бездна

Кирилл приходит с началом слякотного снега, обжигающего щеки морозом и массовых арестов сторонников Навального. Нагло подсаживается ближе в прокуренном питерском баре, щурит серые глаза и спрашивает заинтересованно: "Андрей Пирокинезис? Я твой фанат". Андрей знает, на издевательски протянутом слове "фанат" Кирилл хуево блефует или просто делает вид. Лермонтов ставит первую ловушку в измученном сознании Пирокинезиса; вторую, когда учтиво подмечает, что Андрей выглядит максимально отвратительно и стоит хотя бы побриться. "Да отъебись от меня, господи боже", - шипит в ответ, но слышит лишь блядский хриплый смех. Так смеется дьявол, зарядив тремя пулями барабан револьвера; так смеется Кэрриган, царапая когтями треснутую поверхность стекла. Во второй раз они встречаются в единственном в округе круглосуточном супермаркете в час ночи: пухлая кассирша с криво нарисованными стрелками косо на них смотрит, Кирилл покупает обоим по банке пива и протягивает одну Пирокинезису со словами:" Все так же хуево выглядишь, держи". Может, проблема в ранее выпитой бутылке водки, может, в камере одиночества длиною в вечность, а может в звездах в чужих глазах, но Андрей подрывается на мине сентиментальности и вываливает половину биографии едва знакомому парню. Про девушку с розовыми волосами в белом платье на асфальте, про затянувшийся творческий кризис, бессонницу и кричащие голоса по ту сторону зеркала. Эту пустоту не заткнуть ни девчонками, ни наркотиками, понимаешь, Кирилл? Кирилл, мальчик с ангельским еблом, понимающе кивает. Без избитых "мне так жаль", "ах, бедняжка", только заглядывает в гетерохромные глаза и фанатично приговаривает: "Напиши про это, напишинапишинапиши". Возложи труп своей боли на алтарь искусства. Андрея выворачивает возле ближайшего столба, он блюёт на мокрый снег, смотрит на это месиво, переводит затравленный взгляд на Лермонтова и выдыхает: "Это слишком личное, люди не поймут". Это не то, чего они ожидают. Парень напротив выглядит слегка расстроенным. "Ты играешь не по сценарию, Пирокинезис," - Люцифер разочарованно качает головой и бросает кости. "Ты чертовски пьян", - уходит от темы Кирилл, закидывает чужую руку себе на плечо; спрашивает, помнит ли тот дорогу до дома, на что получает слабый кивок. Барабан крутится, помни, у дьявола в револьвере три пули, шансы пятьдесят на пятьдесят. Они доходят под истерическое завывание ветра до девятиэтажки с серыми облезшими стенками, фонарь неприятно мигает и бьет искусственным светом по сетчатке глаз. Кирилл удивленно моргает, тычет пальцем в противоположную высотку со словами: " Я только заселился, какое совпадение, веришь, нет ". " Верю, что ты ебаный сталкер ", - с трудом соображает Андрей, отмахивается от помощи парня и заходит в сырой подъезд. Матерится сквозь зубы, шарит по карманам, пока не вытаскивает поцарапанные ключи и с третьего раза вставляет в замочную скважину. Маленькая квартира встречает давящей тишиной вперемешку с ядерным холодом, ярким лунным светом, бликующим по бутылкам алкоголя и стаканам лапши быстрого приготовления. Пустота встречает его скрежетом по стеклу и тихими голосами. З а т к н и т е с ь. Немой крик за криком, разбитая бутылка и очередной крик соседа. Андрей запускает руки в волосы и тяжело дышит под насмешки теней. Его трясет как эпилептика, глаза безумно поблескивают, и он с трудом сдерживает рвущийся наружу пиздец из сотни тысяч эмоций. Пока не замечает, как в одном из десятков окон напротив загорается свет, как худая фигура садится на кровать и задумчиво перебирает книги. Рычаги в голове отключаются, голоса молчат, словно каждому по очереди свернули шею и кинули к осколкам и мусору. Андрей боится отвернуться, дернуться - лишь бы не исчезло наваждение и иллюзорное спокойствие. Купи мою боль. В третий раз Андрей подходит сам, когда замечает из окна, что Кирилл выносит черный пакет с мусором на улицу - срывается с места, хватает курточку и дрожащими руками помогает себе обуться. Кирилл удивленно моргает, смотрит на то, как пытается отдышаться парень, а затем ухмыляется: " Выглядишь сегодня не таким мертвым, Пирохесус ". У дьявола ангельское лицо, как иронично. Заключим сделку? Лермонтов тянет за собой шлейф депрессивных песен о суициде и ржавой боли. Лермонтов протягивает ему на ладонях транквилизаторы и снотворное, говорит слишком много про творчество Андрея и давит, насильно предлагая написать альбом про пустоту. Стэд хмурился, когда Пирокинезис воодушевленно рассказывал про нового знакомого. " Мне кажется, что он тебя разрушает ", - в голосе проскальзывает обеспокоенность, но Андрей мотает головой и заверяет: " Кирилл мне во многом помогает ". Кирилл — граната, дернешь за чеку в попытке прикоснуться, и будет ядерный взрыв; Кирилл — олицетворение безобразного бога, который кинул на растерзание змею Адама и Еву. Волк в овечьей шкуре. Андрей чувствует, как шевелятся под содранной кожей коконы уродливых бабочек, как он кормит их собственной гнилой плотью и кровью Христа, и давится отравленным вином. Дико смотрит в темноту - Кирилл гладит по голове, держит в кольце рук, пока Пирокинезис сдирает сломанными ногтями обои на кухне. Из дыры выползает сколопендра, грызет барабанную перепонку, паразитирует опухолью в голове и по-садистски медленно пожирает ткани мозга. Вот, выпей, - Кирилл мешает коньяк с флунитразепамом и протягивает Андрею. Тот выпивает залпом, морщится, и смотрит на обеспокоенное лицо сквозь уебищный фильтр блюра. Его тащат до кровати, заботливо включают лампу, пока тени устраивают адский пляс на стенах и жрут друг друга. Андрей грызет себя изнутри, кормит по расписанию демонов и одержимо пожирает взглядом Лермонтова. Юноша с ангельским лицом смотрит насквозь, кладет поверх теплой ладони свою холодную, едва осязаемую, и обещает:" завтра будет лучше". Они оба знают: это завтра никогда не наступит. Останься, - шепчет Андрей. Останься, и я запру тебя в этой комнате за восемью вратами ада от внешнего мира. Когда он открывает глаза Кирилл сидит у окна и курит косяк, смотрит заебанным взглядом и усмехается. Его милый ангел задумался над грешком:" почему бы не вырвать себе каждое перышко?" Гнить вдвоем двойное счастье, так ведь? Федор звонит дважды, бьет тревогу: " С тобой никто не может связаться уже как три дня, ты блять даже двери не открываешь."- Андрей смотрит на Лермонтова, парень раздраженно выплевывает: " Ты не в том состоянии был, чтобы тебя отвлекать." И снова скомканные бумаги, неровные строки из-под дрожащих пальцев, травка и алкоголь, протянутые Кириллом. День за днем, песня за песней - тени испуганно забиваются в угол, Андрей вглядывается в зеркало и пугается собственного отражения. Пальцы в кровь от игры на гитаре, содранная кожа, кишащая личинками, и ангельское ебло напротив. " Тебе нужно проветриться," - говорит ему Кирилл и тянет за руку, вскрывает кусачками двери на крышу. Они босые и больные, топчут осколки бутылок, поблескивающие лунным светом. Они смеются как дети и танцуют самый безумный вальс. Раз, два, три, раз, два, три, разразраз. У Кирилла — женская партия, ярчайший полумесяц за спиной, серпом перерезающий горло небу. Шаг вперед, шаг назад, поворот, танцуй, танцуй, радость моя. Андрей не чувствует ни холод снега, ни оседающий инеем на щеках питерский ветер, ни мелкие осколки в ступнях, лишь крепче сжимает руку на талии. Звучат во мраке скрипки, тонкие нити дергают их за конечности, они зависимы и больны, но Андрей молит у богов:" пусть это длится вечно." Они танцуют, пока крыша не покрывается пятнами крови, пока ноги не немеют от боли и холода, пока они не падают, жадно глотая воздух. " Есть истина в вине и теле," - сипит Кирилл, рассматривая гетерохромные глаза, -" в религии и постели." Но я отыскал В Тебе. Кажется, Пирокинезис делает шаг первым — обхватывает ладонями чужое лицо и целует парня напротив, чтобы заткнуть зияющую дыру в груди. В конечно итоге, Кирилл — его прекрасное безумие и личный сорт саморазрушения. Тени в квартире исчезают, вытесненные другим чудовищем. Кирилл со смехом кружится с Андреем среди хаоса из разбросанных таблеток, висящих петлей на люстре и ржавых ножей, они больше не боятся темноты - это их дом и демоны оставили следы в этом раю. Целый мир — это иллюзия, и они больше не вывозят. Посмотри, это не ад, это дом. " Аве Мария, сложи ладошки в молитве и заставь этот мир захлебнуться в крови и боли," - Кирилл хоронит рассудок Андрея глубоко в земле, вколачивая ржавые гвозди в гнилые доски. " Авеавеавеавеавеавеавеавеавеаеваваеваве," - под ангельским личиком хохочет дьявол. Сгорает январь, затем февраль и затхлая весна. Кирилл блокирует все номера в телефоне Пирокинезиса, подает снотворное намешанное с алкоголем. На столе — законченные песни, на столе — готовый альбом, Андрей истощен и смотрит полубезумным взглядом в пустоту. Андрей просит: " Отпусти." Он выводит пальцем по татуировке no mercy на бледной шее и молит вернуть ему душу. Абьюзивно-деструктивные отношения достигают критической точки, Андрей отдал всего себя и превратился в куклу в самом грустном спектакле. Его бог, его дьявол и ангел в одном лице смотрит затравленно, наливает вино. " Это последняя вечеря," - улыбается мягко Кирилл, они пьют на брудершафт и рисуют конец несуществующей реальности. Такова участь внебрачных детишек постмодерна: разрушать или быть разрушенным. Ад пуст и все бесы здесь. A m e n e. Андрей задыхается в агонии, расцарапывает до мяса шею, пока Лермонтов садится на бедра, целует в лоб, затем в губы. Поцелуй Иуды сладок и смертелен, знаешь это? Тонкие пальцы сжимают рукоять ножа, вдавливают лезвие в бледную кожу, Кирилл смеется:" Это плата, контракт наш читал?" У дна нет конца, дьявол с ангельским лицом вырывает сердце и употребляет в пищу, рыдая и смеясь, отпуская самую любимую куклу. Бесы хлопают стоя и просят еще. Где связь между верой и каннибализмом? " Я буду ждать," -шепчет на ухо Лермонтов, - ты все равно вернешься в этот разгорающийся ад, - пока под руками перестает барахтаться чужая жизнь, пока самые красивые глаза не закрываются, и кровь растекается уродливой рекой по паркету. Вдох, и Андрея выталкивает на поверхность, его трясет Федор и орет: " Андрей, не теряй сознание, скорая близко." Андрей, мы найдем тебе психиатра. Андрей, зачем ты нажрался таблеток и перерезал себе горло? Андрей хрипит: " Где ебаный Лермонтов?" В глазах Федора — дичайший ужас, в глазах напротив едкое сожаление и читаемое «ты болен». Кирилла никогда не существовало.