Отчего ты страдаешь?

***

      Провожу взглядом по аудитории и замечаю тебя. Удивительно, что у нас есть какие-то общие пары, но я, если честно, рад этому. Едва ли я бы хоть что-то делал на непонятной и ненавистной для меня физике, лишь сверлил бы задумчивым взглядом собственные руки, но сейчас была возможность сверлить взглядом объект поприятней.       Разглядываю твой профиль. Знал бы ты, насколько ты прекрасен. Эти россыпи веснушек, выделяющиеся на бледной, практически белой коже, ледяные голубые глаза и мягкие — я уверен, что они таковые — кудри, что постоянно лезут тебе на лицо, вызывая еще большее твое недовольство и злое пыхтение. Думаю, подарю тебе заколки. Какие-нибудь забавные, цветные, прямо как тот пластырь, что дала тебе с утра Сакура, чтобы ты не светил своим разбитым носом по всему универу.       Интересно, кто тебя так? У кого рука поднялась на Омегу, пускай обозлившегося на всех, но ведь от этого ты не перестаешь причисляться к слабому полу. Хотя слабым назвать тебя трудно. До сих пор помню, как на мою невпопад сказанную фразу ты нехило так меня ударил. Но я вовсе не злюсь — это было заслуженно. Никогда не перестану лелеять в душе надежду, что однажды ты расскажешь мне. Я бы и сам спросил, но насылать на себя твой праведный гнев не хочется.       Звонок, пара начинается. К тебе подсаживается как всегда веселая Сакура, а по другую сторону Герман. Он меня раздражает. Слишком весело ты улыбаешься на его шутки. Нет, вовсе не имею ввиду, что тебе все время надо ходить с недовольной миной, — с этим ты, к слову, справляешься — просто я… ревную? Может быть и так, едва ли хочется об этом думать.       А впрочем смейся. Пускай не со мной, главное, ты улыбаешься. Всегда меня забавила твоя злая мордашка. Ты так надуваешь щеки, неосознанно конечно, так хмуришь светлые брови, едва заметные за непослушными кудрями, а глаза… А глаза, холодные и полные обжигающей злости, всегда наводили на меня ужас, но в то же время завораживали. Обычно в них не было ничего, ни одной эмоции не плескалось в их мертвой глубине, как и на твоем безраличном лице ничего не было, но в такие моменты из радужек метались громы и молнии, а эмоции, что ты отчего-то так усердно прятал в себе, готовы были вылиться наружу, пускай через праведный гнев и ярость. Как жаль, что кроме меня этого, кажется, никто не видел, даже ты сам не осознавал этого и продолжал злиться.       Ты всегда казался мне закрытой книгой, запертой на замок, ключ от которой где-то потерялся. Слегка потрепанной, с порваными уголками на обложке, но привлекающей мое внимание из раза в раз. Ты просто был другим, и это так завораживало и привлекало внимание.       Перевожу взгляд на преподавателя. Он что-то говорит монотонно, непонятно по крайней мере для меня. Вновь смотрю на тебя. Ты что-то пишешь (пускай мы всего раз пересекались на этой скучнейшей паре, я сразу понял, что этот предмет тебе нравится), сосредоточенно кусая кончик ручки короткими омежьими клыками. Выглядишь уставшим, синяки под твоими глазами определенно стали больше с прошлой нашей встречи. Интересно, из-за чего ты не выспался? Мне почему-то кажется, что причина ужасна. Не какие-то походы по ночным клубам или выполнение домашки, что-то другое, действительно страшное, потому что трусишкой ты не был. Интуиция редко подводила меня, и именно сейчас я был уверен в своей правоте. Так отчего же ты страдаешь, Брагинский? Что гложет тебя, и неужели тебе нравится тонуть в этом в одиночку? А может ты просто стыдишься своих слабостей? Как же мне хочется показать тебе, что нет в этом чего-то постыдного, что все нуждаются в поддержке.       Я знаю, что ты не готов открыться мне, хотя бы не сейчас, когда мы едва знакомы, но… когда-то ведь наступит момент, когда сил держать все в себе не будет, когда боль будет рваться наружу через обжигающие слезы, капающие из твоих ледяных глаз, когда ты будешь задыхаться в истерике и искать кого-то, кто сможет успокоить, плюнув на свою колючую злость с высокой колокольни, потому что бетонная стена, выстроенная на фальши и притворстве, вдруг разлетится вдребезги. Тебе нужна помощь, так не отталкивай ее.             Скажи же мне, отчего ты страдаешь, Брагинский?