***
Когда Санс обнаруживает, что спит на столе, подперев голову руками, в море бумаг, то неожиданно для себя осознаёт, что просидел в кабинете всю ночь. Сквозь зубы шипит ругательства. Слабыми и неловкими руками достаёт из внутреннего кармана куртки фляжку. Он научился носить её с собой, когда не был уверен, что найдётся время заскочить к Гриллби. Откручивает крышечку и залпом выпивает четверть от кофе. За ночь он остыл, приобрёл металлический привкус, но всё ещё хорошо отрезвляет. Санс поднимается из-за стола и тут же падает на пол спиной назад, ударившись лопатками. Перед глазницами всё плывёт, множится и приобретает странные очертания. Скоро галлюцинации пойдут… — проклятый недосып, — хрипит Санс. Пытается встать. Голова кружится и он возвращается в исходное положение. Бумаги под ним шуршат. Достаёт опять фляжку и отпивает ещё немного. На одно единственное мгновение ему захотелось вырвать. Потом стало лучше. Другого эффекта не бывает, кофе всегда действует именно так. Санс, не без труда, встаёт и опасно качается. Позвоночник готов встретиться с полом во второй раз. Понимает, что если сейчас не пойдёт домой — из замка не выберется вообще. Это здание утягивает его. Заставляет перестать двигаться и присоединиться к бесцельному лежанию на полу. «Семейная традиция Блуков — лежать на полу и чувствовать себя мусором», — говорит Напстаблук. Брат-близнец Хапста согласно кивает. Метта ворчит что-то про бесполезность этой традиции. Санс овладел этим искусством в совершенстве. Прямо сейчас применяет на практике. Сансу хочется, чтобы Азгор перекрасил чёртово здание. В любой цвет, хоть в розовый, ему плевать. Главное не серый. Сансу достаточно своей монохромности. Ему нравится монохромные цвета, но в малых количествах. А целый замок… Нет, не так. Столица чёртового Подземелья полностью серая. И этот серый убивает. Во всех смыслах. Наконец, спустя где-то полчаса попыток, он всё же заставляет себя убраться, не без помощи дымных рук (храните боги Мортиса). Чёрные щупальца из плотного дыма легко собирают рассыпавшиеся бумаги, приводят их в порядок, подцепив черными когтями. И всё благодаря протезам позвонков и чипам, генерирующим этот дым. Санс допивает кофе, достаёт из тумбы стола две запасные пачки сигарет, зажигалку на цепочке матери, чтобы не потерять, и, пошатываясь, двигается по направлению к выходу из прокля́того замка. На него смотрят лица. Он не видит, но чувствует на себе их глаза. Синий, чёрный, голубой, карий, жёлтый, зелёный, фиолетовый и ещё чьи-то, чей цвет он не может вспомнить, как ни старается. С трудом сдерживает желание плюнуть на всё и просто бежать, сломя голову. Но всё же удерживается. Потому что не может. Слишком много времени потратил на чёртов самоконтроль, чтобы просто так выкинуть его и рвануть с места. Придётся терпеть эти жуткие взгляды, ведь он знает, что их на самом деле нет. «вот и галлюцинации пошли», — мелькает мысль, когда к позвоночнику прикасается что-то холодное. Он не оборачивается. Знает, что это кончится очень плохо. Знает, что увидит. Ярко-красные глаза и улыбку сумасшедшего. Галлюцинация, ничего более, пройдёт, осталось дойти до… дома. Осталось дойти. Дома он в безопасности. «никто не в безопасности, идиот», — с раздражением одёргивает он себя и ускоряет шаг. Самоконтроль трещит по швам. Старая трещина в черепе горит, как китайские фонарики, про которые рассказывала Чара.***
Риверс смотрит с сожалением. Сочувственно моргает. Риверс может удивительным образом одним морганием говорить больше, чем словами. А Санс понимает, что если свалится в реку, то уже не выплывет. А смысл? — Вот, — плащ Риверса, словно часть его тела, протягивает что-то. Санс принимает это «что-то» и понимает, что это цилль. Цилль — что-то вроде кофе, только в виде таблетки и белый. Цилль полезен с утра. А сейчас, по его прикидкам, три часа ночи. Интересно, чем это закончится… Он решает подумать об этом позже и просто проглатывает таблетку. Перед глазами перестаёт плыть туман и предметы принимают естественную чёткость. Красные глаза за спиной никуда не исчезают. Сансу хочется сказать "спасибо". Но Санс только кивает. Голова болит страшно. Боль молотком бьёт по затылку и вискам, оставляя саднящие раны на них. Руки трясутся. Самоконтроль держится на одной единственной ниточке, грозясь порваться к чёрту и высвободить чудовище, жаждущее крови и разрушений. Санс сжимает зубы до боли. Острые клыки ломают более слабые «лишние» зубы. Изо рта течёт как кровь Решимость. Риверс молчит. Санс с равнодушием смотрит на красные капли на одежде. Ему не привыкать, а? — Вот и всё, — Риверс останавливает лодку. Санс с трудом поднимается и чуть не падает. На помощь приходят дымные руки. Они, появившись благодаря мелькнувшей и тут же пропавшей мысли, поддерживают его, помогают встать подошвами кроссовок на снег Сноудина. Риверс делает вид, что его здесь нет. Санс скалится. Риверс вздрагивает и внимательно рассматривает свою лодку. Сансу хочется сломать себе несколько костей. Боль просто невыносимая. Струна, из которых состоит последняя ниточка, опасно рвётся. Санс уходит от лодки. Его трясёт. Дорога домой проходит как в тумане. Таблетка цилля не помогла от слова вовсе. Значит, для него она уже бесполезна. Дом встречает уютом и теплом. Сансу хочется улыбаться. Улыбаться, как раньше. Как до проклятой операции. И разрыдаться. Слёзы остаются где-то в горле, комок, сжимающий позвонки и не дающий возможность дышать. Когда он уже готов разреветься непонятно от чего, перед ним материализуется фигура брата. Руки в боки, взгляд укоряющий. — Санс, я… — начинает Папайрус. Его слова прерывает смешок. Брат с удивлением и непониманием уставился на него. Санс уже хохочет в голос, истерически, до боли, до треска в костях, но продолжает смеяться. Смеяться и рыдать, смеяться и рыдать. Смеяться и… Самоконтроль успешно послал его к чёрту и улетел в отпуск на далёкие острова Поверхности, какие он никогда не увидит. Чудовище расправляет плечи, почувствовав свободу. Санс хохочет как сумасшедший. А почему «как»? Он и есть сумасшедший! Жаль, в Подземелье нет психушки. — Санс.! — голос Папса раздаётся как из-за плотной толщи воды. Санс падает на пол, схватившись за голову. Больно ударяется коленками, но не перестаёт смеяться. Истерика накатывает с новой силой, захлёстывает и утаскивает с собой на дно. Санс покорно принимает судьбу. — Санс! Санс, хватит! — его трясут за плечи. В Сансе зверем поднимается злость. Он ненавидит прикосновения к себе. Он грубо отталкивает чьи-то руки, рыча и скалясь. Потом происходит что-то ужасное. Что-то такое, что заставило истерику отступить в ужасе. Красный зрачок сужается в страхе. Треск.***
ЕЩЁ РАЗ НЕ ВЕРНЁШЬСЯ ДОМОЙ И АТАКУЕШЬ МЕНЯ — Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ РАЗГОВАРИВАТЬ С ТОБОЙ.
Надпись несомненно выведена почерком Папса. Размашистый, но аккуратный. Санс сжимает блокнот-календарь. Ему хочется смеяться. Но он сдерживается. Чудовище разочарованно воет. Красные глаза злобно сверлят спину. Самоконтроль начинается шататься. Санс закуривает новую сигарету и понимает, что нужно срочно найти лезвие. Запоздало вспоминает, что дал обещание. Ругается сквозь зубы.