Живя в тех условиях, в которых жили Китобои, было жизненно необходимо обрастать странными привычками, смысл которых был понятен только братьям по оружию, и которые рано или поздно спасали тебе жизнь. Привычки перерастают в традиции, и вот, ты уже не замечаешь, как кладешь меч под подушку (и учишься не класть под нее руку) не потому что боишься, что на тебя могут внезапно напасть, а потому что Мастеру по ночам работается лучше, и, если ему потребуется помощь, у тебя не будет и пяти минут на сборы. Или носишь в кармане разрывную пулю с ворванью, потому что если ее по-особенному сжать, встряхнуть и метко кинуть противнику под ноги, эффект будет как от маленькой, локальной гранаты. Или всегда говорить вслух (или указывать, если говорить нельзя), куда ты собираешься перенестись, потому что эксцессы с сотрясениями и переломами от столкновения с другим Китобоем уже были, и повторения никто не хочет.
Но самая соль была даже не в привычках и обычаях, а в новичках, которые ничего об истоках этих традиций не знали и очень часто попадали из-за этого в неловкие, граничащие с абсурдом, ситуации.
— Михаил?
Хмурый тивиец поднимает голову от клинка, которым занимался, и смотрит на своего ученика, неуверенно застывшего в дверях. Он знал: если Хобсон не решается зайти, значит, у него есть личный вопрос, храбрость задать который он растерял еще на полпути сюда, но природное упрямство сделало свое дело.
Михаил делает приглашающий жест, откладывает в сторону неотполированный клинок. Теперь ему тоже любопытно, в чем же состоит такой деликатный вопрос его ученика.
Но даже его природное спокойствие едва не дает трещину, когда Хобсон сплевывает себе на ладонь разрывную пулю.
— Я спросить хотел, — неуверенно начинает Китобой, — есть же какая-то особая техника, как с ней обращаться, да? Ну, то есть я пробовал, конечно, но никак не выходит. Это неудобно, да и забирает на себя очень много внимания, отвлекает от боя. Покажешь?
Михаил любит брать паузу. Он никогда не задумывался о комфорте собеседников, но для него самого это была отличная возможность обдумать свой ответ, грамотно и не спеша взвесив все за и против. Сейчас он взял паузу, потому что не знал, что ответить.
— Покажу. Но почему ты ее держишь во рту?
Хобсон хлопает глазами, стремительно розовеет от ушей и мямлит:
— Я понимаю, что здесь нет нужды в такой перестраховке. Ты не подумай, я всем здесь доверяю как себе, просто тренируюсь. Уже несколько дней пытался сражаться с ней, чтобы привыкнуть. Как у вас это получается так легко?
Надежды Михаила на то, что его наводящий вопрос прояснит ситуацию, рухнули. Он поднимается со стула, заправляет меч в ножны и коротко командует:
— Жду на тренировочной площадке.
И исчезает.
Потом Михаил будет рассказывать в узком кругу Мастеров, вызывая общий приступ хохота, как его ученик, мальчик в общем-то смышленый, решил, что крупную разрывную пулю Китобои держат за щекой, чтобы в случае чего не дать себя схватить живьем.
Общее веселье не будет разделять только Рульфио, который не видит ничего смешного в том, что парень так самоотверженно готов работать. Даже с разрывной пулей за щекой. Пожалуй, Дауду стоит об этом знать, на Хобсона стоит обратить внимание.
***
О том, что Дауд может вызывать к себе старших китобоев, просто пожелав этого да вложив в свои слова силу Бездны, никто не говорит. Не потому что это тайна, а потому что это нечто само собой разумеющееся, потому что нужны они именно для того, чтобы помогать Мастеру, когда становится жарко.
Поэтому, когда Владко, недоуменно наблюдающий за тем, как его учителя вдруг слизывает вспышкой лазурного цвета, спрашивает у сидящего Коннора, почему Коулман со словами «Да бля, у меня же выходной» схватил бутылку, в которой бы хватило еще по разу на каждого, исчез, расслабленный Коннор, у которого тоже был выходной, жмет плечами и полусерьезно отвечает:
— Ну, к Чужому всегда нужно с дарами. Обычно мы там себе кровь пускаем, уж больно ее черноглазый ублюдок любит, но этот придурок забыл свой меч, так что преподнесет ему бутылку. Или пустит себе кровь розочкой. Такой ритуал призыва, да…
Владко бледнеет, смотрит на руку Коннора, перетянутую бинтом, и сглатывает. Вида чужой крови он не боится совсем, а от вида собственных ран ему откровенно дурнеет.
— И что, так каждый раз? Зачем нам вообще туда?
Коннор переводит на него расфокусированный взгляд и, не с первой попытки справившись с собственным языком, поясняет:
— Так туда все отличившиеся Китобои попадают.
Владко бледнеет еще больше, кивает. И зарекается себе быть средним Китобоем: ни плохим, ни отличным.
***
— Кто-нибудь мне объяснит, что это была за хрень? — лаконично интересуется Дауд, когда потерявшего сознание от вида собственной пущенной крови Владко привели в чувства и вывели из его кабинета.
— С каких это пор вы готовы показательно вскрыться, лишь бы не работать?
Томас фыркает, а бесстрастный Коннор рядом краснеет от сдерживаемого смеха. Кажется, он должен Владко бутылку хорошего виски, потому что в любом другом случае этот паршивец задушит его во сне.
