Пальцы

У Лань Сичэня невероятные пальцы. Цзян Чэн просыпается посреди ночи в холодном поту и с тяжестью в паху, потому что он опять видел эти пальцы во сне. Сначала игра на гуцине, затем каллиграфия, и, как будто ему было мало — это. Глава Цзян с тихим воем утыкается лицом в подушку и надломленно стонет — плевать на шум, пусть думают, что его одолевают кошмары. В каком-то смысле так оно и есть. Иначе как кошмарами это назвать нельзя. Глава Лань снится ему, будто нарочно, изводит фантазиями, которым не дано воплотиться в жизнь. И чем ближе его приезд в Юньмэн, тем чаще Цзян Чэн видит его во снах. Сегодня — уже трижды за ночь. Лань Сичэнь приедет завтра. Цзян Чэн переворачивается на постели и медленно выдыхает. Перед глазами вспыхивают видения из сна: прекрасные, музыкальные пальцы драгоценного Первого нефрита, легко поглаживающие концы лобной ленты, лежащие на груди. Кроме этой ленты на Лань Сичэне ничего нет. Нужно сдержаться, обуздать недостойное желание, но у Цзян Чэна всего несколько часов до того, как это желание с приездом Лань Сичэня нахлынет с тройной силой — и он быстро облизывает ладонь, жмурясь до белых кругов под закрытыми веками. Рвано выдыхает короткое «Лань Хуань», когда напряжение исчезает, разливаясь по телу жаркой волной, а пальцы снова испачканы теплым и липковатым. Он бы всё отдал, лишь бы это были не его пальцы, а те, из сна. И отдал бы ещё больше, чтобы иметь право называть главу Лань именно так. Наверное, он являет собой весьма неприглядную картину: круги под глазами, тоска во взгляде, которую Цзян Чэн даже не пытается скрыть, заплетенная только у одного виска косичка, уходящая под заколку. Остальное — в относительном порядке, но Лань Сичэнь все равно смотрит на него с непонятным беспокойством, будто его заботит то, что глава Цзян не выспался перед его визитом. Цзян Чэн про себя фыркает: знал бы Лань Сичэнь, почему именно он не выспался, не смотрел бы так. И не гладил бы пальцами Шуоюэ, будто не меч держит в руке, а... Цзян Чэн смотрит в глаза Лань Сичэню, привычно скрывая смущение за сдерживаемым гневом, и отворачивается. Шепотки адептов не проходят мимо его ушей, когда он возвращается с пристани с делегацией из Облачных Глубин. Обмен учениками — уже почти традиция между Гусу Лань и Юньмэн Цзян, а значит, вечером глава Цзян отберёт достойных, и на следующее утро шестеро из них покинут Пристань Лотоса. Но ученики шепчутся не об этом; Цзян Чэн видит косые взгляды в свою сторону, даже и вполовину не такие взволнованные, как у Лань Сичэня, и тяжело вздыхает. Надо бы ввести правило, запрещающее обсуждать человека за его спиной, как в Гусу Лань, думает он. А потом чувствует жгущий между лопаток взгляд Лань Сичэня — и вздыхает, отказываясь от этой мысли. Лучше уж пусть обсуждают, чем смотрят... так. — Глава Лань, — начинает Цзян Чэн, сев напротив Лань Сичэня за низкий столик. Он знает, с чего начать, знает, какие темы, важные для обоих кланов, поднять в разговоре — но говорит совсем иное. — Почему бы вам не задержаться в Юньмэне на пару дней? — Лань Сичэнь едва заметно приподнимает брови, и Цзян Чэн торопливо исправляется. — Я имею в виду, вы никогда не остаетесь посмотреть на то, чему и как обучаются ваши адепты. Лань Сичэнь мягко улыбается и обхватывает пальцами пиалу с чаем. Время вокруг Цзян Чэна замирает. — А вы никогда не посещаете Облачные Глубины, пока ваши адепты обучаются у нас, — замечает он. С трудом выдохнув, Цзян Чэн заставляет себя поднять взгляд. — Я... сомневаюсь, что в клане, сдерживаемом четырьмя тысячами правил, которым руководит такой мудрый глава как вы, станут учить моих адептов чему-то плохому. Зато он даже не сомневается, что Лань Сичэнь услышал скользнувшее между слов «я вам доверяю». Ответ главы Лань только подтверждает его мысли — и бьёт по больному. — Моя ситуация не сильно отличается от вашей, глава Цзян. Я тоже вам доверяю. Даже без четырех тысяч правил. Его улыбка скрывается за пиалой, и у Цзян Чэна перехватывает дыхание. С немыслимым трудом он заставляет себя отвести взгляд от пальцев Лань Сичэня, и обжигает горло чаем. В висках бьется: зря, зря, зря! Зря Лань Сичэнь ему доверяет. Знал бы он его мысли... — Глава Цзян, вас что-то тревожит? Столько незаслуженного тепла в этих глазах. Цзян Чэн сжимает губы. — Я собирался играть на гуцине перед сном. Это помогает привести мысли в порядок и успокоиться. Не хотите присоединиться? — и прежде чем Цзян Чэн успевает колко бросить «я не умею играть на гуцине», добавляет. — Послушать. Он соглашается быстрее, чем понимает, на что именно. Поэтому когда вечером, после суетного дня, полного неразберихи и возмущения адептов, которых обошла участь обучения в Гусу Лань, Цзян Чэн поднимается к гостевым покоям, его сердце суматошно бьётся где-то под кадыком. Но отступать нельзя. Он глава клана Цзян, и собственные мысли не станут причиной его недостойного поведения. Лань Сичэнь поднимает голову, услышав тихий стук закрывающихся дверей, и Цзян Чэн невольно отшатывается. Без заколки, без верхней мантии и с подсобранными рукавами ханьфу Лань Сичэнь выглядит как-то... беззащитно? Цзян Чэн тяжело сглатывает. Беззащитность — это не то слово, которое подходит Лань Сичэню. Но как быть, когда остальные напрочь вылетели из головы? — Присаживайтесь, глава Цзян. Не беззащитно, понимает Цзян Чэн, садясь напротив Лань Сичэня. Мягко. По-домашнему. Он неосторожно опускает взгляд на гуцинь, лежащий на столике, и понимает, что пропал. Пальцы. Божественные идеальные пальцы без единого изъяна, совершенные, будто выточенные из белого нефрита, легко цепляют струны гуциня, и Цзян Чэну кажется, что под этими пальцами рассыпается осколками его глупое сердце. Он почти не слышит мелодичного подрагивания струн, забывшись, жадно следит за движениями рук, за длинными сильными пальцами, и даже не пытается давить поднимающееся в груди непристойное желание. Желание взять эти пальцы в ладони, невесомо поцеловать загрубевшую от струн кожу, а потом осторожно обхватить губами. Игра Лань Сичэня и вправду приводит в порядок мысли Цзян Чэна — но совсем не так, как ему хотелось бы. Поднявшись, он сдержанно благодарит главу Лань за приятный вечер и уходит, крепко сцепив руки за спиной. Теплый взгляд напоследок мягко оглаживает его между лопаток. Ночью Лань Сичэнь не оставляет его в покое — и снится, снится, забираясь в потаенные уголки сознания и выуживая во сны самые неприличные образы, которые только Цзян Чэн осмеливается представить. Он почти не спит в эту ночь — и ближе к утру жалел бы, что предложил Лань Сичэню остаться на несколько дней, если бы не прошедший вечер и данное самому себе обещание. Потому ему даже жаль, когда он видит Лань Сичэня на пристани вместе с учениками, снаряжающими лодки. — Глава Лань? Всё же не останетесь? Он, наверное, выглядит еще хуже, чем прошлым утром. Об этом говорят и быстрые взгляды от учеников, и тихая волна шепота, окружающая его от покоев до самой пристани. Беспокойство в глазах Лань Сичэня же в этот раз граничит с паникой. Он подходит — медленно, очень медленно, Цзян Чэну кажется, что проходят часы, прежде чем Лань Сичэнь останавливается напротив него. — Останусь, если вы этого хотите, глава Цзян. Слова застревают в горле. Цзян Чэн подходит ближе, почти вплотную, насколько это позволительно между главами двух кланов — и решается. Аккуратно берет Лань Сичэня за руку, бережно оглаживает пальцы. — Хочу. И у него с трудом получается устоять на ногах, когда Лань Сичэнь чуть сжимает его пальцы своими, мягко улыбаясь.