I am the key to the lock in your house That keeps your toys in the basement And if you get too far inside You'll only see my reflection It's always best with the covers up I am the pick in the ice Do not cry out or hit the alarm You know we're friends till we die And either way you turn I'll be there Open up your skull I'll be there Climbing up the walls
© Radiohead – Climbing Up The Walls
Свобода есть утрата всяческих надежд © Бойцовский клуб
Артур Флек давно уже не плакал, когда били или ругали. Он смеялся. Пугающим неприятным смехом, от которого всем становилось зябко и неуютно, как в слякотный день на кладбище. С ним это как-то само вышло. Нет, конечно, не само. Это тупое объяснение, но им постоянно пользуются, когда не могут придумать или вспомнить настоящей причины. Нормальные люди так и делают, пытаются объяснить и вспомнить, пытаются оправдаться, но Артура однажды просто исключили из их рядов, не спрашивая. Еще в детском возрасте. Пытались лечить, спасибо. Но не убили заразу, а лишь тупо загнали внутрь. Где она и расплодилась на любезно предоставленной ей благодатной почве. Однажды его нашли избитым, с пробитой головой, истощенным до предела. Привязанным к какому-то сраному обогревателю. Память о детстве, великолепно, мать его! Артур до хера времени не видел солнечного света, еды и людей. Зато повидал много всего другого – судя по всему, его периодически избивали до полусмерти, переломали с десяток костей. Мальчик еле выжил. Артур тоже еле выжил. Врачи сделали, как они говорили, что смогли, - чтобы разлучить его с Мальчиком. Но ни хера у них не вышло, Мальчик рос с ним вместе, они вместе взрослели. Однажды вроде бы получилось. Мальчик пропал. И Артур отправился дальше один.***
Они все врали, распроклятые падлы. Мальчик вовсе не умер, просто хорошо спрятался. Он ржал, когда Артуру было плохо. Потом были новые таблетки. Артур принимал их по расписанию, потому что многого не хотел помнить, и надеялся, что таблетки помогут забыть. Таблетки – шаткая табуретка, у которой еще и пара ножек подпилены дополнительно. Не самая полезная покупка, если ты планируешь все же выжить и повзрослеть, а не наоборот. Таблетки были ненадежной защитой – воздвигая броню на одном участке фронта, они полностью снимали защиту с другой. Туда и пролезал Мальчик. Шутя проходил сторожевые посты, швырял отрубленные бошки часовых ему в лицо. О, Мальчик все это время не переставал ржать, просто Артур привык к этому смеху, как обычные люди привыкают к шуму нового холодильника, к гулу автострады под окнами новой квартиры. Иногда Артур начинал смеяться за компанию. Потом однажды Мальчик ушел, или благополучно сдох, а Артур вырос, и смех этот остался с ним.***
Кому ты врал, Артур? Мальчик просто научился лучше маскироваться. Делать маски из человечьей кожи. Натягивать улыбку на лицо. Нет, Мальчик не претендовал (врал, бессовестный сукин сын) на то, чтобы делить с ним тело. Мальчик просто хотел, чтобы весь мир слышал его смех. А Артур что мог поделать? Мамаша лепила из него податливого ушлепка, удобного всему миру, кто бы спросил, что удобно ему самому? Можно вечно кривить лицо в угодливых гримасах, поджимать пальцы в ботинках не по размеру, можно, можно? Тысячи и миллионы живут так, а ты что, особенный, Радость? Ну вообще-то она так ему и говорила. Ты, Радость, совсем особенный. И мы добьемся всего на свете. И поплывем на большом корабле, и в каждом порту нас будут приветствовать и пожимать руки. Мол здрасьте. Спасибо, что приехали нас спасти. Уж вы-то знаете, как лучше. И тогда Артур кивал, а сам боялся, как бы их не растерзали повстанцы, те, что носят автоматы у бедра и ужинают скальпами врагов. Или как-то вроде того. Повстанцы – те, кто всегда против чего-то, а не соглашаются со всем, лишь бы не огорчить мамочку. И единственного друга.***
Так, где можно заказать страховку и каков там размер выплат, если ты вдруг действительно станешь совсем особенным? – Артур заорал куда-то в глубины почтового ящика, но там не было ни писем, ни счетов, да и рядом никого не было, кто хотя бы теоретически мог бы ответить что-то связное. А потом механизм застопорился. Артур вырос. Его пинком вышвырнули в мир, и он рылом проехал по асфальту, разодрав верхнюю губу, встал, не жаловался, и пошел куда следует. Он не оборачивался и не видел, что Мальчик потащился следом.***
Однажды Мальчик снова его кинул. Уже после сорока, когда пора бы научиться ходить без подпорок. Сказал: Закрашивать белилами нужно было не лицо, а сердце, отрастить потолще шкуру. Говорят, это всегда срабатывает. Ну, знаете как «будь выше этого». Ну ты это. Пока. Звони, если что. Заведи вторую трубку, кстати. Одна заорет среди ночи, бери другую. Это буду я. Еще прекрасные фразы, подходящие любому случаю: Или: «Не обращай внимания». Или: «Всегда носи счастливое лицо». Ну да, натяни его на свое, пока не лопнет. Пока челюсть не свихнешь и сам не свихнешься, пытаясь обуздать неконтролируемый ржач, хотя вокруг ничего смешного, и ты тоже не смешной. Все ебанулись. А, ну да, мамочка говорила не ругаться. Артура не раз и не два запинывали ногами, и вот он снова привычно скорчился на заплеванном полу вагона метро. Как младенец в материнской утробе. Младенцы – народ особый, у них еще все впереди. Но кто же родился в следующий миг? Как и полагается младенцу, он выпал на свет голый, ничего не помнящий и измазанный какой-то липкой херней. Без прошлого и имени. И без будущего. В утробе не задают каких-то неудобных вопросов. И спасибо. Но стоит вывалиться в этот мир – погрязнешь в задристанной бюрократии. Сдохни – но будь любезен, сначала принеси двадцать справок. Родился? Мда. Лучше вовсе не рождайся, там этих сраных справок – за сотню.***
Новое, настоящее имя пришло потом. Мама дома называла Артура Радостью, но это точно не стоило повторять вне дома, если не мечтаешь о ежедневном омовении лица в школьном толчке. А потом то ли он просто пропитался этим запахом, то ли от одного взгляда на него те, кому надо просто понимали: вперед, в атаку, хватай его, это будет весело! Наверное, у всех неудачников просто своя лига. Не нужны плащи и эмблемы, и этому городу не нужны новые лузеры, тот и так, бедненький, старается исторгнуть их из себя, два пальца в рот каждый вечер, вот уже и здоровье ни к черту, и помойные крысы только и ждут своего часа.***
В этот день Артур скорчился на заплеванном полу вагона, но все же смог распрямиться. Вытянуть руку. Нажать на спуск. Вычеркнуть из списка городских крыс хотя бы этих троих. Радость? Мама же звала его Радостью. Да. Радость. Это она и была. Чернейшая, вязкая, стекающая по глотке. Он чуть не задохнулся, пока убегал. Влетел в какой-то сортир, захлопнул дверь, тяжело на нее оперся. Постоял так какое-то время в поисках решения – и что же теперь? Если Артур когда-нибудь к кому-то и обращался за советом, в ответ в основном слышал насмешки да пожелания побыстрее отвалить со своими глупостями. Но сейчас все изменилось. Такой уж был день. Ну теперь-то Мальчик точно сдох? Когда ему сорок пять, и Мальчику – тоже, они ж гребаные неразлучные близнецы! Ну что? Ответа не было. Такой день, когда ничему не надо удивляться. Когда, наконец, получаешь поддержку и совет. И чувствуешь руку друга на плече. Эта рука подбадривает, тянет вперед. Танцуй же, Артур, чего встал? И он станцевал, счастливый чуть ли не впервые в жизни, без страха, что обсмеют или закидают мусором. Когда замер, переводя дыхание, посмотрел в зеркало: вроде бы там кто-то мелькнул. Там, за плечом. И одобряюще улыбнулся. За спиной не было никого. Мальчик давно научился хорошо прятаться. Артур подобрал валяющиеся вещи и пошел домой. По долбаной лестнице не вполз – взлетел. Лифт вознес его на верхотуру без единой жалобы. Сегодня был его день, что бы там ни произошло с утра.***
За спиной Артура парили черные крылья, впервые за всю свою дурацкую жизнь он мог взлететь по-настоящему. Он не застрял в лифте, не споткнулся о кретинские коврики. Он шел по коридору и знал, куда ему нужно. Он постучал в дверь, и ему открыли. Он поцеловал свою женщину, едва Софи открыла дверь и удивленно на него уставилась. Без всяких предварительных прикидок, что да как. Просто взял ее лицо в ладони и впился поцелуем в губы. Ближе и сильнее, чем когда-либо до того, когда достоин был лишь иногда проехаться с нею в лифте, ощутил запах ее кожи и волос. И вкус ее губ. И всего остального. Отчего-то он точно знал, что и как следует делать. И она не отталкивала, а прижимала к себе все крепче. Обычно это случается всегда с другими. Или во сне. Но в этот раз все было с Артуром самим и - наяву. Он трахался. Он не был посмешищем. У него была нормальная жизнь. И будущее. Когда выходишь утром из подъезда, в чем ты можешь быть уверен?***
Но самый отстой в том, что мы очень даже умеем придумывать себе оправдания, даже себя не спросив. На самом деле Артур не целовался и не трахался. Время протекло сквозь помойный слив, позволив прожить пару дней в счастливом забытье, но потом все встало на свои места. Софи его не узнала. Софи его испугалась. Не ходили они на свидание ни в какую пончичную. Спасибо, что она не набрала копам. Все было совсем не так. Ведь если можно постоянно притворяться, что улыбаешься, когда совсем не весело, и можно смеяться, когда совсем не хочешь и когда не смешно, но перестать все равно не можешь, то можно поверить в то, чего не было. Столь же легко – потому что привычно. Как, не глядя, попадать ногами в разношенные клоунские туфли. Что, смог поверить, что нормальный, что у тебя жизнь, красивая девушка, нормальная работа? Да чушь это все, эта история не про нас и не для нас. Мальчик может его ударить, раскровянить лицо, но Артур не может ударить в ответ. Такие у них правила игры. Уже не вспомнить, кто придумал. Так всегда было, так всегда будет.***
Не было у него никакого брата. Только – Мальчик. От которого Артур Флек сможет избавиться, если только мозги себе вышибет. И матери не было. И оба отца его отвергли и предали. Томас Уэйн, когда дал ему по морде в сортире, и Франклин Мюррей, посмеявшийся над ним, когда вся страна прильнула к экранам. Из темного леса вела лишь одна цепочка шагов. Ведьмин домик из леденцов и пряников вызывал лишь тошноту. Артур Флек сам придумал себе имя. Зачем такие вещи кому-то доверять? Джокер. Шутник. Случайная карта. Да, так меня и зовите, откуда я знаю, как именно вам отвечу? Артур нарядился в свои лучшие шмотки и пошел на выход, позабыв закрыть дверь. Если кому что нужно, берите. Он же хороший сосед. Ну и что, что труп бывшего сослуживца валяется на полу. Вы что, если гостей не звали, но кто-то приперся без приглашения, вы перед ними извиняетесь за беспорядок, что ли? Вот именно. Все не так.***
Совсем недавно он накрыл свою маму подушкой. А ведь до этого читал ей вслух, кормил с ложечки, мыл в ванне. Старался воссоздать ее заботу – гребаная память о детстве, искаженная, изломанная, как изображение сквозь неправильно подобранные очки. А стоило водить в дом всякий сброд, невзирая на пол и возраст, нажираться до кровавых соплей и позволять им пинать ее и вообще делать с ней все, что заблагорассудится. Это было бы симметричным ответом. Но кто ее видал, симметрию, кто видал справедливость? Все в этом гребаном городе искривилось похлеще клоунской небрежно намалеванной улыбки. Совсем недавно Артур получил удар прямо в рожу от самодовольного мудака, которого аж несколько часов считал отцом. И плевок в лицо с экрана – от другого. Третий папаша, что когда-то соизволил уронить несколько капель во имя его жизни, пусть спасибо скажет, что остался неизвестным. Совсем недавно он проткнул ножницами, а потом размозжил голову уроду, притворявшемуся другом. А другого, кто хотя бы пытался им быть, отпустил на все четыре стороны. Вообще-то отпустить стоило все, и он отпустил. Не за что было держаться, обдирая ногти. Артур сумел отпустить легко.***
И что теперь? Хотелось плясать и петь, это он и сделал. Нельзя было потерпеть и минуту, песня и танец просились из него как диарея, как если вдруг поимел глупость пожрать в непроверенном фастфуде. Ступеньки были мокрыми, по ним бродили крысы размером с кошку, но ему было похрен. Артур танцевал. Как в последний раз, а может, это он и был. Зачем врать, если вранье – совсем не твоя стихия. Вот именно. Незачем. С клоуном что-то не так, если над ним не смеются. Может, проблема в самом клоуне.***
Сраный Мальчик слишком давно что-то завалил хлебало. Такой же прокуренный сорокапятилетний неудачник. Что-то слишком о себе возомнил. Неужели не хватит сил… Клоун ты ебаный, Артур. Неужели ты считал, что я тебя брошу. Нет. Заткнись. Давай в другой раз. Артур никогда так не смеялся, если сравнивать с тем моментом, когда он душил свою приемную сучку-мамашу подушкой. Ох, если бы знать раньше. Он бы утопил эту мразь в ванне. Скормил бы ей просроченный на год «холостяцкий ужин для микроволновки». Заставил бы танцевать в раскаленных башмаках, пока не упадет. Хотя бы. Он же заслуживал. Он никогда так не смеялся, чуть рожа поперек не треснула, и тогда не понадобился бы никакой грим, когда понял, что все эти годы пиздеца и страданий можно было бы перечеркнуть, если по ебучей лестнице радостно и с танцами скатиться, а не мучительно подниматься. Сраная гребаная лестница. Артур бы съехал по ней голой жопой. И ни о чем не жалел бы. Никогда. Ни разу. Ни сраной секунды. Он бы и остался на той лестнице, дождался бы копов. Некоторым людям много не надо, и совсем недавно он и сам был таким. Но его ждали на шоу. Как здорово, когда у тебя есть время и место, где ты и должен быть. Когда точно знаешь, что нужно делать. Это бесценное ощущение, и счастлив тот, кто хотя бы однажды узнал, каково это.***
И Артур все это знал, вышибая мозги сраному комику. Не Томаса Уэйна он все эти годы видел папашей – а этого напудренного, воняющего виски лицемерного мудака. Но теперь все, маски сорваны, всё к хренам. К черту настоящие лица, к хренам его собственную унылую рожу, да здравствует клоунский раскрас! Почему ты не помешал мне, братец, пока я все это делал? Пока искал отца, пока пытался пристроиться в братья к десятилетнему сопляку? Почему? Где ты был, сукин сын? Каждый получает то, что заслуживает, но тут вопрос – когда и в каком объеме, и можно ли откупиться? Невинные младенцы мрут от врожденных пороков сердца, некоторых можно бы прооперировать и спасти, были б деньги, оружейные короли и продажные политики успешно скрипят до девяноста и даже больше того. И закон бумеранга – тоже к чертовой матери!***
Артур никогда еще не смеялся так беззаботно и привольно. Его везли в полицейской машине, он прислонился горячим лбом к прохладному стеклу и ржал как больной. Но не потому, что его недуг рвался наружу – просто потому, что самому так хотелось. Ах, как жаль, что ветер не трепал его волосы и не холодил зубы. Но все равно грех жаловаться. А когда «скорая», управляемая чуть разве что менее безумным парнем в маске клоуна, врубилась в полицейскую машину, и Артура выволокли из машины, оцарапав, кажется, о все битое стекло в этом штате, и кровь текла изо рта, тогда он и дал свое лучшее представление, станцевав для всех этих людей. Может, сломанный клоун и танцует лучше обычного, потому что руки и ноги гнутся в неожиданных местах. Но у него ничего не было сломано, и потроха в порядке. Просто разбиты губы, потому-то и привкус железа во рту. Улыбнуться, правда, сначала не выходило, но потом он порылся пальцами у себя во рту и добыл сколько-то крови. Вместо помады вышло очень даже неплохо. Артур танцевал на крыше машины. И улыбался. А ему все хлопали. Кажется, он наконец понял, кем стоит стать – и остаться. Черные крылья вновь затрепетали за спиной. Улыбка расползлась от щеки до щеки.***
Мы будем вместе на веки вечные. Только убей докторшу. И беги. Голос показался таким знакомым. Голос был его другом. Когда-то очень давно. В очень больные времена. Только не вспоминать! Но щас вырвет же! Всё нахрен забрызгает! А, это ты, старый друг. Только не вспоминать, кому сказал! Это же снова он. Хренов Мальчик. И не исчезал никогда. Всегда рядом был. Когда Артур подпирал забор поместья Уэйнов, душил мамашу подушкой, убивал Мюррея. И много когда еще. Когда пытался заставить младшего Уэйна улыбнуться. Мальчик был его другом. И навсегда останется. Психиатров так легко обмануть, тем более что сейчас, и, наверное, навсегда всем будет пофиг на психов. Артуру как раз пришла на ум новая шутка, которую следует записать.***
Надо было бежать, пока новые таблетки не раздробили мысли Артура совсем уж в труху. Жаль только, единственная подходящая штука в комнате, чтобы наскоро набросать что-то на клейком желтом листочке – это остро заточенный карандаш, торчащий из глазницы врача-психиатра. Там, где полагалось бы быть ластику – кокетливый бантик из розовой атласной ленточки. Жизнь снова из трагедии лепила комедию, так кто он такой, чтобы сопротивляться? Артур выглянул в коридор. Никого. Так же не бывает? Он побежал свозь слепящую белизну, бежал легко, ничуть не ощущая, что ослабел от длительного пребывания в смирительной рубашке. Чья-то рука легла на плечо. Не Мальчик, просто обычный человек. Живой, из плоти и крови. Эй, я ваш друг. Пойдем.***
И Артур пошел. Может, кому-то и предлагают выбор между легким и правильным, но этот кто-то, наверное, просто из другого мира. Тут выбирают лишь между разными степенями дерьма. В квадрате или в кубе. И скажи спасибо, не забудь. Мы вас вытащим, мистер Флек. Вы нужны нам как никогда. Идемте с нами. О, он пойдет. Голос был знакомым – потому что это был голос его брата. Мальчика, так и не получившего свое имя. Может, как раз время пришло. Некоторые рождаются не вовремя. Некоторые рождаются не в том месте не у тех родителей. Наверное, пора восстановить равновесие. Сейчас Артур должен сойти со сцены, уступив время Мальчику. Пусть тот сам выбирает площадку для игр. Артур снова на улице. Вот он, такой родной аромат задворок и помойки. Кто-то протянул ему маску и парик из зеленых спутанных волос. Еще кто-то – шуршащий пакет с яркими тряпками. А, ну да, его одежда. Кажется, даже кровь Мюррея все еще кое-где на груди и воротнике. Наверное, нужно было что-то сказать. Артур весь сжался, приготовившись, что снова выдаст идиотский смех. Вместо этого почувствовал, что теперь может этого не бояться. И смеяться теперь станет только тогда, когда захочет. Когда придумает годную шутку. И вот одна. Эту шутку они только что придумали вместе. Мальчик в ударе. Мюррею бы понравилось.***
Ну разве те, кто всю жизнь топтал нас ногами и заставлял рыть нашу собственную могилу не заслуживают того, чтобы мы их в ней же и закопали? Разве сегодняшний вечер для этого не подходит? А что у нас сегодня? Суббота? Конечно же, будут танцы! Кто станцует у своей могилы лучше всех, остается жить! Раздалось какое-то робкое хихиканье, потом – громче, потом – кажется, оно залило все окрестные улицы. Копов не было слышно. Копы тоже хотели жить и вовсе не жаждали участвовать в конкурсах. Копы не танцуют, он сам убедился. Артур по-птичьи склонил голову к левому плечу. К правому. В шее что-то хрустнуло. Вскинул руки над головой. Толпа безмолвно внимала. А шутка-то была так себе. Мальчик деликатно похлопал по плечу – продолжай, мол. У тебя все получится, надо лишь немного потренироваться. Артур постарался обернуться, чтоб незаметно. За спиной – никого. Может, он все-таки один на свете? Или когда-то у одной матери родились – оба, но выжил только Артур? У кого теперь спрашивать? Мальчик. Он бы уткнулся носом в его темные нечесаные кудри, погасил бы свой дебильный смех облегчения о его плечо, но плечо это у них на двоих, и это было бы просто охренеть как глупо.***
Артур готов был уступить. На веки вечные. В конце концов, это справедливо. И – пора. Артур расплылся в счастливой улыбке, притянул колени к животу и уснул. Ну не на веки вечные, но – надолго. Мальчику надо будет как следует наиграться.***
Мальчик без усилий растянул лицо в улыбке. Сегодня точно все получится. И не только сегодня. Однажды Артур вернется и потребует свое. Но это когда еще будет. Утрата всяческих надежд и была свободой. Не бывает свободы среди мусорных куч. Может, меня кто-нибудь и смог бы спасти. Но чудес не бывает. Может, для тех, кто их просто не заслужил. Или бывают, но чтоб лайт-версия. Пляши, пляши, пока не откажет сердце. А, что, Артур, это ты тогда просил? Ну извини. Пляши, пляши – и будь что будет. Мальчик щелкнул пальцами и по-птичьи пригнул голову к плечу. К левому, к правому. Нигде ни щелчка. Теперь все как надо.***
Папаши многодетные – у них обычно такая привычка есть. Всегда перед сном проверь холодильник. Как там тебе, Артур, прохладно? Ну вот и отлично. До поры до времени. Спи, братишка, спи. Я все сделаю за тебя. Прячься, братишка. И чтоб ни звука, ни вздоха, ни шороха. Пусть все будет честно. Но. Я не иду искать. Бывает такое, рождаются близнецы, сросшиеся головами. У нас с тобой все проще – одна голова на двоих. Ты совсем не умеешь драться, братишка. Удар не держишь.