i'll be good

антону бы очень сильно хотелось ощутить себя здоровым. хотя бы на один день всего. хотя бы день кушать всё то, что хочется и не считать калории. не сжигать их бегая по лестнице вверх-вниз, а потом, запыхавшись, падать на больничную койку, чтобы темноту из глаз прогнать. хотелось бы вернуться в школу и вместе с одноклассниками ходить в столовую во время обеденной перемены. пить до чёртиков сладкий чай и называть его вкусным даже не скривив лицо от того, как сильно сахар сводит скулы. хотелось бы кушать на фудкортах без смущения. хотелось бы, блять, даже наедине с самим собой кушать без смущения. — антон, — из мыслей вырывает оксана — медсестра. — в который раз повторяю, очисти уже половину палаты, твой сосед уже вечером приедет. — не нужен мне никакой сосед, — ворчит шастун, приподнимаясь в кровати. прикрывает глаза и вытягивает губы в тонкую ниточку, ощущая боль в выпирающем позвоночнике. за этим мирным и спокойным «не нужен мне никакой сосед» скрывается дичайшая паника. как теперь качать пресс всё свободное время? теперь-то будет тот, кто постоянно будет находиться всего в паре метрах. раз-дра-жа-ет. — ты ему, скорее всего, тоже, — смеется оксана. — однако павел алексеевич не смог найти свободную палату, а твоя самая большая. и еще, он считает, что это отличная возможность для социализации. — да я самый социальный человек из всех больных! — заявляет антон. — и с кем ты сегодня общался? — с тобой. — как-то маловато, не считаешь? уже два часа дня. — обычно я общаюсь с самим собой, так что результат неплохой. оксана знает, что он делает. переводит разговор на другую тему, обычно срабатывает. особенно тогда, когда ему приносят еду. — я серьезно, тош, освободи половину палаты, — мило улыбается суркова и уходит. антон поднимается на ноги и оглядывается вокруг. всякие плакаты на стенах, фотографии с друзьями на пробковой доске, гитара на подставке — фигня. всё, блять, фигня. нет больше никаких интересов, а эти декорации просто жалкое напоминание о том, кем он был прежде. друзей нет, плакаты вызывают раздражение, как бренчать на гитаре он уже давно забыл. а если бы и помнил, то сейчас играть бы не стал. пальцы сильно разболятся, а медиаторы он всегда недолюбливал. прикладывая огромное количество усилий, двигает письменный стол ближе к своей койке, освобождая место для ещё одной. останавливается, тяжело дышит, а потом заваливается обратно на спальное место, думая, что он с поставленной задачей справился. хоть что-то сделал — уже хорошо. ужин — очередная пытка. особенно после нескольких подходов с упражнениями. нет никаких сил на то, чтобы разыгрывать сцены. сидит за столиком в столовой в полном одиночестве, ловит на себе взгляды других больных подростков. особое меню — повод для зависти? будь у антона возможность, он бы отдал все свои подносы с едой кому-нибудь еще, кто их действительно бы съел. катя приходит спустя пять минут непрерывных гляделок антона на ужин. тушеные овощи, рыба на пару, нарезанное яблоко, стакан воды, стакан апельсинового сока. — вижу, дела идут неважно, — замечает позова. так и хочется ответить «как и обычно», но антон молчит. катя, обычно, тот человек, благодаря которому антон уходит из столовой хотя бы с парой кусочков еды в желудке. катя, обычно, единственный человек, который находит в себе силы заставить антона покушать хоть немного. катя, обычно, видит, что антону тяжело, но прекрасно понимает, что, если он не поест — будет ещё тяжелее. — антон, — мягко начинает она. — ты ведь помнишь, что нельзя пить таблетки на голодный желудок? помнит. еще как помнит. а страх всё равно никуда не уходит — сильно сжимает горло и заставляет почувствовать пульсацию собственного сердца в голове. от тушеных овощей тошнит. яблоки на голодный желудок приводят к пиздецу. рыба выглядит паршиво. сок — не еда для кати, а, следовательно, не засчитается. делает пару глотков воды, съедает пару долек яблока и откидывается на спинку стула, отодвигая от себя поднос. кате так и хочется спросить «это всё?» удивленно вскинув бровь, но сдерживается. даёт ему маленький стаканчик с необходимыми таблетками и ставит рядом стакан с водой. с ними антон всегда разделывается быстро — знает, что после таблеток можно возвращаться в палату. — можно идти? — чуть ли не шепотом спрашивает он, катя в ответ только кивает. антон взмывает вверх и медленно шагает в сторону выхода. — антон, — окликает его позова и шастун медленно оборачивается. — ты молодец, — утверждает она. уголки губ невольно поднимаются в улыбке, а потом антон продолжает шагать, ощущая тянущую боль в области сердца. нихуя он не молодец. сейчас вернется в палату и дальше два варианта:       1. качать пресс.       2. плакать. или и то и другое. хочется ли ему вылечиться? — да. только проблема в том, что он уже и не помнит каково это — быть здоровым. к чему стремиться? к нормальному? но он не помнит, как это. быть нормальным. свет в палате горит, антон мысленно ругается, вспоминает о том, что вечером должен был приехать его сосед. сжимает пальцы в кулаки и заходит внутрь, замечая человеческий силуэт на второй койке. не оборачивается, не здоровается. проходит мимо, будто никого здесь и нет вовсе. ложится на свою койку и отворачивается в сторону окна, укрываясь покрывалом. а боковое зрение всё-таки та ещё сука. перед закрытыми глазами сейчас миллион родинок и яркие, полные жизни, голубые глаза. так и хочется обернуться, и разглядеть повнимательнее. стискивает челюсти до скрежета в зубах, а потом, прикладывая огромное количество усилий, расслабляется. всё-таки этот парень на соседней койке не достоин того, чтобы зубы начали крошиться. оксана предупреждала, что у его соседа нервная анорексия, и попов представлял себе всё именно так. тощего, необщительного. а потом взгляд упал на фото, развешенные на пробковой доске и арсений удивился. улыбка до ушей, небольшие щечки, зеленые глаза с искорками в них. и вот следом пришел антон. такой, каким арсений его представлял. пронесся мимо как призрак и скрылся под покрывалом, не желая разговаривать. — я так понимаю, после приемов пищи с тобой лучше не разговаривать? — начинает арсений. чёрта с два. антону бы хотелось, чтобы с ним кто-то поговорил. чтобы кто-то отвлек от огромного желания считать калории и думать, как бы их поскорее сжечь. хотелось бы, чтобы кто-то, пусть и насильно, вытащил из замкнутого помещения в его собственной голове и просто побыл рядом. — я почитал в интернете о пищевых расстройствах, — заявляет попов. антон легко усмехается, такого даже его родители не делают, а тут — какой-то сосед по палате. — и там было написано, что после приема пищи больные думают только о том, как бы от неё избавиться… — продолжает арсений. — ну, знаешь, я, конечно, не врач и ты можешь делать всё, что считаешь правильным, но рисование помогает избавиться от навязчивых мыслей, — на одном дыхании выговаривает попов. а антону нравится. нравится его слушать, однако застревает он всего на одной фразе «ты можешь делать всё, что считаешь правильным». крутит её в голове вновь и вновь, переслушивая и прислушиваясь к произношению каждой чёртовой буковки. а что он считает правильным? да нихуя он правильным не считает. — ну, а если ты всё-таки собрался спать, то добрых снов, — заключает попов. — я, кстати, арсений. спать не хочется. но и оборачиваться тоже. хочется, чтобы арсений болтал и болтал, и болтал. обо всём. хочется поставить на повтор и слушать всю жизнь просто потому что голоса медицинских работников приелись. потому что арсений весь такой осторожный в своих выражениях, которых было немного. оксана, катя, паша, они все выбирают выражения прежде, чем говорить вслух. а арсений сглаживает углы во время того, как говорит и получается у него просто великолепно. антон переворачивается на спину лишь спустя два часа. просто потому что правое плечо уже затекло, и он не ощущает собственных пальцев. благо, оксана уже пожелала спокойной ночи и выключила в палате свет. арсений сидел со включенным ночником, что-то чиркал в блокноте. — у тебя что? — спрашивает антон. — в смысле, почему ты в больнице? — у меня операция через неделю. опухоль в ноге. павел алексеевич хочет пронаблюдать за моим самочувствием, — отвечает арсений, не отводя взгляд от бумаги на своих коленях. — получается, единственное, что тебе жить мешает — это опухоль? — она не то чтобы жить мешает. она просто есть, и, если её можно будет вырезать — всё будет классно, а если всё окажется хуже, чем предполагает павел алексеевич, её отрежут вместе с ногой, — арсений поджимает губы. — как-то ты не особо печалишься по этому поводу, — антон сползает вниз по кровати, поправляя подушку под головой. — если не смогу ходить — буду летать, — заявляет арсений, широко улыбаясь. антон оборачивается в его сторону, чтобы понять серьезно ли говорит попов, а внутренности от этой широкой улыбки судорогой сводит. антон не понимает, что с арсением не так. не понимает, почему он такой… позитивный. не понимает, почему попов так легко воспринимает вероятность того, что может остаться без чёртовой, блять, ноги. — с чем ты борешься? — спрашивает арсений и кладёт карандаш между страниц блокнота, закрывая его. — ты знаешь диагноз, — хмурится антон. — нет. я как-то слышал, что психические расстройства — это борьба с чем-то, — объясняет попов. — с чем борешься ты? антону хочется раствориться в воздухе. перестать существовать. исчезнуть. какого хуя он задаёт такие вопросы? ладно бы спросил, мол, сколько лет? так ведь, сука, нет. шастун злится. и не понимает на кого больше. на заданный вопрос, на то, что его задал арсений. или на себя за то, что хочет ответить. — с собой, наверное… — это паршиво. — я привык, — нервно сглатывает антон. — я не об этом. паршиво то, что ты борешься с единственным человеком, с которым стоит дружить. антон закрывает глаза, а потом выдавливает из себя «доброй ночи», стараясь поскорее закончить разговор. не нужно ему это. не нужно чтобы кто-то читал морали или говорил то, что заставляет залезть в самого себя еще глубже, чем обычно. в последующие пару дней если они и разговаривали, то это был просто обмен стандартных фраз, ничего больше. антону не хотелось говорить потому что он знал, что это приведет к тому, что он будет прокручивать фразы арсения в своей голове раз за разом. когда арсений уходил из палаты к павлу алексеевичу на консультации или на какие-то лечебные процедуры, антон сверлил взглядом блокнот, лежащий на прикроватной тумбочке арсения. он всегда был немного приоткрыт потому что между страниц попов вкладывал карандаш, которым рисовал. так и хотелось взять и посмотреть на всё то, что он там рисует. но антон себе этого не позволяет. — ты постоянно напряженный возвращаешься после приема пищи, — замечает арсений после обеда. — знаешь… если ты думаешь, что разговоры могут как-то помочь, то я бы с радостью с тобой поговорил, но если ты так не думаешь, то ты скажи — я заткнусь, — сообщает он. «ну что ты, блять, за человек?» — мысленно скулит антон. — о чём? — спрашивает шастун. — у тебя есть любимый фильм? или книга? или песня? что-то, что ты готов слушать или смотреть, или читать вечность на повторе? «твой голос считается?» — антон мысленно усмехается. — всё со временем надоедает. — а есть что-то, что вызывает у тебя интерес? — спрашивает арсений. задай этот вопрос павел алексеевич, антон бы соврал. сказал бы «футбол» или «процесс создания фильмов». арсению врать не хочется, да и причин ему врать нет. — похудение, способы, которые могут сжечь калории, количество дней, которое можно высидеть на той или иной диете, — выдает антон. арсений поворачивает голову в сторону соседа и внимательно рассматривает его бледное лицо с хорошо выраженными зелёными глазами. такого изъебанного взгляда попов в жизни не видел. даже у своего отца, который работает чуть ли не сутками напролет. — ты когда-нибудь думал о том, чтобы остановиться? — я даже пробовал как-то. стало только хуже и вот я опять здесь. — хуже это… — компульсивное переедание и булимия. — ты можешь представить свою жизнь без расстройств пищевого поведения? антон чувствует, как этот вопрос сильно бьет по рёбрам. голова резко поворачивается в сторону арсения и он смотрит на него округлившимися глазами. антон не может. даже, блять, представить не может жизнь без вечного калькулятора в голове и мыслей о том, как бы поскорее сжечь калории. — нет, — сдавленно отвечает он, отворачиваясь. — прости, паршивый из меня помощник, — тише говорит арсений. антону хочется ответить, мол, не парься, всё в норме. так ведь нихуя не в норме. — что ты рисуешь? — тебя, — коротко отвечает арсений. — чего? — антон давится воздухом. — хочешь посмотреть? — улыбается попов. антон лишь молчаливо кивает, а арсений уже впихивает в его тонкие руки свой блокнот. — таким я вижу тебя через какой-то промежуток времени. не знаю, правда, какой, — арсений пожимает плечами. шастун поднимает взгляд на арсения и вопросительно смотрит в его голубые глаза самую длинную минуту за всю его жизнь. а потом вновь утыкается взглядом в странице блокнота со своим изображением. щекастым изображением. — я выгляжу полным, — заключает антон. — здоровым и счастливым, вообще-то, — исправляет арсений. — полным и счастливым? — предполагает шастун. — две несовместимые вещи. — по-твоему, ты можешь быть счастливым только будучи худым? — в точку, — улыбается антон уголками губ и отдает блокнот арсению. — и ты сейчас счастлив? нет. и разговоры вновь свелись к минимуму. потому что как бы антон не убеждал себя в том, что арсению не удастся залезть внутрь, каждый раз убеждался в обратном. арсению только это и удавалось, а антону это не нужно. поэтому единственное рациональное решение антон видел в отсутствии контакта. если бы не оксана, они бы так и не поговорили. суркова постоянно стремилась сплачивать подростков, которые застряли в больнице больше, чем на пару дней. ей хотелось, чтобы они были каким-никаким, но дружным коллективом и, хотя бы изредка общались. постоянно проводила какие-то игры, устраивала вечера просмотров фильмов. иногда они все просто садились в круг и говорили обо всём на свете. сегодня она придумала игру (скорее всего, вычитала в интернете) в основе которой были самые обычные комплименты. ребята разделились на две части и встали в два круга. внутренний — плечом к плечу, внешний — чуть посвободнее. каждый участник внутреннего круга имел пару из внешнего круга. идея едва ли кому-то понравилась. если делать комплименты было вполне нормальным, то принимать их было куда сложнее. внутренний круг стоял на месте, а люди из внешнего делали комплименты своей паре, потом они смещались на одного по часовой стрелке и делали комплимент следующему человеку. таким образом, все те, кто стоял во внутреннем кругу получили около пятнадцати комплиментов на каждого. арсений делает ещё один шаг в сторону. последний комплимент. и тот антону. кажется, попов уже сказал всё, что мог, а повторяться не хотел. похвалил чьи-то косички, чью-то улыбку, кому-то сказал про красивый голос, кому-то про классный принт на футболке и вот остановился на антоне. разглядывает его, взгляд беспорядочно бегает по лицу шастуна взад-вперед. слух тревожат чужие комплименты. а он сам теряется в догадках. — арсений, ты ведь помнишь правила? — спрашивает оксана, замечая, что один попов сейчас молчит. — нужно назвать одну вещь, которая тебе нравится в антоне. — да, помню, — отвлекается он на суркову. — просто так сложно выбрать что-то одно. антон давится воздухом, а потом прокашливается. оксана опускает взгляд вниз, стараясь скрыть ото всех свою улыбку. между ними определенно, что-то есть. и оксане это нравится. нравится, что антон подпускает к себе хоть кого-то. она была до конца убеждена в том, что уже после первого дня в компании своего соседа, шастун начнёт жаловаться павлу алексеевичу на то, что хочет жить один.

*

в вечер пятницы у арсения операция. оксана приходит за ним в палату, и он с улыбкой на губах кладёт свой блокнот на тумбочку, а потом подходит ближе к койке антона. приподнимает руку, складывая пальцы в кулак, мол, давай как друзья. — иди уже, — в улыбке выдыхает антон, так и не ударяя своим кулаком по руке арсения. арсений не обижается. не на что. видимо, они не так хорошо подружились, как ему казалось. когда оксана приходит выключить свет и пожелать спокойной ночи, антон уже готов лезть на стенку. — ты чего такой нервный? — спрашивает она, замечая, что шастун чуть ли не до хруста заламывает свои костлявые пальцы. — а… операция долго будет? — нерешительно интересуется антон. — пару часов, а потом на ночь в послеоперационной, — говорит суркова. — не волнуйся, утром он уже здесь будет, — улыбается она. — я не волнуюсь, — врёт антон. он в ужасе. уснуть не в силах. ворочается в кровати каждую секунду, что самому уже кажется, что вот-вот намозолит себе кожу. поднимается в кровати, сбрасывая ноги на пол. многим помогает с богом поговорить. антону это всегда казалось бредом. а сейчас будто в голове что-то щелкает, и он как истинный лицемер шагает по коридору в помещение с псевдо-церковью. здесь в два ряда стоят длинные скамейки со спинками, а в противоположной от входа стороне стоит статуя ангела-хранителя с раскинутыми в сторону руками. антон медленно шагает по коридору между скамейками и садится на третьем ряду, переплетая пальцы между собой. разглядывает статую в свете уличных фонарей, просачивающегося в окна. слова в голове сами формируются в предложения. возможно, он из-за голода так бредит или из-за таблеток. или на самом деле он просто спит. в любом случае, в каждом из трех вариантов арсений сейчас в операционной, а значит, он там, где должен быть. там, где наконец-то может сидеть спокойно, а не ерзать как на горячих углях. — я знаю, что никогда ни о чём не просил, — шепотом начинает антон, опуская взгляд в пол. — да и понимаю, что я такую хренову кучу грехов совершил, что и просить о чём-то лицемерно как-то, — бесшумно усмехается. — если бы это касалось лишь меня я бы и не пришел, слово даю, — пожимает плечами. — так ведь не обо мне речь. я о… о нём конечно. я ведь даже в бога не верю, — усмехается, а сам чувствует, как соленая дорожка по холодной щеке стекает к подбородку. — какой же я мерзкий… — шумно всхлипывает. — просто сейчас чувствую огромную потребность сказать это кому-то. попросить… я смотрю на него, и он весь такой живой, радостный. и думаю, к черту всё, я хочу быть таким. боже… если с ним всё будет хорошо, я очень постараюсь поправиться. просто… пусть с ним всё будет хорошо, — умоляет антон, поджимая губы. сам, блять, не понимает, что не так. не понимает с чего вдруг этот арсений вызывает такие человеческие эмоции, которых антон уже давно не испытывал. до попова всё, о чём антон думал — калории. весомой причиной для слез могли стать лишние две-три калории. антона не ебало ничего, кроме блядского похудения. а сейчас сидит и у самого бога выпрашивает, чтобы с арсением всё было хорошо. если бы хоть немного сил осталось, антон бы на себя разозлился. так сильно, что сжал бы до хруста пальцы в кулаки и смотрел на побелевшие костяшки. а в итоге возвращается в палату с закрытыми глазами, просто интуитивно шагая вперед и падает на первое, во что врезается. сворачивается калачиком и крепко засыпает. наконец-то без таблеток. наконец-то без мыслей о том, что недостаточно качал пресс. — тош, — оксана осторожно теребит плечо шастуна. — тош, просыпайся, — говорит она. — сегодня взвешивание. «блять» — одна мысль и глаза резко распахиваются, а потом антон жмурится от яркого света. блять-блять-блять. совсем забыл. обычно просыпается пораньше, вливает в себя пару литров воды и с театральной радостью шагает к тому, что больше всего ненавидит. весы. к голове приливает холодный ужас. а как иначе? столько месяцев лгал про вес и вот так проебаться… быстро сбрасывает ноги на пол и протирает глаза рукой, а потом замечает, что нигде нет его любимого серого плюшевого пледа. бродит взглядом по комнате, а потом понимает, что занял не свою кровать, когда встречается взглядом с полусонным арсением. сердце пропускает удар, заставляя все остальные органы продолжать свою работу. живой-здоровый. даже легко улыбается одними уголками губ, а в голубых глазах сверкают искорки. он не отсюда… определенно не отсюда. не из того мира, в котором живет антон. — удачи, — шепотом говорит арсений. будто удача здесь что-то решает. разве что весы покажут чуть больше, чем в антоне есть на самом деле. однако, блять, легче становится. антона всего колотит, когда он оставляет тапки рядом с напольными весами, а потом медленно на них поднимается. глаза закрывает, отчего вестибулярный аппарат, по-видимому, отказывается работать. — антон… — печально выдыхает оксана. — как ты умудряешься вообще? — интересуется она. — всё плохо? — глаза не открывает, пока не спускается обратно на пол. — минус килограмм, — говорит она. — ого. это… это плохо, — нервно сглатывает он. оксана никак свою реакцию не оглашает — боится, антон парень слишком чувствительный. но по её лицу понятно — расстроена, разочарована. от этого и комок в горле появляется. «опять, тош, проебался» арсений в это время, как последний придурок, прикрыв глаза прокручивает тот момент, когда проснулся в палате, повернул голову в сторону и увидел, как шастун сжимает одеяло, прижимая его к щеке. одеяло арсения. — ну как? — спрашивает попов, когда антон возвращается в палату и устало падает на койку арсения, которую за одну ночь уже признал своей. — я идиот, — ворчит антон. — почему? — потому что я забыл выпить пару литров воды, — саркастично улыбаясь, сообщает шастун. — что же выбило из твоей головы такое значимое дело? — арсений вопросительно хмурит брови. антон около минуты глядит на арсения не произнося ни слова, а потом отворачивается и прячется под одеялом, будто маленький ребенок. под чужим, блять, одеялом. у арсения от этой мысли мурашки по коже. — антон, — зовёт арсений. — можно я просто поинтересуюсь, а ты сам решай отвечать или нет… ты вообще думаешь о том, чтобы попра… вылечиться? — исправляется арсений. чёртов-арсений-мать-его-за-ногу-попов с осторожностью выбирает слова. и как тут не ответить вообще? у антона внутри что-то приятно зудит. — я… — запинается антон. — я не спрашиваю тебя о том, веришь ли ты в то, что сможешь вылечиться или не спрашиваю о том, помнишь ли ты какого быть здоровым… просто, хочешь или нет? до последней реплики арсения антон хоть немного представлял, что хочет сказать, а теперь просто метается между «да» и «нет». думает о том, что кое-кому пообещал, что постарается вылечиться, а потом вспоминает, что в бога не верит и обещал он это самому себе. — хочу. и даже не потому что чего-то там наобещал. потому что хочет, чтобы в голове был «арсений», а не «калории». первое, как тёплая осень, как старые фильмы, снятые так, будто объектив посыпали корицей. потому что арсений пускает приятные мурашки по коже и румянит щёки. второе, как старое кладбище. как ветхий дом с злыми призраками. зайдешь — на части порвут. потому что «калории» вцепляются в мозг как чёртов вирус и пускают свои мерзкие корни. потому что первое — это, как дышать. второе, — как задыхаться под водой. потому что арсений — напоминание о прежней, здоровой жизни. как тихий отголосок в голове, возвращающий туда, в детство, где кушаешь сахарную вату летом, а потом покупаешь леденцы со вкусом арбуза и даже не знаешь, что такое калории. потому что первое — арсений.