Нездорово

— Майрон, — Мелькор срывается на такое гортанное рычание, что у Саурон зудит в пальцах желание почесать его за ухом. Если бы не вероятность остаться без них, она бы даже рискнула. Но разозлённый Мелькор подобен тайфуну, хоть и Саурон в ответ флегматично ведёт плечами. — Не смей действовать за моей спиной, — он тянется, чтобы схватить её, наверняка за волосы. Саурон ускользает водой сквозь пальцы. Не из страха. Из стремления показать, что с её мнением нужно считаться. — Если бы не я, — шипит она, и Мелькор замирает, смаргивая собственное удивление. Пожалуй, оно того стоит. — Ты был бы мёртв. Или мне стоило позволить нашпиговать тебя пулями? Проверили бы, правду ли говорят о том, что ты неуязвимый. Мелькор каменеет, и эмоции стираются с его лица, хотя она — злость — беснуется смолой на дне зрачков. Наверное, чудо, что он не швыряется сейчас вещами в стены, сметая со стола всё. Саурон предпочитает, чтобы его ярость перетекала в иные чувства, но проще отгрызть себе руки, чем ухватиться за эти вожжи. Взлохмаченный, яростный, безумный. Бесконтрольный, поддающийся своим порывам, гордый, скрывающий под плотной броней безупречного чёрного уязвлённое эго. Сплошной порок, одна лишь греховность, — и Саурон готова урчать, выпивая это совершенное несовершенство с его рук. Абсолют её тьмы. — Тебе следовало... посоветоваться со мной. Он говорит «посоветоваться со мной» вместо «доложить, блять, мне, прям в ту же секунду». Глупо пытаться сделать из неё послушную куклу, что штампует таких же кукол. Когда-нибудь Мелькор это поймёт и перестанет исходить своим шипящим пеной бешенством. Возможно, он жалеет, что подпустил её так близко. Саурон опускается в его кресло, почти тонет в нём и крепко вцепляется в подлокотники. Сверкает яростно глазами, а затем расплывается в мягкой улыбке. Той, что разрезает всякого напополам. Она отзеркаливает его, впитывает губкой всё самое худшее, шагает по ошибкам, как по лестнице, и меняет свои же протоколы. Мелькор сам понятия не имеет, что сотворил и во что вдохнул жизнь. — А тебе бы следовало, наконец, перестать считать себя самым умным в комнате, — отбивает Саурон. Не напрягается, когда Мелькор подходит ближе, склоняется и... его пальцы сжимают её челюсть, размазывая помаду. Не до боли, но напоминая о вечной хватке. Об ошейнике, который не даст ей встать вровень. Её прокатывает по грани от восхищения-вожделения-ты-мой-мой-до-потрохов до едкой ненависти. — Если ты когда-нибудь меня предашь, — Мелькор понижает голос и говорит так вкрадчиво, как если бы плёл паутины сказки. Антрацит его глаз вгрызается Саурон в лицо, и она отражает это с той силой, которую он ей сам дал. — Я оторву тебе голову. Вот этой рукой. — Ты сам знаешь, что этого не будет. «Я с тобой, всегда, до конца, даже если твоё сердце остановится, даже если его вырвут из твоей груди и бросят мне под ноги в доказательство твоей гибели, я буду с тобой». Её сердце точно не останавливается, когда Мелькор ослабляет хватку и гладит её по щеке, задевая костяшкой пальца нижнюю губу. Это абсолютно нездорово. Они совершенно точно больны, каждый своим психозом, что накладываются друг на друга катаклизмом. Саурон знает, они оба знают, что один из них это не переживёт.