До конца идти

- Слав? Его голос теперь – мягкая пыль, его серые глаза печальные, как у парковой лошади, которая с утра до ночи катает пиздюков, и почти забыла, что когда-то брала препятствия, готовилась к скачкам, обгон на полкорпуса, финишная прямая, бока в поту, и трибуны взрываются, - но забеги у скаковых лошадей идут один за другим, и вот горячее тело рушится в мягкую пыль, нога в осколки, а годы спустя уже не больно, цок-цок от карусели до пруда, и откуда печаль в глазах, если все забылось так зрело и здраво, и так просто было смириться, что назад не вернуться уже никогда? - Будешь ругаться на меня теперь? - Нет. А раненых снимали с коня и уносили на руках, распахнуть на нем мундир и туго перевязать, забрать его боль и унять кровь, вынести с передовой, - но не таскал его ни разу на себе, Лаврентий Палыч Берия в твоем, Славочка, лице вышел из доверия, не успев войти, и чем доказать, что сделал бы больше любых других, когда не сделал ничего вообще. - Я полгода думал, выпускать или нет. Я хорошо подумал. - Точно? - Ну кинь меня в чс. - Есть такие вещи, о которых все-таки не надо говорить на аудиторию. Я бы даже сказал, очень предпочтительно было бы, не говорить. Не ожидал от тебя немного, если честно. Целовал рубцы у него на спине, пока дождь шумел за окном, целовал, чтобы стереть, целовал, чтобы почтить, коленопреклоненное моление чужим грошовым выебонам, положить его на алтарь, как святого мученика, и вымыть ему ноги: интересно, он кончил бы? Дэнчик в целом никогда не против был публично пострадать, лучше сразу на тысячный зал, и откуда тогда вот эти претензии, и какие тогда вопросы? - Ну ты когда в следующий раз будешь сиськи фоткать в тренажерке, просто тщательней смотри, чтоб спинка нигде не отразилась, и никто не выкупит, чо ты. - Слав. - Это если ты правда не хочешь, чтоб они узнали, а то можно сбор открыть, это мальчик Дэночка, у него отказала совесть, задние лапки и кредитка в Тенькоффе, ему очень нужны ваши бабки, чтобы по пять месяцев на год чилить на дурдоме. - Ты очень стараешься – да? – быть хуже себя самого, но трубку я не повешу. - Хочешь, поцелую, где болит? - Славка. - Между прочим, ты обещал не ругаться. - Между прочим, тебе Дима тоже должен денег. - Между прочим, если человек кончился, его надо помянуть. Я, знаешь, русский, православный… - Только ты мог вообще ничем не попуститься – и все равно практически убедить меня, что я был должен попуститься всем. - "Практически" не надо. - А надо было, чтоб меня тоже был повод помянуть? - И так есть. - Не очень честно ждать, что люди будут готовы за тебя умереть. - А ты не люди. Дэнчик. А я секретик знаю. Я знаю, что ты мог бы. Я знаю. Я не прошу же. - И на том спасибо. - А жить за меня слабо, да? - Много хочешь, Слав, это даже для тебя перебор. - Какая разница, если все равно получу я хуй да нихуя. - Слав, у меня есть мама и сестра – - А я Ванечка Говнов, я чо. - Мне и так приходится думать постоянно – - …в носу ковыряю – песенки сочиняю. - Что я себе там могу – что не могу позволить… - Да рот ты ебал. - Поцеловать, где болит? - Поцелуй, пожалуйста. Поцелуй. Разочек. Приезжай ко мне. Тебе полчаса от парадной до парадной. Хочешь, я тебе снова кровь пущу, хочешь, спать уложу, покачаю в гробике. Почему мне так говорить нельзя? - Слав. - Если тебе можно? - Если ты думаешь там, что мне похуй стало просто и я такой проснулся однажды и решил: да в пизду все – - Решил, да. - …то это не так все, естественно, и я же – я старался, пока мог, ты не можешь сказать мне – - Все я могу. - …что я хуй забил и вот так спустил на проебонах – - Спустил, да. - Я без спонсорских бабок в марте даже в ноль бы не вывел ивент – - Я там Оксимирона победил потом, ты ничего не забыл, на секундочку? - Ты победил. - И хули блядь мешало снова все делать тогда? - Давай я напомню, если ты забыл, на секундочку. Мы когда открылись заново, ты где был тогда? - Ну причем здесь я-то? - Ни слова, ни промо, ты уехал в тур делать бабки – без вопросов – у тебя были съемки, у тебя были дела, у тебя был отпуск, у тебя что угодно было, но какого ж хуя я должен слушать потом, как я охуенно не прав, что прикрыл себе спину и у меня тоже что-то было – тоже осталось что-то, когда ты съебался? - Чо, еще один ивент – нет? Никак? Нельзя было потом?.. - Ты опомнился через год. Охуенно, давай, ща замутим, попробуем, помнишь Альфа Бар, аля-улю, второй сезон, Тит Пулион – знаешь сколько прошло с момента, когда ты мне обещал «подумать и перезвонить»? - Долговатенько? - Тоже год будет скоро. Кого я там приручил, кого я бросил – вы все взрослые лбы, и у каждого, у каждого из вас, вообще, - своя жизнь, у каждого, кроме меня. - Залезай, пожалею. - Ты живешь в каком-то мире особом, мне иногда кажется, где люди рождаются, чтобы ты их высосал досуха и выбросил в помойку, и они вообще не нужны ни зачем, когда ты наиграешься. - Я слышу звуки блядопиздежа. - Я хотел делать музыку. Ну пиздец я мудак. - Много сделал? - Ни строчки не написал. - Когда тебе надо было, ты меня, блядь, из комы достал. Отовсюду достал. Ты меня по десяти кабакам искал, мне Ваня рассказывал, и на себе домой пер. А тут блядь я не перезвонил ему – охуеть теперь, у вас лапки, мой генерал. - Ну что тут. Я взрослею тоже. - Зря. - Я помню, как мы шли к метро, в Москве, после переговоров, и помню, как ты меня обнимал со спины, чтобы ветер в ветровку не задувал. Я до детали тот вечер помню. Как три часа таскались до поезда и чуть не опоздали. - Как я на Курском с бомжом пиздел и он предложил угостить. За Венечку еще выпили, а он не понял, кто это. - Как тебя чуть не приняли, уебана. - Ты когда уснул потом в поезде, мне голову на плечо клал. - Нет, не уснул еще. - Ну и хули тогда? - Я не знаю, где было больше любви. Чем в нас тогда, в нас всех вообще. И это было так созвучно, так – безупречно, и созвоны с утра, наша хата с Димоном, твоя комната, бутеры в Летнем Саду, до сих пор мое место любимое в Питере, и я верил в тебя, как ни в кого, и верю до сих пор, и я очень скучаю – ну конечно, скучаю, - по нам, по тому, как просто это тогда было: любить друг друга, как нас хватало на все, каким я был – - Дэнчик. - Ну что мне? Ну я не – я не могу просто захотеть нас обратно и вот чтобы все стало обратно. Ты же не маленький, ты же понимаешь отлично все на самом деле. - Не хочу. Ничего не знаю. - Славик. Тебе тридцать лет скоро. - Ничего не знаю. Вот именно. - Тебе – придется как-то смириться, что я не могу тебе это дать. Это должна быть какая-то волшебная шкатулка, которая открывается только тогда, когда хочется, и захлопывается, когда тебе надоест, и я не смогу для тебя такую сделать. Даже если постараюсь очень. Но, с другой стороны, ты эту песню написал где-то зимой, поди, и уже и похуй, да, и не очень надо? - Пошел нахуй. - Я ведь тоже, ну – в получасе от тебя, от парадной до парадной. - Типа морду тебе набить доехать? - Типа если уж ты хотел – что тебя останавливало? - Кроме тебя? - Я – знаешь, я – если ты правда до сих пор в это веришь и хочешь попробовать. Кто тебя остановит? Димон спиздил торговый знак, так что ключей от СловаСпб нет ни у тебя, ни у меня – - И ты канал переименовал еще вовремя, жидочек. - И я канал переименовал. И назови это, как хочешь. Они любят тебя больше, чем меня-то точно. Они простят тебе, что угодно. Если ты позовешь, кто только ни придет. - А ты? - Считай, я тебе прямо здесь на верность присягну. И если у тебя получится – ну, я скажу, что очень рад, что очень горжусь. Что все к лучшему, в конце концов. - Нахуй пошел еще раз. - Я один ивент делаю в три месяца, я больше пяти на дурдоме чилю, как ты выражаешься, я впервые за последние два года с лишним готов работу искать, и не факт, что это долго продлится все. Так что правда к лучшему. И знаешь. Если ты меня вот так помянешь – - Дэнчик… - Я не против, на самом деле. Это хорошая песня, в конце концов, обо мне так, как ты, никто не писал песни. - ЧСВшная вхора сейчас ты. - Я рад, по крайней мере, что когда-то был человеком, которого теперь так не хватает тебе. - Все не так. - Мне не надо рассказывать, что ты во мне разочарован. - Не так. - Я в себе разочарован. Все во мне разочарованы. - Ну пожалуйста. - Но разве не здорово, что мы встретились, когда я был еще живым, по-настоящему? Когда все мы были? Я смотрел, знаешь, недавно документалку подробную по Одиннадцатому Сентября. И там очень круто, на самом деле, столько всего собрали, но вот там была речь – королевы Англии, по-моему, - и у нее была фраза… не важно, у меня английский и так был хуевый, и еще больше схуебился. - И на том спасибо. - Я о том, что даже это не худший конец, по сути. Нам по крайней мере до сих пор хочется – да? – друг друга вспомнить, и удалось как-то так прожить это время, чтоб не было желания его нахуй вымарать. И дальше у тебя будет какое-то другое время, в конце концов. Было уже. - Не честно это все. - И будет дальше. Не бойся. А я… буду здесь – ну, сколько меня осталось, - не обещаю, что до конца, Слав, но я постараюсь. Так долго, как только смогу.