Принцесса просыпается

Принцесса спит так крепко, что за сто лет никто не может ее добудиться: ни зимний ветер, срывающий ставни, ни весенний гром, эхом отзывающийся в дальних горах. Сон ее крепок, как камень в основании замка, прочен, как засов, запирающий ворота в крепостной стене; и все же она не спит. Она слышит и чувствует, и ждет, каждый день ста лет ждет того единственного, что придет и разбудит ее поцелуем. И ее ожидания не напрасны. Однажды — она слышит это в своей спальне — ворота отворяются. Одно лишь прикосновение руки прекрасного принца разрушает чары, сто лет хранившие в целости железные крюки. Ржавчина съедает их в мгновение ока, засов падает наземь, и гул идет по замковой площади. Прекрасный принц ступает на мостовую, и с каждым его шагом королевство оживает. Просыпаются птицы в ветвях, огонь в очаге, король и королева в парадной зале. Принцесса ждет, и все в ней трепещет в ожидании поцелуя истинной любви. Принц поднимается по лестнице — ближе, ближе, — ступени поют под его сапогами. Вот он открыл дверь галереи, ведущей к ее покоям, вот прошел половину, вот три четверти, вот он уже на пороге ее спальни, золотой, и белой, и розовой, как и положено девушке ее возраста. А ведь ей вовсе не сотня лет, она все так же юна и прекрасна, и она ждет, задыхаясь не горлом, но сердцем, своего принца. Принцесса слышит его шаги по шелковым коврам спальни, слышит звон шпор и шелест плаща, и если бы она могла порозоветь, нежный румянец сбывающейся мечты окрасил бы сейчас ее щеки. Но нет, она по-прежнему бела и неподвижна, однако теперь этому длиться недолго. Принц склоняется к ней, и принцесса замирает всей душой в ожидании чуда. Но чуда не происходит. Принц отстраняется, и принцесса приходит в смятение. Что случилось? Почему он не целует ее губы? Или это не тот принц? Но ведь засов рухнул, и птицы ожили — она слышит их щебет за окном. В чем же дело? Рука в перчатке ложится на ее грудь, скрытую легчайшим кружевом, сжимает. Это так неожиданно и так больно, что принцесса вскрикнула бы, если бы могла. Что происходит? Ее пышную, невесомую розовую юбку откидывают наверх, на лицо, и та же рука гладит бедра, нетерпеливо расталкивая в стороны колени. Наверное, мне это снится, думает принцесса, может быть, я заснула во сне. Но почему так постыдно, так чудовищно и так… по-настоящему? Руки не освобождены от перчаток, принцесса чувствует грубые швы на стыках, когда ее бедра разводят так широко, что колени свешиваются с кровати. Слышится треск, воздух касается обнаженной кожи — это разодраны батистовые панталоны. Принцесса открыта снизу вся, до пояса. Лежать так неимоверно стыдно, и горячий жар заливает с ног до головы — но тело остается безупречно мраморным, кровь еще не пробудилась и щеки не могут покраснеть. На нее наваливаются сверху — тяжело, неудобно, больно. Ах если бы она могла закричать, вырваться, ударить!.. Но она не может ничего сделать — она только чувствует. Тело, лежащее на ней, ворочается, протискивает куда-то вниз руку. Палец в перчатке тычется между ног, в самое потайное, нетронутое, девичье, возится там, потом исчезает, и та же рука сдвигает подол юбки с лица принцессы. Она чувствует на коже чужое дыхание, омерзительно теплое, пахнущее едой и вином, — и тут же забывает об этом из-за нестерпимой боли между ног. В нее что-то запихивают, твердое, длинное и толстое, запихивают грубо, небрежно, сминая и разрывая нежную плоть. Принцессе кажется, что ее тело визжит под этим напором, что все внутри перемешано и непоправимо повреждено, что она истечет кровью или сойдет с ума от боли. Ее тело раздавлено, проткнуто, но она не может ни рыдать, ни кричать. Принцесса сходит с ума от страха и боли — но лицо ее все так же спокойно, и легкая улыбка застыла на прекрасных, ждущих поцелуя губах. Ее будто насаживают на раскаленный вертел, сочную куропатку, и это никогда не кончится, как не истечет и срок ее заточения, и ее боль навечно останется с ней… Но все кончается. Из нее вынимают вертел, тяжесть исчезает. Все те же руки укладывают ее в прежнюю позу, поправляют платье, будто ничего не было, и наконец к губам принцессы прилипает поцелуй. Она делает вдох — первый за сто лет, кричит на выдохе во всю силу легких и распахивает глаза. Ее нареченный подмигивает ей. Принцесса выхватывает взглядом золотые волосы, синие глаза, крепкую фигуру. Она вскакивает с кровати по другую сторону от него — и падает на пол. Пытается подняться, цепляясь за ножки кровати, но руки не слушаются, соскальзывают. За сто лет сила ушла, ноги не держат ее, пальцы не сжимаются в кулак. Она беспомощна. — Ну что же ты, — говорит принц. Первые слова, что принцесса слышит за последний век. Ее кладут обратно на постель, подняв, как пушинку, и не обращая внимания на слабые попытки отстраниться. — Я позову твоих фрейлин, — говорит принц. Он так доволен и спокоен, что принцесса думает — может, это был не он? Может, кто-то зашел раньше, прежде него, воспользовался… Она знает, что это с ней сделал принц, только не хочет, чтобы это было правдой. Фрейлины вливаются шумной рекой, заполняют спальню: видно, их не коснулась проклятая слабость. Старшая фрейлина, поглядев на лицо принцессы, прогоняет всех лишних. Чуть приподнимает платье, опускает взгляд и понимающе кивает. — Вам следует сменить платье и белье и принять ванну, — елейно произносит она. — Все-таки сто лет не шутка. Принцессу моют, вытирают, заворачивают в мягкие покрывала, а затем надевают свежую одежду — и переглядываются, переглядываются весело и многозначительно. Принцесса не понимает: если они обо всем догадались, почему не жалеют ее, почему не бегут к королю? Или же они знают о мужчинах лишь по тем куртуазным романам, которые читала и она, и грезила в ожидании обещанного там единства душ — и тел, которое описывалось полунамеками и стыдливыми сравнениями? Но нет, среди фрейлин полно тех, кто имел любовника, а то и нескольких, — конечно, они обо всем знают, и все-таки улыбаются и переговариваются, как ни в чем не бывало. И бросают на нее сообщнические взгляды, будто приняли в какой-то тайный круг. Это значит, что сотворенное с ней — нормально? Это значит — такова любовь? Принцесса не знает, что и думать. Родители радуются ей, обнимают, целуют. Они так счастливы, что принцессе не хватает духу омрачить эту почти детскую радость. Я скажу им потом, думает она. Ей страшно даже думать, как это будет. Она ходит по замку, по саду, набирается сил, с удивлением чувствует на щеке лучи разгорающегося с каждым днем летнего солнца — а душа ее будто спит, где-то далеко, в пещере за холодным морем. Иногда она не верит, что была проклята, что спала ровно сто лет, что была взята силой тем, кто пришел ее спасти. Иногда она не верит, что проснулась. Через две недели королева, улыбаясь, спрашивает, когда же свадьба, и на принцессу словно обрушивается ледяной дождь. Она и не думала, что в глазах всего света они с принцем помолвлены, а еще — влюблены. Она молчит, ошарашенная, и королева, приняв это за смущение, уходит, попросив все обдумать и известить их. Принцесса думает. Она думает так напряженно, что весь государственный совет не сравнится с ней. Думает о своей боли и своей ненависти, об утраченной чести, о долгом ожидании. О том, как рассказать о случившемся и какими глазами будут смотреть на нее все, все вокруг. О том, сможет ли оказаться с принцем в одной комнате, говорить и даже улыбаться ему. О том, что ей придется снова и снова проходить через то, что уже было с ней. Еще через две недели принцесса понимает, что появилась новая причина поспешить с выбором. Ее душа просыпается и приносит с собой холод моря. Если присмотреться, тень его можно увидеть в глазах принцессы, но никто не присматривается — все слишком счастливы. Будто ледяные костяшки щелкают в голове — принцесса не думает, принцесса подсчитывает, что выгодней. Ее взгляд смущает людей. Слуги стараются без задержек выполнять ее распоряжения. Чиновники с почтением кланяются, придворным чутьем распознавая будущую повелительницу. Парикмахеры и портные, предлагая свои задумки, невольно вжимают головы в плечи, будто ждут грозы. Но гроза не приходит. Принцесса отвергает слишком радостные и яркие ткани и узоры, ее рука тянется к морозной парче, к холодно сверкающим бриллиантам, к белым как снег мехам. Когда принц приезжает с официальным предложением руки и сердца, принцесса со спокойным, неподвижным лицом озвучивает свое согласие. Двор ликует. Принц в растерянности — он ждал смущенного румянца и трепета ресниц, а не казенных фраз. Король и королева счастливы, и лицо принцессы чуть смягчается при взгляде на них. Свадьба проходит на излете лета, в золоте листвы и хлебов. Жизнь молодой четы по всем приметам должна пройти в счастье и достатке. В первую брачную ночь невеста лежит не двигаясь, словно спит, и принцу неловко и неудобно. Ему смутно кажется, что он в чем-то неправ, но, сколько ни гадает, он не находит ничего ошибочного в своих поступках и все-таки исполняет супружеский долг, хоть и не с тем удовольствием, которое предвкушал. Наутро выпадает снег.

***

Ребенок рождается раньше срока — ничего особенного, часто бывает. Это девочка — и бывшая принцесса любит ее так, что страшно смотреть: ни на секунду не выпускает из виду, кормит и купает, не доверяя нянькам и кормилицам, а отца к ней подпускает, стиснув зубы и лишь на минуту. Старая королева виновато улыбается и уверяет, что недопонимание пройдет. Прошло бы или нет, сказать сложно: по весне, когда солнце разгорается ярче с каждым днем, молодой король заболевает и скоропостижно умирает. Он очень мучается перед смертью — лекари говорят, так бывает при тяжелых отравлениях, но кто бы мог дать королю яд? — и просит привести дочь, чтобы проститься с ней, но супруга говорит, что ребенку не стоит такое видеть. Похоронив мужа, она берет бразды правления в свои руки, и вскоре никто не смеет перечить малейшему ее повелению. Королева словно видит людей насквозь: их ничтожную суть, их жалкие мысли. Только дочь способна смягчить ее волю, но когда та под именем, означающим самый простой цветок, уходит в монастырь — по собственному желанию или по воле матери, слухи противоречат друг другу, — броня, одевающая сердце повелительницы, становится несокрушимой. И с тех пор бывшую спящую красавицу в народе зовут снежной королевой.