что ему здесь тяжело, ни на что не жаловался. Стал… привычной частью жизни. А Миша так не хотел. Этой всей стабильности и правильности. Рыжий молча смотрел в пол. Соловьёв сделал шаг вперед и сгрёб его в объятья, сжимая худые плечи. — Прости, — выдохнул он, уткнувшись носом в колючую ткань свитера. — Я не знаю, что на меня нашло. Не хотел срываться. На секунду Мише показалось, что Рыжий оттолкнёт его. Но тот вдруг неуверенно коснулся его спины. Соловьёв почувствовал, как сильно дрожат руки мужчины, от чего уши запылали. До боли закусив губу в попытке унять жгучее чувство вины, он плотнее прижался к Рыжему. Колени предательски подогнулись. Павлов инстинктивно напрягся, цепляясь за Мишу. — Я не убивал. — Я знаю, — тихо ответил Соловьёв. — А ещё я знаю, что ты не должен бояться говорить со мной. Рыжий вдохнул, намереваясь ответить, но Миша перебил: — Тебе плохо здесь. Вижу. Ты… не бойся того, что можешь показаться уязвимым. Понимаю, что это сложно. Мы не на войне. Мы больше не враги… и даже не друзья. Мы же с тобой одно целое, помнишь? Павлов слегка отстранился, нервно всматриваясь в Мишино лицо. Словно в поисках какой-то уловки или насмешки. Но темные глаза смотрели серьёзно. — Ты правда так считаешь? — Да, — Соловьёв помялся. — Не буду врать. Я ещё не понимаю, что чувствую к тебе. Просто знаю, что если тебя не будет со мной, в этом мире, то и я исчезну. — Как и я. Сегодня было… страшно, — слова давались с трудом. Рыжий прикусил губу, отчаянно пытаясь подобрать нужные фразы. — То есть… — Не мучай себя, — Миша аккуратно коснулся щеки, провел большим пальцем по шраму. Павлов вздрогнул и шумно вздохнул. — Я всё понимаю. Просто не ври мне больше. И позволь себе быть слабым хотя бы со мной. Соловьёв неловко провёл рукой дальше, зарываясь в рыжие волосы и притягивая к себе. Губы Павлова — сухие и потрескавшиеся, солёные. Тот обмяк в Мишиных руках, отвечая на поцелуй. Соловьёв прижал его к стене, придерживая. Рыжий сжал ногами колено мужчины, когда пальцы скользнули под свитер. Выгнулся, позволяя стащить одежду. Задыхаясь от прикосновений горячих губ к шее, он понял, что всё больше не имеет никакого значения. Переживания и страхи стали лишь блеклыми воспоминаниями. Миша осторожно накрыл его одеялом и устроился рядом, поглаживая по волосам. — Я не успел сказать. Мне дали отгулы. Сходим куда-нибудь завтра? Павлов прикрыл глаза, растворяясь в тепле. — Конечно.