История пастуха

      Колокольчики звенели. Хикару сидел на плоском, нагретом полуденным солнцем камне у подножия холма и вертел в пальцах подходящую тростинку. Общее стадо коз его деревушки бродило невдалеке, охраняемое здоровенным пастушеским псом Така, который время от времени подпрыгивал и вертелся как волчок, гоняясь за разноцветными бабочками. Бренчание колокольчиков на козьих шеях и летнее марево убаюкивали…       Неожиданно Така залаял и рванул куда-то, огибая холм.       — Ты чего, зайца учуял?       Но пес лаял уж очень зло, и Хикару нехотя сунул за пояс тростинку с ножиком и пошел разбираться. Тот прыгал перед небольшой расщелиной, куда не мог пролезть. Хикару ахнул, увидев, что между замшелыми глыбами спряталась человеческая фигура. Пришлось повиснуть всем весом на ошейнике и оттащить пса, ругаясь так, что старшие бы не порадовались.       — Выходите, он вас не тронет! Злой он к чужакам, зверюга, но сторож хороший, ни одну козу не терял. Цыц, Така, я сказал!       Из расщелины появился парнишка в потрепанном белом юката, которое, зацепившись за камни, съехало с левого плеча, открывая застарелый шрам. Блестящие волосы до плеч были перехвачены белым шнурком на высоком лбу. Незнакомец казался примерно одних с Хикару лет, а ростом повыше, впрочем, многие подростки, даже младшие, были выше. С ровесником можно особо не ударяться в вежество. Наверное, идет из соседней деревни.       — Я — Хикару Ао из Мицумура, а тебя как зовут?       Парнишка медленно качнул головой, обводя его непроницаемым взглядом, который, казалось, забирался под кожу, как зимний ветер.       — Не хочешь говорить?       Незнакомец чиркнул ладонью по губам.       — Понятно… — протянул Хикару, — ты немой? А слышать-то можешь? Может, у тебя язык отрезан?       Тот высунул целехонький язык, дразнясь, как маленький, но не сводя с юного пастуха настороженного взгляда. Сделал несколько аккуратных шагов, обходя его по кругу.       Через три дома от семьи Хикару жила немая девушка, которая родилась глухой («Кому такое горе сгодится в жены?» — вечно сокрушались ее родители), но чтобы человек не мог говорить, а слышать мог — Хикару и не знал, что такое бывает.       — Извини за Така, — пожал он плечами. — Пойдем к моему камню, я там оставил вещи. Попьешь воды, а то жарища, будто не весна, а лето.       Он немного погонял хворостиной стадо, которое начало уже разбредаться, а дальше предоставил псу сгонять их. Ребята уселись рядом, Хикару протянул новому знакомому фляжку-долбленку с недавно набранной в озере водой и развернул лопух с рисовыми колобками, которые положила ему в суму мать. Немой набросился на них так, словно два дня голодал. Потом не без усилия остановился и поклонился с лукавой улыбкой, облизнув тонкие губы.       — Ты из Ёсино, наверное? С той стороны только она. А идешь куда — к нам или дальше?       Парнишка быстро кивнул и показал в сторону деревни Кора.       — Тебя проводить? — в ответ мотание головой. Немой еще раз поклонился, осмотрев Хикару с ног до головы, и торопливо пошел к южной дороге. Светлый силуэт расплывался в колышущемся знойном воздухе.       Через несколько дней он пришел снова, тоже в полдень. Погода выдалась ветреная, высокие серебристые заросли веерника колыхались, как море, до которого было близко. Хикару и так-то носил старое черное отцовское юката, которое было очень велико, а сегодня оно делало его похожим на воздушный шар с картинки из учебника (он окончил начальную школу в городке, куда ходил через пол-острова, а большего ему и не требовалось). Козьи колокольчики от ветра дребезжали еще пронзительнее. Хикару услышал ворчание Така раньше, чем увидел знакомую фигуру. Пришлось опять утихомиривать пса.       — Домой к себе идешь?       Немой кивнул, но уходить дальше не торопился, наоборот, уселся на камень и похлопал рукой рядом с собой, дружелюбно улыбнувшись. Хикару рассмотрел искусную вышивку в виде ивовых листьев на его ношеной, но дивно белоснежной одежде.       — Я тут новую флейту вырезал, хочешь, опробуем? — Хикару не очень-то хотелось компании, но назойливым, как соседские ребята, этот не выглядел. Наверное, потому что не болтал чепуху.       Немой протянул руку за тростниковой флейтой, аккуратно взял длинными пальцами за противоположный конец. Повертел ее так, словно впервые видит подобную вещь.       — Дай обратно, ну ты чего? Вот так прикладываешь и дуешь, — Хикару показал ему, — я вроде бы аккуратно обточил, сносно звучит, а?       Парнишка взял флейту снова и попробовал заиграть.       Хикару аж рот разинул, заслушавшись. Немой стоял посреди серебристо-зеленого моря с развевающимися на ветру волосами и извлекал из простой тростинки с дырочками такие нежные, печальные переливы, что заслушались бы сами божества. Будто бы ветер помогал, дуя сквозь флейту в один лад с ним. Через несколько долгих минут немой прекратил играть и улыбнулся до ушей. Ровная улыбка, не то что передние зубы у самого Хикару, за которые его дразнили зайчонком, пока он не подрос достаточно, чтобы кулаки стали покрепче. И вообще, такого, как этот парень, приодеть и причесать — будет что твой Минамото-но Хиромаса, хоть гравюру рисуй, вот прямо так, с флейтой и с огнем в глазах.       — Ну и чего ты придуривался, что не умеешь играть? Даже я так красиво не смогу! — Хикару хотел хлопнуть его по плечу, но немой увернулся, гибкий, словно ивовая ветка, и предупредительно выставил ладонь, качнув головой.       — Не любишь, чтобы тебя трогали? Чудной ты. А в остальном вроде бы не зазнайка…       Из наводящих вопросов и жестов удалось понять, что этот парнишка ходит работать из своей деревни в Кора и через несколько дней обратно. Грамоты он не знал.       — Я буду называть тебя Ива, если не возражаешь…       Неделю спустя он вернулся, когда Хикару возился с захромавшим козлом, выковыривая из его копыта острый камешек. Неожиданно под нос шлепнулась жирная тушка задушенного зайца. Она была еще теплой, остекленевшие глазки таращились в никуда. Сверху на пастушка смотрели лукавые глаза Ивы.       — О! Спасибо, охотник, — обрадовался Хикару, — у нас будет не только рис на обед.       Он пошел за хворостом, а когда вернулся, заяц был уже освежеван и выпотрошен, да так ловко, что на белой одежде не осталось ни капли крови.       Дым костра низко стелился над землей, ребята сидели с наветренной стороны и уплетали жареную зайчатину, кидая ворчащему псу косточки. Накануне Хикару рассказывал дедушке про Иву. Дедушка сказал, что бывают и такие немые, которые от рождения были здоровыми, а потом чего-то страшно испугались и надолго или навсегда потеряли дар речи.       — Он служил в Киото в молодости, чего только не видел. Меня в честь него назвали — дескать, раз уж у меня много родинок, да на груди родимое пятно, сплошные знаки невезения, так пускай хоть имя будет от мудрого человека… Так тебя что, кто-то в детстве перепугал и ты разучился говорить?       Ива чуть задумался — и кивнул.       — А я много болтать и не люблю… — надо попытаться его ободрить, что ли. — Я всегда честно рублю сплеча, если мне что-то не по душе — а люди злятся. И без разговоров бывает неплохо.       Ива указал на покрытую иероглифами зеленую повязку на левом плече Хикару и состроил вопросительную гримасу. В больших глазах под длинными густыми ресницами, каким позавидовала бы любая девчонка, было что-то странное, заставившее Хикару покраснеть и поплотнее запахнуть ворот.       — Аа… это подарок. Весной я встретил у речки старого монаха. Сам знаешь, на один ее берег можно положить ноги, а на другой — улечься головой, но по весне она разливается ого-го. Ну старик и попросил меня его перенести, он был такой тощий и малорослый, что даже я не надорвался. На другом берегу он вытащил тушечницу и эту полоску шелка, начертил что-то на ней и сказал: «Это тебе в награду, дитя, защитит от злых духов».       Ива приподнял брови и беззвучно рассмеялся, небрежно ковыряя в зубах заячьей косточкой. Кружащаяся над огнем бабочка подлетела слишком близко, и, вспыхнув как сухой листок, упала в костер.       — И он так быстро ушел, я не успел его расспросить. Никто дома не разобрал, что здесь написано… и чернила редкостные, не смываются от пота и дождя…       Вообще-то, Хикару не слишком верил в легенды. «Вот-вот на дворе настанет двадцатый век, изоляция нашей страны в своем коконе осталась позади», как любит говорить дедушка. Детей на острове Мияко пугали блуждающими на тропах огнями, призрачными рыбами, а чаще всего — пестрой, каких здесь не водится, одноногой козой, которая прыгает человеку на закорки и лижет ему лицо. И если оглянуться на нее, то она превратится в вихрь, сшибающий с ног даже взрослого мужчину. Жертва же заболеет лихорадкой, от которой нет спасения. Но на памяти Хикару ничего сверхъестественного или хотя бы интересного не происходило. Префектура Окинава была всеми забытым краем мира и жизнь на их острове состояла из монотонного труда. Однако вежливость требовала сохранить подарок монаха, и Хикару стал носить его на левом плече.       — Сестренки хотели стащить повязку себе на кимоно для кукол, две мелкие бестии, — улыбнулся он, вспомнив, какой писк стоял дома. — У тебя братья-сестры есть?       Лицо Ивы впервые за время их знакомства потемнело, аккуратные брови сошлись на переносице, он прикрыл глаза и помотал головой.       — Ээ, ладно… — Хикару потер большую родинку на носу, которую принимали за бородавку. — Давай наперегонки до озера? — и первым сорвался с места, не давая Иве форы.       До кромки воды они добежали одновременно, но этот длинноногий гад даже не запыхался…       Ива продолжал являться раз в несколько дней, задерживался с Хикару на полчаса-час, скользил за ним как тень, глядя на немудрящие пастушеские обязанности, иногда помогал гонять стадо, которое слушалось немого не хуже, чем зычноголосого пастуха. Вместе с ним было хорошо молчать, валяясь рядом на мягкой траве (змеи в это лето куда-то попрятались) и рассматривая бесконечные узоры облаков. Хикару на свою голову предложил ему сыграть в рэндзю, нарисовал на земле доску и набрал у линии прибоя черной и белой гальки. Ива всегда предоставлял ему право начинать игру черными, и уже с третьего раза начал побеждать, первым выстраивая ряд из белых камешков. Загоревшийся азартом Хикару решил для себя, что хорошие вещи никогда не даются легко и теперь почти не глядел за козами, тренируясь в ожидании его прихода — и все-таки проигрывал примерно в половине случаев.       — Говорят, что правителям и воинам нужно совершенствовать мышление, играя в го или хотя бы рэндзю… У нас так сонно живется, что какое уж здесь совершенствование, а даже и случись где-то вдалеке переворот или война, люди бы ничего не заметили, пока самим не придется бежать из дому, правда же?       Ива шумно выдохнул через нос и резко повернулся к другу-противнику, сметя ладонью гальку и нарушив границы клеток. Всегда непроницаемые глаза посмотрели с какой-то снисходительной жалостью. Потом друг пожал плечами и начал чертить новые клетки.       В другой раз они отогнали стадо на склон у морского берега и сидели на границе между травяным ковром и песчаными дюнами, болтая ногами над невысоким обрывом.       — Странный ты… мне все время кажется, что ты не местный, а приплыл откуда-то издалека. Хочешь, я научу тебя писать и ты мне все расскажешь? — предложил Хикару и разровнял рукой песок, начиная чертить на нем. — А то я даже не знаю твоего настоящего имени.       Ива лениво отмахнулся, запустив пятерню в волосы и разлохматив их. Узнать бы, действительно ли они так мягки на ощупь, как выглядят? Хикару заметил на его левой кисти новый шрам, идущий от основания большого пальца. Вроде бы при прошлой встрече этого не было, а за пять дней уж очень хорошо зажило…       Ива вдруг подмигнул и кивнул в сторону моря, дескать, пойдем лучше купаться. Скатился со склона, на ходу перекувырнулся и единым текучим движением скинул одежду, ухитрившись в ней не запутаться. С разбегу прыгнул в приливные волны и весело замахал рукой. Хикару пошел к воде и уже было хотел присоединиться, начал стягивать одежду и с ней зеленую повязку. Но замер от нахлынувшей вдруг горячей неловкости, от постыдного ощущения твердости в паху, когда засмотрелся на стройное белое тело в мерцающей под полуденными лучами воде. А если он окажется рядом и сможет прикоснуться к нему…       — Нет, я не хочу, сегодня не так уж и жарко! Да и от стада лучше далеко не уходить…       По просьбе Ивы Хикару вырезал для него вторую флейту и свистел с ним вместе, но стал раздражаться своими жалкими потугами и сказал:       — Давай я буду петь, а ты подыгрывай. Ты одно хорошо умеешь, а я другое, лучше дополнять друг дружку.       И к осени они перебрали все сельские песенки перед единственными слушателями в виде коз и Така. Ива, легко следуя за Хикару под незнакомый мотив, поедал пастуха любознательным взглядом. Если не сказать — смотрел на него прямо как на любимые рисовые колобки, которые Хикару теперь брал на обед с запасом. Ива никогда не смеялся в голос, даже если стараться развеселить его байками, он только улыбался от уха до уха или беззвучно хихикал и фыркал. Он напоминал дорогих кукол, которые стоят в доме старосты. Но он — не кукла, он живой, нечеловечески красивый и его медовая улыбка топит сердце…       В день именин Хикару немой достал из рукава легкий мяч-мари — настоящий, сшитый по всем правилам из оленьей кожи, мехом вовнутрь и шкурой наружу, протянул с поклоном в подарок. Кэмари — дружеская игра на ловкость, где нет победителей и побежденных, была знакома Хикару, да мячи эти стоили недешево. Он аж захлопал в ладоши: как Иве удалось угадать его желание...       — Где наш остров и где олени… у меня был такой мяч с севера, я заиграл его до превращения в тряпку. Смотри!       Он подбросил подарок ногой, ловко поймал на колено, поддал макушкой, плечом — и так красовался с руками за спиной, не допуская мяч до земли около сотни ударов сердца.       Улыбающийся Ива наблюдал, покусывая заалевшую нижнюю губу своими ровными зубами, затем принял мяч из его рук, как всегда, не касаясь пальцами пальцев — и начал показывать свое умение. Их быстрые тени соприкасались, пока мяч летал от одного к другому.

***

      После сбора урожая в Мицумура пришли торговать соседи из Кора. На их рассказы сбежалась вся деревня, бросив домашние дела.       — Вокруг нашего селения бродит кицунэ, — охали соседи, — и это кицунэ-смерть. Курятники разоряются невидимым зверем, хоть ты свору собак вокруг посади, но это самая малая из бед. Он играет с людьми, как сытая кошка с полузадушенной мышью. Теперь и стар, и млад бегут в дома, читая мантры, едва услышат звук колокольчиков. Берегитесь, если услышите их, злой кицунэ приходит вместе с их звоном! Кто остался один в поле или ушел на промысел — тот играет с огнем.       — Рыбак Сусуму рехнулся после того, как в него вселился кицунэ. Он сперва начал лопотать на китайском языке, которого не знал, сожрал все рисовое печенье к празднику, опустошал кладовую, пока жена и дети не заподозрили неладное и не позвали монахов. Те, как положено, изгоняли кицунэ чтением сутр и окуриванием шариками полыни, эта белая бестия выскочила дымом у него изо рта — и в окно. Но бедняга теперь только и способен насвистывать какую-то мелодию да бормотать про колокольчики.       — А Юки, собиравшая тростник, шутила в зарослях с невидимым соблазнителем, а потом была найдена мертвой, обнаженной, без малейших ран. Кицунэ взял ее и выпил ее жизнь! Одноногая коза не убивает так своих жертв, это все знают! Другие собирательницы слышали в тростниках звон колокольчиков…       — Да что же у вас там творится, когда вы успели прогневать Инари, ведь белые лисы ее слуги? Ведь у нас ничего не случалось! — заволновались жители Мицумура. — А что в других местах?       — В Ёсино еще хуже. У них с весны убиты двое юношей и девушка! Он овладевает телом и пожирает душу, чтобы быть бессмертным!       Страшная догадка кольнула сердце Хикару. Собаки ведь, по легендам, не любят кицунэ, ему приходится осаживать Така каждый раз. И почему Ива за все это время не позволил дотронуться до себя? Он слишком странный и совершенный, и Хикару давно уже старался не додумывать до конца эту мысль… Он испуганно поправил подарок монаха на плече: вот так и гордись своим неверием в бабьи сказки… Но ведь кицунэ способен не только вытягивать жизненные силы, но и сводить людей с ума. «Может я дурак, а Ива немой, потому что в него когда-то вселялся кицунэ или просто напугал его? И вообще-то, Така терпеть не может многих чужаков!»       Он спешил домой в сгущающихся сумерках, нагруженный плетеными корзинами с ярмарки, в которых звякала связка рыболовных крючков, и боялся обернуться, чтобы не увидеть в наползающем с озера тумане силуэт, похожий на язычок белого пламени, к которому он завороженно двинется, как бабочка…       — Дедушка, — спросил Хикару после ужина, собравшись с духом, — какими способами можно распознать лису в облике человека?..       Назавтра Хикару погнал коз к дальнему берегу озера и впервые за долгое время развел костер. Еще было далеко до холодов, но сегодня он зябко поводил плечами, пока огонь не разгорелся. Утреннее небо от края до края было белесым, словно затянуто бумагой, слабо пропускающей свет. «Берегитесь, если услышите колокольчики» — но, о боги, боги, ведь он-то слышал их постоянно, рядом со стадом, вот и сейчас они звенят как всегда… а спину буравит любопытный, пожирающий взгляд.       — Привет! Ну садись.       Ива грациозно сел, но подальше от костра, сторонясь дыма. Посыпались тонкие иголки дождя, и Хикару возблагодарил всех богов разом, что костер заслонен деревом и не погаснет быстро. Тем временем, Ива весело фыркнул и тряхнул волосами, растирая воду по лицу, поднял камешек, прищурился и запустил его по прошитой иголками озерной глади. Тот подпрыгнул семь раз, прежде чем утонуть. Ива перебросил Хикару в ладонь другой плоский камешек. Если бы можно было стереть из памяти вчерашний день и затеять обычную игру, перекидываться мячом до упаду… нет, он не желал ничего узнавать. Его камень подскочил десять раз… ну все, хватит искать себе предлог, чтобы оттянуть неизбежное.       — Почему ты никогда ко мне не прикасаешься? — Хикару пододвинулся ближе, и, набравшись храбрости, протянул руку к его лицу, но Ива отшатнулся. — Ну что такого произойдет, если я до тебя дотронусь, а?       Ива порывисто встал, нахмурившись. Хикару начал обходить его по кругу, пытаясь дотянуться, тот пятился, испуганно тряся головой и отмахиваясь обеими руками.       — Мы же друзья, не бойся меня, я не причиню тебе зла!       Воспользовавшись его замешательством, Хикару схватил заранее припасенную охапку листьев, смешанных с полынью, и бросил в костер, одновременно заставив Иву отступить так, что тот встал с подветренной стороны.       С шипением взвился столб густого, остро пахнущего дыма, его друг (друг ли уже?) закашлялся, вдохнув, и вдруг точеная фигура колыхнулась, расплылась, подобно еще одному клубу дыма, а напротив Хикару, оскалив пасть, стоял огромный многохвостый белый лис и в глазах его трепетали отблески нездешнего зеленого огня. Существо сделало шаг навстречу…       Хикару и сам задохнулся и онемел — от ужаса, но ему не пришлось науськивать Така — пес с утробным рычанием бросился на кицунэ, не дожидаясь команды. Тот молнией метнулся прочь, только четыре длинных белых хвоста колыхались в травяном море. Хикару, вцепившись в свою спасительную повязку, осел на землю.       — Ты давно сожрал бы меня, как и других? Ты просто развлекался, раз не мог добраться до меня?.. — отчаянно закричал он, глотая слезы и с яростью выдирая траву. Между пальцами что-то забилось вместе со стебельками. Белый шнурок.       Дома одни ругали, а другие хвалили шестнадцатилетку, что он в одиночку разоблачил, выкурил лиса. Сам же Хикару после празднований забился поскорее в угол сарая, подальше от чествований его как новоявленного героя деревни. На пастбище его больше в одиночку не отпускали. Многие из ребят, которые раньше дразнили замухрышку, навязывались не столько в охрану, сколько из любопытства (никто другой не ухитрялся приручить злобного кицунэ!), но Ива за зиму так и не вернулся, ни в каком облике. Лишь временами метелки пожухшего веерника, ставшие тускло-желтыми из серебристых, качались против холодного ветра. В его посвистывании Хикару мерещился отзвук той первой, щемящей сердце мелодии, но спутники не слышали ничего.       В соседних деревнях тоже смогли вздохнуть спокойно. Никто так и не сознался, чем вызвал гнев оборотня, но Хикару вспоминал об увиденном в первую встречу старом шраме на плече Ивы и в глубине души считал, что белый кицунэ не стал бы просто так убивать направо и налево. Как знать, возможно, не только человека можно чем-то ужаснуть до немоты…       От одного, тут же забываемого в момент пробуждения, зимнего сна к другому, ежась от холода под старым одеялом, он слышал зовущий по имени негромкий хрипловатый голос, которого ни разу не услышал наяву, и шагал навстречу желанному телу в теплые волны…       Приближалась весна, и остров наполнился новым, давно забытым ужасом: несколько человек, которые уходили далеко от дома, стали жертвами мучительной горячки, перед ней разводили руками и монахи, и городские врачи, если успевали застать больного в живых. Немногие, кто сохранял сознание перед смертью, говорили о бросавшейся на них пестрой одноногой козе, том самом чудовище из островных сказок, что превращается в вихрь смерти, если обернешься. И только Хикару продолжал гордо, теперь уже опять в одиночку, выполнять свою работу, потому что не сомневался в своей защите, если уж она не позволила кицунэ навредить ему.       Свой черный и ивин белый шнурки для волос он сплел в один.       Настал праздник весеннего равноденствия, в который посещают кладбища и воздают почести предкам, чтобы их души благополучно пересекли реку, разделяющую миры.       Солнце уже клонилось к закату, когда заволновавшееся стадо разбежалось слишком далеко. Двое козлят забрели в огромные кусты леспедецы у самой опушки леса, и Хикару полез следом, по-черному ругаясь и хлеща хворостиной, уворачиваясь от лезущих в глаза веток. Наконец, козы собрались в кучу, осталось пересчитать — и скорей домой, к праздничному ужину. А где же Така бегает?       Тридцать, тридцать одна, тридцать две… что?.. Хикару, похолодев, начал считать снова. Здесь не могло быть тридцати двух коз.       И все же были. Подозрительно пестрая коза стояла в самом центре стада, состоявшего из белых и черных.       Сердце ухнуло в пятки. Хикару, не сводя от нее расширенных глаз, схватился за левое плечо — но не нащупал там родной полоски шелка. Проклятый кустарник! Он бросился назад, туда — и сразу же невыносимая тяжесть, куда тяжелей того старого монаха, рухнула ему на плечи, заставив упасть на четвереньки, огромное мохнатое копыто больно вдавилось в ключицу, а лицо начал облизывать смердящий шершавый язык.       «Если оглянусь — я мертвец. Лихорадка».       Внезапно коза сорвалась с плеч Хикару и перемахнула через его голову. Он вжался в жухлую объеденную траву, заставил себя поднять глаза и увидел эту нелепую, ставшую вдвое больше, косматую тварь с ногой посередине туловища, скошенной набок мордой, четырьмя светящимися глазами и острыми, как мясницкие ножи, рогами. И белого кицунэ, который стоял против нее, беззвучно рыча и колотя своими хвостами по земле. Из его пасти вырывалось пламя и ореолом текло вдоль тела.       Духи острова Мияко бросились друг на друга.       Хикару поборол столбняк и пополз в кусты, ища повязку. Да вот же она, на ветке висит… Он нацепил ее трясущейся рукой и обернулся навстречу кошмарной ожившей гравюре. Коза, издавая утробный блеющий скрежет, от которого у Хикару встали дыбом волоски по всему телу, прыгала туда-сюда и пыталась достать кицунэ огромными рогами. Тот повис на ней, вцепившись пастью в загривок и полосуя когтями, но шерсть чудовища была слишком толста, и пламя тоже не брало ее. Отбежав подальше, Хикару наконец увидел несчастного пса: тот лежал среди кустов, розово-серые дымящиеся кишки были выворочены из брюха. Даже гавкнуть не успел…       Тварь сбросила с себя кицунэ, скакнула навстречу его новой атаке и поддела рогами. Окровавленный лис упал, но клубком подкатился под нее, впился снизу зубами и с мерзким хрустом разодрал козе глотку. Скрежетание существа перешло в вой и бульканье, туша осела на траву и замерла. Затем рассыпалась бурым вихрем, который унесло ветром к морю.       Отползший в сторону кицунэ не шевелился. Лисья фигура превратилась в человеческую, а мохнатая шкура — в юката, которое теперь сделалось красно-белым от пятен своей и чужой крови.       Хикару подбежал к Иве, перевернул его на спину. От первого же прикосновения кицунэ вздрогнул всем телом и скорчился в безмолвном крике, задыхаясь, глаза его закатились. Только этого не хватало! Хикару панически уставился на полосу зеленого шелка, после секундного колебания снял ее с руки и отшвырнул подальше. Стащил с разом успокоившегося Ивы разодранную одежду и взялся перевязывать, хотя при виде глубоких ран на груди его охватило полное отчаяние.       Он не успел заметить, как слабые горячие руки обвили его плечи и притянули ближе. Запекшиеся губы прижались к его губам, и Хикару ответил на поцелуй, вдыхая запах крови и мускуса, зачарованно глядя в широко распахнувшиеся глаза Ивы, которые изменили цвет с темных на серо-зеленые, чудно прозрачные, как вода. Сразу же мышцы начали наливаться слабостью, он вспомнил слова крестьян — и тут пришло пугающее и спасительное понимание…       Руки Ивы уже пытались раздеть его, и Хикару, отстраненно сознавая всю дикость происходящего, помог ему. Он оседлал окровавленные бедра Ивы, одновременно дрожа до мурашек и чувствуя обжигающий жар его тела, и решительно направил его член в себя, застонав от острой боли…       В мучительно-туманной, застилающей разум дымке происходящего, которая ритмично колыхалась вокруг, Хикару ощущал, как потихоньку слабеет, словно от вытекания крови, его собственное тело, и как возвращаются силы к Иве, начинающему отвечать толчками на его неумелые, скованные болью движения. Наблюдал, как понемногу затягиваются рваные раны, и бережно прижался к его груди, наконец-то жадно осязая, гладя мягкие растрепанные волосы и тонкую нежную кожу, отделявшую внутренний огонь могучего существа от хрупкого внешнего мира. Хикару увидел, что прекрасное бледное лицо искажается уже не наслаждением, а страхом, Ива шевелит губами и пытается оттолкнуть его, спихнуть с себя, но в нерассуждающем отчаянном порыве судорожно обнял его из последних сил…       …Козы давно разбежались кто куда. Красная от закатных лучей и крови трава была ложем двоих — живого и мертвого. Высокий обнаженный юноша поднялся, держа на руках обмякшее тело глупого пастуха. Беззвучные рыдания сотрясали грудь нечеловека, пока он шагал под сень темного леса со своей ношей, окруженный язычками потустороннего пламени.