Любовь к тебе

Ласковая улыбка на губах всегда отражалась в его пронзительном взгляде. Так приятно было смотреть в его глаза и видеть в них одобрение и принятие собственных интересов. Лишь рядом с ним пришло понимание, что личные убеждения вообще имеют ценность и что нет необходимости таиться. В холодных стенах клановой резиденции, среди рослых тренированных воинов, он смотрелся так же странно и чуждо, как и сам Не Хуайсан. Тогда, будучи еще подчиненным старшего брата, Мэн Яо выглядел диковинным цветком, непонятно как оказавшимся посреди голых скал. Не Хуайсан заприметил его еще в те дни, но был слишком юн и робок, чтобы сказать об этом. В Ланьлине Цзинь Гуанъяо похорошел и обрел то восхитительное золотое сияние, которое так ему шло. Забавно, но лишь отдалившись, он стал для Не Хуайсана ближе. Видимо, раньше он не задумывался о полезности младшего брата главы клана Не. * * * А затем были долгие беззаботные дни, омраченные лишь изнуряющими тренировками да ворчанием Не Минцзюэ. Нечастые визиты. Ласковые, полные одобрения слова, которых не дождаться ни от брата, ни от богатых девушек — юношей клана Не принято хвалить совсем за другое. А его подарки! Лучшие кисти для росписи вееров, редкие благовония, роскошный шелк, столь приятный коже. Каждый раз он привозил с собой что-то новое и словно умел читать чужие желания. — Хуайсан, ты ведь достоин лучшего, — говорил Цзинь Гуанъяо и мягко касался ладонью его длинных волос. От прикосновения хотелось ластиться и отвечать такими же нежностями. Сначала он опасался, смущаясь собственного отклика, но со временем это стало чем-то естественным и привычным. Не Хуайсан восторженно тянулся к свету, который охотно и ласково его согревал. И сам старался узнать Цзинь Гуанъяо получше, чтобы так же угадывать его желания и благодарить за доброту и внимание. Ему к лицу были золотые пионы. Еще бы, ведь он заплатил за них слишком дорогую цену. * * * Не Хуайсан хорошо запомнил день, когда они переступили последнюю черту. Во внутреннем дворе он давно разбил небольшой сад. Ночью здесь всегда было безлюдно и зачастую прохладно. Для прогулок место подходило как нельзя лучше. И не только для них. Бережное прикосновение к плечу сперва не вызвало никаких мыслей, кроме желания насладиться теплом. А затем ощущение чужих губ напрочь смело любые другие мысли. Это не просто тепло, это горячо, можно обжечься. Его целовал человек, чьей близости он неосознанно так давно желал, и это было прекрасно. Новые ощущения расцвели в груди буйно и властно, и Не Хуайсан наслаждался тем, сколь сильными и сладостными они могут быть. Зарыться пальцами в шелковистые пряди волос, вдохнуть запах благовоний, впитавшийся в ткань его ханьфу, приобнять так, чтобы соприкоснулись их бедра… Перед глазами заволокло, а на душе было так легко, как никогда раньше. Поцелуи, оказывается, такие приятные и так кружат голову! Беззаботные дни, когда можно было почувствовать себя до конца и безбрежно счастливым. «У меня появился возлюбленный», — эта мысль грела так, что забыть можно было о чем угодно. И Не Хуайсан забывал. И потом не раз жалел об этом. * * * Дальнейшее запомнилось холодным серым маревом. Неожиданная смерть старшего брата погрузила Не Хуайсана в подобие липкого тумана, из которого он не мог не выбраться. Боль мешалась с бессилием и чувством вины, и всё вместе порождало глубокое, вязкое отчаяние. Никогда раньше он не плакал так много и горько, никогда не ощущал себя таким никчемным. Дорога, лежащая перед ним, совсем потерялась, он остался один. — Я здесь, я рядом, я с тобой, — сладко шептал на ухо любимый голос, — я помогу тебе и всегда поддержу. Как же любил он тогда Цзинь Гуанъяо за его близость, за его помощь, за его тепло! Но уже в те дни они были слишком близки. Того, в кого столь беззаветно влюблен, хотелось узнать ближе, узнать лучше, и Не Хуайсан был внимателен и осторожен. Нить за нитью, аккуратно и бережно, он распутывал шелковый клубок. И чем больше ему открывалось, тем чаще приходилось лгать — словно самому рядиться в те слои лицемерия, которые он незаметно сдергивал с Цзинь Гуанъяо. Но Не Хуайсан предпочитал называть это иначе — он любил и брал пример с того, кого любит. Правду он также принял легко — по крайней мере, так это выглядело. Ничего не изменилось. Он все так же прибегал плакать и жаловаться на тяжести жизни главы клана, обниматься и искать утешения. Но сердце его кровоточило. Как человек, которого он так близко к себе подпустил, которого мечтал видеть рядом до конца жизни, на кого желал походить, мог оказаться таким чудовищем? К Цзинь Гуанъяо должна была проснуться ненависть. Когда правда открылась, чувства Не Хуайсана, как и мир перед глазами, резко переменились, вынуждая стать другим и его самого. Так и не утихшая боль и жгучая обида обернулись нестерпимой жаждой мести — это-то как раз и неудивительно. Вот только за что он мстил? За смерть брата, конечно же. За подлость и хитрость, жертвой которых стал Не Минцзюэ, даже не подозревая о том. За все лишения и боль, которую пережил Не Хуайсан после смерти старшего брата. Строгого, подчас жестокого, но любящего и любимого. За обиду обманутого любовника. Виток за витком, мягким шелком, мастерской игрой. Перед глазами был достойный учитель. Не Хуайсан даже не сомневался в своем успехе. Чем сильнее любишь, тем больше желание понять любимого. Чем лучше его понимаешь, тем больше в нем видишь и невольно перенимаешь его поведение. Близость с Цзинь Гуанъяо стала ценнейшим опытом для Не Хуайсана. Именно она позволила довести план до нужного завершения и превзойти учителя. * * * И все же Цзинь Гуанъяо был прекрасен. Все завершилось быстро и точно по плану. Мастерски сплетенная паутина заманила в свои крепкие сети такую изысканную добычу — другого паука. Как ни пытался он избежать этой участи, как ни дергался, стремясь разорвать стягивающиеся на его шее путы, ничего не вышло. Паутина эта была создана специально для него тем, кто знал его лучше всех. Цзинь Гуанъяо был с позором разоблачен и попал в плен к главе клана Не. Убить его, прервать мучения? А разве так бы поступил он сам? Впрочем, Цзинь Гуанъяо никогда не наслаждался местью как следует. Он жаждал покоя и мирной, беспроблемной жизни, не отличался особой жестокостью и стремился лишь к достижению своих целей. Не Хуайсан был более изощренным, как и его желания. Сидя на коленях, со скованными за спиной руками и распущенными по плечам волосами, Цзинь Гуанъяо походил на сломанный цветок. Глаза его были пусты, он больше не пытался взывать к жалости и состраданию, он молчал и смотрел в пол, а когда к нему приходили, опускал голову. Медленно, скрывая улыбку за веером, Не Хуайсан шел в камеру и осматривал любимого пленника. Иногда приносил сладости, иногда оставлял после себя благовония, пару раз украсил камеру цветами. В числе прочего Не Хуайсан научился делать и приятные подарки. — Ощути то же, что и я, — беззвучно шептал он, поднимая носком обуви его голову за подбородок, вынуждая посмотреть в глаза, — взгляни, как тепло я тебе улыбаюсь. Я делюсь с тобой лучшим, что у меня есть! Цзинь Гуанъяо словно не слышал, не видел, не замечал. Он не был сломан, но совершенно отстранился от происходящего и был далеко-далеко. Но Не Хуайсан знал, как задеть, знал, куда надавить. В этот раз он принес пионы. Белоснежные лепестки, золотые тычинки и нежный, неуместный в камере аромат. Не Хуайсан заботливо заткнул за ухо пленника один цветок. — Тебе всегда было к лицу золото, — прокомментировал он, проведя пальцем по испачканной щеке, — знаешь, я пришел рассказать тебе важные новости. Твой племянник наконец стал главой клана Цзинь. Он умный и расторопный, а возраст… его дядя из клана Цзян наверняка ему поможет советом, где нужно. Ты рад за него? Это ведь твой родственник! Лицо, разумеется, не переменилось, но Цзинь Гуанъяо наверняка снова стало больно. Не Хуайсан улыбнулся. Ему нравилось давить на последние живые точки, нравилось знать, что этому человеку сейчас так плохо. — Знаешь, что сделало меня таким умным, крепким и ловким? Он задавал вопрос уже не раз, но ответа никогда не было. В нем никто и не нуждался.