***
Дженсен смотрел, как на его уже законченной картине растекается красная краска. Внутри клокотала ярость — да что еще может взбрести в голову этому самодуру Франциско после того, как декан академии искусств заказал именно у Дженсена оформление стены одного из главных коридоров этой самой академии? За последние полгода их очень своеобразных отношений подобное проявление расстройства для Бласкеса было обычным делом, Дженсен уже даже не удивлялся. Они оба, будучи творческими натурами, легко выводили друг друга из себя, пусть чаще всего претензии и были на почве того, что Дженсен бездарен, а Франциско новый Леонардо да Винчи, а мир почему-то этого не понимает. «Ты без меня никто, Эклз!» «Твои, так называемые, картины — безвкусная мазня, не имеющая под собой ни идеи, ни техники исполнения». «Тебе бы в манекенщики, а не в художники, с твоим-то милым личиком и отсутствием какого-либо намека на талант». Подобные пассажи от Бласкеса Дженсена сначала обижали, потом вгоняли в депрессию, а на последней стадии лишь раздражали. В какой-то момент он начал понимать, что Франциско завидует ему, а еще тому, что предложений поступает больше и Дженсен становится популярным без привязки к мастеру, который его учил, а сам мастер не востребован. Отношения становились токсичнее с каждым днем, оскорблений становилось все больше, и Дженсен сорвался — собрал вещи и вышел в ночь, жадно дыша морозным воздухом. На набережной, где он подпирал балюстраду спиной и пил виски прямо из бутылки, его нашла элегантная женщина за пятьдесят, предложившая ему переночевать у нее в обмен на то, что он поможет ей с портретом ее почившего супруга. Он даже сопротивляться не стал — прошел послушно до машины, потом лег в обустроенном чердаке и заснул крепким алкогольным сном без сновидений. Утром следующего дня до него дошло на что он подписался. Спустя месяц пришло осознание, что он вытащил счастливый билет, потому что Эсмеральда Кляйн, приютившая его и заказавшая портрет супруга, оказалась весьма успешным агентом, имеющая собственное заведение по продаже различных произведений искусства. Они заключили контракт, согласно которому она полностью вела его дела от имени художника EC RAJ, а он в принципе не появлялся в медийном пространстве под этим псевдонимом. Их обоих устраивало отсутствие какого-либо образа, потому что в случае Эсмеральды подобная интрига сильно играла на руку при подписании договоров, а сам Дженсен жил без бремени славы, которой он после фатальных отношений с Франциско категорически не хотел. Ему-то и в принципе слава и признание никогда не были нужны — этим грезил Бласкес, — поэтому Дженсен и решил сделать ставку на продвижение не собственного имени, как творца, а своего творчества, как самостоятельного и законченного произведения. Эсмеральда одобрила его идею и сразу согласилась с предложенным им псевдонимом, уже успев стать свидетельницей того, как Дженсен уничтожает практически оконченные картины в охватившем его бессилии от наступившего кризиса творца. В какой-то момент он панически боялся, что его тайна станет достоянием общественности, хотя они с Эсмеральдой вдвоем утверждали имена тех, кто будет знать его настоящее имя. Страх и неуверенность, посеянные и умело взрощенные Франциско, терзали Дженсена на протяжении всей его жизни, несмотря на то, что количество контрактов и работ, приобретенных как муниципалитетом, так и частными заказчиками было весьма впечатляющим. Но до сих пор он чувствовал себя неопытным юнцом, пытающимся пробиться в высшую лигу незаслуженно. Это убивало его каждую минуту, что он проводил в трезвом сознании.***
Джаред держал за руку Дженсена и с трудом контролировал собственную ярость, клокочущую внутри диким зверем. Он и представить не мог, насколько серьезные причины есть у Дженсена для ограничения тех, кто мог стать для него потенциально близкими людьми. Его прошлое объясняло все странности, которые были лишь следствием того, что произошло с ним в отношениях с тщеславным ублюдком, желающим самоутвердиться за чужой счет. Когда Дженсен умолк, Джаред несколько минут продолжал лишь держать его за руку, чтобы не нарушить то шаткое и, пожалуй, обманчивое состояние спокойствия и отстраненности. Лишь после того, как его самого накрыло осознанием всего, что рассказал ему Дженсен, Джаред просто уложил их обоих в постель и обнял крепко, позволяя Дженсену пережить вновь нахлынувшие эмоции и воспоминания. Поговорить они могут и позже, как оба придут хотя бы к подобию спокойствия.***
— Почему ты решил открыться ему? — заправляя выбившуюся прядку за ухо, спросила Кармен, когда они сидели в кафе за чашкой кофе. — Это было спонтанным решением, — признался Дженсен, делая глоток обжигающего кофе. — Пожалуй, я бы сказал ему. Позже, но сказал. Я чувствую, что он именно тот человек, кто будет рядом со мной и не причинит мне боль. А когда он сказал, что его окружает мое творчество, что он с ума практически сходит от непонимания, невозможности узнать автора… наверное, во мне все же взыграло тщеславие. Кармен хитро улыбнулась. — А если еще подумать и ответить честно самому себе, а не мне? Дженсен скептично на нее посмотрел, останавливая взгляд на лукавых глазах, а через несколько секунд улыбнулся. Ладно. Себе он мог признаться, что Джаред запал в его душу настолько, что страх предательства померк, а надежда на то, что Джаред именно тот, кто сможет сделать его счастливым, превозмогла все доводы разума о том, что он совершает ошибку. Джаред просто не мог быть ошибкой.