Вдохнуть-выдохнуть, выдохнуть-вдохнуть

      Все переломалось внутри. Иначе и быть не могло, все говорили, что после того, что она пережила, было невозможно не свихнуться. Только вот на протяжении всей войны она держалась. Она держалась, когда Рона расщепило. Она держалась, когда ее схватил Сивый. Она держалась, когда ее пытала Беллатрикс. Она держалась, когда умер Добби. Она даже выдержала смерть Дамблдора.       Только когда, казалось бы, убийца Дамблдора умирал перед ее глазами, она сломалась.       Внешне, наверняка ничего не изменилось: ей все еще приходилось контролировать рассудок, чтобы иметь возможность взять контроль над ситуацией. Нужно было сражаться, нужно было побеждать, нужно было забыть о том, что она сломана. Только не сейчас.       Потом были трупы. Много трупов. Настолько много, что ей приходилось перешагивать через тела во время очередной схватки. Тела детей, вчерашних детей, ее знакомых, друзей — все это было смешано в единый калейдоскоп теперь уже воспоминаний, которые только добили уже треснувшую психику.       Она отрывочно помнит моменты победы, моменты ликования, моменты, когда матери склонялись над телами своих детей.       Через какое-то время Гарри рассказал ей о том, что Снейп все это время защищал его. Что весь тот негатив, вся та боль, которую принес им преподаватель меркла перед тем, что он сделал и какую прожил жизнь. А она знала.       Не говорила об этом вслух, но всегда внутри понимала, что по-другому быть не может.       Верила. До последнего.       Сложно сказать, кем именно был в ее жизни Северус Снейп.       Времена, когда она действительно считала его врагом, канули в лету. С тех самых пор, когда она ошибочно подожгла его мантию. Как только стало понятно, что Снейп пытался спасти ее друга, она не могла даже и на мгновение представить, что он может быть предателем. И безумно корила себя за то, что заставила его волноваться.       Даже когда он кричал на нее, она все равно не могла его ненавидеть. Что-то внутри до сих пор транслировало ту благодарность, которую она почувствовала тогда, на первом курсе.       Благодарность переросла в привязанность, наверное. Она не отдавала себе отчет в том, когда именно он стал в ее глазах человеком, достойным уважения, а не просто тем, кто пытался спасти Гарри. Ей было безумно больно направлять на него палочку в Визжащей хижине, потом наблюдать за тем, как он почти безжизненно падает на холодный и грязный пол. Сейчас, когда она понимает, что его жизнь завершилась ровно в том же месте, хоть и в другое время и не по ее вине, она просто дрожит всем телом. Тогда, будучи еще девчонкой, она мысленно молилась о том, чтобы он не умер там, из-за них. Кажется, нужно было формулировать желания точнее.       Даже когда Гарри шипел и плевался ядом на Снейпа на пятом курсе, когда тот пытался научить его окклюменции, она понимала, что Северус Снейп не издевается над ее другом. Он помогал. Он действительно старался помочь ее слишком самоуверенному другу, который просто не понимал всей важности происходящего.       Когда Снейп убил Дамблдора, она чувствовала, что что-то не так, что все не так поверхностно, как им кажется. Даже тот факт, что ее лучший друг видел собственными глазами, как Снейп направил палочку на директора и произнес смертельное заклятие, не вызывал у нее доверия. Она чувствовала подвох, всеми фибрами своей души.       Когда она жила в лесу, в палатке, ее мучили до ужаса странные сны. В них профессор Снейп разговаривал с ней, она узнавала его лучше, как человека. Они могли читать вместе книги, пить чай, смеяться над какими-то шутками, как самые настоящие друзья. В ее снах смех профессора был просто невероятным: от такого смеха ей и самой хотелось улыбаться, он был бархатным и теплым, как горячий шоколад.       Они сидели напротив друг друга. Два больших серых кресла, посредине — низкий дубовый столик с нагроможденными книгами на нем. Языки пламени в камине согревали, заставляли двигаться в странном танце их тени. Только они сидели неподвижно. Он уставился в книгу, а она исподтишка смотрела на него. Он читал что-то о зельях-прототипах, а в ее руках была книга с невербальными заклинаниями. Только строчки почему-то не хотели обретать смысл, и ее глаза все чаще и чаще возвращались к сосредоточенному зельевару.       Эти сны приходили каждый вечер, и она просто не могла объяснить их природу. Но и никогда не пыталась избавиться от них. Они были островком безмятежности в непрекращающейся войне. Там, во снах, она учила заклинания, он рассказывал ей много такого, что потом безумно помогало во время их ужасного путешествия, поиска крестражей.       — Рассечь воздух, пасс, выпад. Запомнила?       Девушка только кивнула в ответ и повторила движения палочкой.       — Речевая формулировка — «Импетум игнис». Радиус действия — около пятнадцати футов. Применяется в ближних атаках.       Он перехватил ее руку, повторил движение.       — Произнеси, Гермиона.       Она послушно повторила. Пространство вокруг полыхнуло. Первый раз у нее получилось это заклинание, и она восхищенно хлопнула в ладоши, потушив пламя. Она чувствовала его спиной — он так и не отошел от нее. То ли из-за того, что боялся попасть под действие заклинания, то ли просто не захотел.       Она не могла понять, откуда брались эти знания, ведь она была уверена, что это просто сны, и ничего более. Отголоски прочитанного когда-то давно всплывали наружу? Она придумывала это?       Профессор Снейп готовил из нее бойца. Он больше не называл ее «выскочкой», как когда-то на его занятиях, и она мысленно даже воспринимала его, как четвертого члена их команды. Каждую ночь, даже самую беспокойную и короткую, как только ей удавалось сомкнуть глаза, он приходил и учил ее выживать. Рассказывал о том, как сопротивляться легилименции. У нее самой в свое время не получилось. А под его руководством начало получаться. Он был неплохим учителем, когда за спиной не стояла глупая школьная предвзятость на отношении принадлежности к какому-то факультету. Наверное, в условиях войны это и не было важным. Ничего не было важным кроме желания выжить.       — Ты должна почувствовать блоки. Это что-то вроде стены, и, когда ты попытаешься прощупать ее, почувствуешь сильное напряжение.       Профессор аккуратно коснулся палочкой ее лба. Она даже не шелохнулась, всецело доверяя ему. Почувствовала, когда он пытался выхватить какой-то незначительный образ. Стараясь не закрывать глаза, начала будто бы «вытирать» картинку, которая показывала какое-то мгновение из ее жизни. Потом начала придумывать защиту: кирпичик за кирпичиком, она выстраивала что-то вроде куба, со всех сторон защищая невнятный комочек воспоминания.       Но стоило ему лишь чуть-чуть толкнуть кладку, как она обрушилась.       — Попробуй использовать что-то помощнее.       И она пыталась, раз за разом.       Она видела в нем человека. Почему именно его образ выдавало замутненное усталостью воображение, она не понимала. Но была рада тому, что во снах не приходили кошмары.       — Собери волосы, они тебе сейчас будут только мешать.       Она стянула резинку с руки, собрала волосы в крепкий пучок. Отдельные кудряшки у лица не подчинились этому банальному действию и остались торчащими в стороны.       — Назови главные компоненты.       Она на несколько секунд задумалась, затем откопала у себя в памяти, будто бы сфотографированную, страницу из учебника.       — Разрыв-трава, засушенный папоротник, слезы русалки, маковые лепестки.       Называя каждый ингредиент, она доставала их с полок, сплошь заставленных склянками.       Он и она стояли рядом, подготавливая ингредиенты, иногда помешивая кипящую жидкость в котле. Раз в несколько секунд их руки соприкасались, и она неизменно чувствовала странное покалывание в пальцах.       Ей нравилось наблюдать за тем, как его длинные пальцы крошат маленькие листья папоротника, аккуратно придерживая серебряный нож. Ей хотелось повторять за ним, каждое движение, чтобы он мог похвалить ее.       Она и не заметила, как влюбилась.       И просто не могла понять, была ли эта влюбленность в образ, который создал ее подсознание, или действительно влюбленность в настоящего профессора Снейпа, который в действительности почти ничем не отличался от того человека, каким он был в ее снах. Тот профессор, из ее снов, просто разговаривал с ней, не пытаясь ее как-нибудь соблазнить. Эти разговоры были до жути похожи на самые обыкновенные уроки зельеварения, просто вместо всего класса была одна она. Он вел себя как человек из тех воспоминаний, которые он впоследствии передал Гарри и которые она потом пересматривала тысячу раз.       Сразу никто ничего не заметил. Рон даже пытался потащить ее сразу же под венец, «чтобы побыстрее забыть все ужасы войны». Она пыталась держать себя в руках, хотя ее сознание уже было больше похоже на разбитую на сотни кусков тарелку, ненадежно скрепленную скотчем. Она боролась сама с собой до последнего. Но когда стали хоронить жертв войны, она сдалась. Нет, когда хоронили ее друзей, она держалась. Она держалась, когда хоронили почти родных ей людей. Она держалась, когда пришлось похоронить память о родителях. Но когда Снейпу посмертно присудили орден Мерлина и установили на кладбище плиту, потому что тело даже и не нашли, она сдалась.       Первый раз она очнулась со связанными за спиной руками и жутко саднящим лицом. Как выяснилось позже, она расцарапала себе щеки, с остервенением впиваясь в кожу ногтями, таким образом пытаясь убрать слезы. Руки ей связал Рон.       Второй раз она очнулась, когда загорелись изнутри ее легкие — она захлебывалась в ванной. Из запястий струилась кровь, а на плитке ее же дрожащими пальцами было выведено «Северус».       В третий раз она пришла в себя, когда сидела на кровати и безумно смеялась — только через минуту она могла понять, что смех принадлежит ей.       Это были слишком короткие проблески сознания, чтобы она могла осознать, что происходит. Через долгое время, которое она даже не могла посчитать, она все-таки смогла понять, что сошла с ума. Но ничего не могла с этим поделать. Она «просыпалась» редко, и в такие минуты просто кричала, от безысходности, от страха.       В один из таких случаев она обнаружила себя возле каменной плиты, надгробия, которое стало отправной точкой в мир небытия. Она хорошо помнила, что в прошлый раз была в Мунго, и как она оказалась здесь, было для нее загадкой. Она даже не могла понять, по-настоящему это или нет, или это изощренная игра воспаленного сознания. Но одно она смогла сказать точно: стало легче. Этот проблеск затянулся. Она помнит, как пальцами выводила каждую вырезанную букву на его надгробии, повторяя это снова и снова, и его имя словно бы помогало держаться на плаву.       Она понимала, что это ненормально, но ничего не могла с собой поделать. Только Северус Снейп позволял ей сохранять рассудок. Иронично, он лишил ее его и он же помогает ей поддерживать его видимость.       Она обзавелась его колдографией. Как только она осознавала себя властной над своим сознанием, она доставала эту фотографию из внутреннего кармана мантии. И сходила с ума, мысленно умирала, когда мантия была не на ней.       Со временем она даже научилась видеть людей, которые были рядом. Рядом всегда был Рон, иногда Гарри, пару раз, когда она приходила в себя, ее за руку держала Молли или Джинни. Но единственное, на чем она могла сосредоточится, это на его колдографии. И он, словно знал, что ей нужна поддержка, никогда не уходил в то время, когда она сжимала его карточку в руке и всматривалась в его черты. Он излюбленно хмурился, закатывал глаза, но никогда не уходил.       Кто-то из друзей отвез ее в Хогвартс. Иначе она не могла объяснить тот факт, что как-то очнулась там, в кабинете директора. Перед ней был его портрет. И она просто начала разговаривать. Впервые за такое долгое время. И он отвечал. Также, как и в ее снах когда-то. Он будто бы вцепился в ее рассудок и не давал ей ускользать туда, во тьму. Рекордный час, два, потом она просто потеряла счет времени. Стало легче.       Теперь она просыпалась только в Хогвартсе. Из сознания выпадали уже не целые сутки, а всего лишь часы. Снейп удерживал ее сознание, никогда не бросал наедине со своим сломанным рассудком. Он связывал ее с тем относительно спокойным временем, когда они с Гарри и Роном жили в лесу, когда все было проще. Конечно, возможно, в реальности после войны все и налаживалось, но только не внутри нее. Она словно бы умирала и возрождалась, и каждый провал был сродни ада. Всепоглощающая темнота.       Потом она научится жить, не проваливаясь в пропасть, потом ей будет достаточно всего нескольких слов от него в день, чтобы держаться на плаву. Но она прочно от него зависима. Навсегда.