Армагеддон для самых маленьких

На самом деле, Гаврюша был идеальным ребёнком: всегда безупречно отглаженные пиджачок и брючки, всегда чистые туфли, всегда ровная спина, жизнерадостная улыбка и безупречное поведение. Немного портили картину излишняя подвижность и взъерошенные тёмные волосы, но такому ангелочку можно и простить эти пустяки, правда? Гаврюша знал, что он идеальный ребёнок. Знал, неоднократно слышал и, бесспорно, этим гордился — не так уж легко выдерживать безупречную репутацию перед взрослыми! Но гордость совсем необязательно сочетается с высокомерием, и со сверстниками Гаврюша общался очень дружелюбно. Группа, надо признать, подобралась трудная. Воспитательница едва справлялась, а учитывая то, что натура она была творческая, крики детей во время тихого часа её неимоверно раздражали, мешая сосредоточиться на рассказе или рисунке, а раздражённые взрослые… в общем, ничем хорошим это не кончается. Гаврюша это понимал. Он вообще слишком многое понимал, быстро уясняя, как работают законы детсадовского мира. И исключительно из человеколюбия решил воспитательнице помочь — присматривая за товарищами. Нет, конечно, теоретически, это делал не только он. В группе был ещё мальчик-второгодник, яркая и харизматичная личность с броским именем Люцифер, любимчик воспитательницы, который в теории должен был следить за мелюзгой, а по факту очень ловко использовал их для каких-нибудь своих интересов, а то и вовсе развлекался в одиночестве. Впрочем, оно и к лучшему — у Гаврюши было смутное подозрение, что на детей он как-то плохо влиял. Сначала Гаврюша подружился с Мишель — как ни удивительно, это была девочка. Тоже аккуратненькая, чистенькая, немножко себе на уме, она умудрялась общаться с хулиганами, но всё ещё считаться примерным ребёнком. Правда, Люцифера терпеть не могла, на этом они и сошлись с Гаврюшей. Мишель согласилась рассказывать сначала ему — и только потом воспитательнице — если кто-нибудь ссорится или нарушает правила, и покамест своё обещание исправно выполняла, подкрепляя рассказы воображаемыми фотографиями («сам ты кленовый лист, ты что, не видишь, тут Рафик!»), которым Гаврюша пусть и с сомнением, но верил. Вторым его другом стал Сандалик. Нет, мальчика звали по-другому, как-то красиво и длинно — слишком длинно, чтобы не переиначить его имя в «Сандалик». Сандалика, кстати, это жутко бесило, но выговорить его полное имя не мог даже Гаврюша. Сандалик был трудным ребёнком. В группу он, как правило, приходил позже всех, когда все лучшие игрушки были уже разобраны, но его это не смущало. Сандалик намечал жертву, твёрдым шагом подходил к обладателю нужной игрушки и говорил: — Дай. А подумав, уточнял: — Дай, или обращу тебя в соль*. Иногда это работало. Иногда нет, и в один из таких разов Сандалик молча достал из кармана позаимствованную из собственного дома солонку и сыпанул врагу в глаза. К счастью, не попал, но шум поднялся знатный, и если бы не дар убеждения Гаврюши, стоянием в углу Сандалик бы не отделался. Родители у того были… необычные — чем объяснить хотя бы тот факт, что первой его прочитанной книгой стал Ветхий Завет? Подумав, Гаврюша стал заранее загребать себе несколько лучших игрушек, чтобы потом вручить их Сандалику. Тот ни разу не сказал «спасибо», но игрушки принимал и часто сопровождал Гаврюшу сзади, как молчаливая тень. Правда, далеко не всех детей Гаврюша защищал — некоторые сами представляли угрозу, и защищать скорее нужно было от них. Хастур и Лигур — они воспринимались как единое целое, хотя внешнего сходства у них не было ни малейшего. Но они всегда ходили вместе, чумазые и растрёпанные, одинаково носили свои мягкие игрушки — лягушку и хамелеона — на волосах и одинаково подхватывали их, когда те падали от каждого движения. Собственно, головами они старались крутить как можно меньше, что в итоге совсем не мешало им регулярно колотить других ребят. Повод находился всегда, а жертвы каждый раз были разные. Особенно доставалось самому тощему ребёнку в группе — Антоше Кроуликову (Гаврюша до сих пор подозревал, что буква «у» закралась туда по ошибке), вертлявому рыжеволосому мальчику с какой-то загадочной болезнью глаз, из-за которой тот носил специальные затемнённые очки. Впрочем, свои очки он воспринимал скорее как повод закосить под шпиона из фильма, чем как проблему, и держался всегда максимально самоуверенно и круто. Даже когда припирали к стенке, он продолжал паясничать, а когда лупили, не плакал. Впрочем, надо заметить, иногда Кроуликов нарывался сам — вспомнить хотя бы, как он надел Лигуру на голову тарелку с горячим супом. Да и большая часть дразнилок-обзывалок в группе была придумана как раз творческим Антошей, а уж то, что он сделал с единственным звёздным атласом в группе… Уриэлла, подруга Мишель, чуть не взвыла, увидев исчирканные карандашом страницы, куда Кроуликов не постеснялся добавить свои звёзды и созвездия, и немедленно кинулась жаловаться воспитательнице. С воспитательницей у них были сложные отношения: Антоша засыпал её бесконечными «Почему?» и на занятиях, и в свободное время, но если первую половину дня та терпеливо и ласково отвечала, то после обеда могла сорваться и на крик. Много позже Гаврюша поймёт, что Антоша Кроуликов был самым одиноким ребёнком в группе и нуждался в защите едва ли не больше всех — восторженный, открытый, тянущийся к людям. Но по иронии судьбы именно он оказался единственным, кому не перепало заступничества Гаврюши. Может, потому, что он чем-то неуловимо раздражал их всех — и послушных, и хулиганов? В конце концов Антоша прилепился к Люциферу и окончательно пал в Гаврюшиных глазах. Другое дело — Раф. Полное имя пухлощёкого новенького мальчика, который появился в группе почти на месяц позже остальных, было Азирафаэль, о чём он и сообщил удивительно тихо и вежливо. У него были мягкие светлые волосы и морщины в углу рта от постоянной улыбки, он носил мешковатые клетчатые костюмы, всегда держал руки на коленях, как самый воспитанный ребёнок в мире, умел читать про себя и имел все шансы на такую же примерную репутацию, как у Мишель или Гаврюши. При всём при этом он выглядел таким милым и беспомощным, что Гаврюша пришёл в ужас, представив, что будет, если до него доберутся Хастур и Лигур. Впрочем, хулиганы на Рафа ни разу не посягали, но Гаврюша всё равно решил взять его под крыло. Как оказалась, присмотр Рафу был жизненно необходим: в первый же день он умудрился поджечь единственный на всю группу картонный меч — как именно, оставалось загадкой, потому что ни спичек, ни зажигалки у детей не было. Но его не наказали — ни тогда, ни после. Кто вообще мог наказать Рафика, такого умного, такого послушного, с такими очаровательными ямочками на щеках? Даже когда Уриэлла чуть ли не со слезами уверяла всех, что видела, как Рафик стащил из чужого шкафчика коробку яблочного монпансье, ей никто не поверил — за леденцы влетело Кроуликову. За это Уриэлла Рафа терпеть не могла и договорилась с Сандаликом как-нибудь устроить ему «тёмную»: — Ты будешь бить, а я держать. Помимо Гаврюши, какое-то влияние в группе имела только Муха — вот только влияние своё, к сожалению, она направляла в прямо противоположную сторону. Крохотная темноволосая девочка с вечными красными пятнами на коже, она могла победить Лигура с Хастуром в драке, а Антошу — в словесном поединке, потому никто не осмеливался даже посмотреть на неё косо. Хрупкая с виду Муха быстро получила уважение всех хулиганов и интерес самого Люцифера, и Гаврюша был бы только рад, если бы та использовала свои силы во благо, но… увы. Дружить с «хорошими» детьми Муха категорически не хотела. Но, несмотря на все трудности, группа сосуществовала вполне мирно. Они вместе лепили из пластилина зверушек, вместе вырезали из бумаги человечков, вместе придумывали сказку по заданию воспитательницы, вместе учились поливать цветы (которые Кроуликов регулярно пытался поставить в угол, наказывая за жёлтые листья) и кормить черепашек. А уж когда Лигур извинялся перед Мишель, которой случайно попал в глаз мячом, а Антоша отдавал свою горбушку с маслом ненасытному Рафу, и вовсе можно было подумать, что они все — одна дружная семья. Почему началась драка на высоком крыльце, Гаврюша не помнил. Кажется, Кроуликов ныл что-то про невкусную печёнку, которую его заставили съесть за обедом, кажется, Лигуру и Хастуру не нравилось появление домашних заданий, кажется, Люцифер громко предлагал свергнуть воспитательницу, чтобы играть целыми днями, есть только десерт и спать когда хочется… А вот кто начал драку, знали все. Мишель вскинула тонкие ручки и с силой, удивительной для такого утончённого создания, толкнула Люцифера в живот. Тот полетел спиной вперёд, миновал все ступени, и шлёпнулся прямо в снег. — Наших бьют! — заорала Муха, возмущённая в край. — Отомстим! И вцепилась Мишель в волосы. Ну, уж этого Гаврюша не мог спустить. Как истинный джентльмен, он нагнулся и укусил Муху за запястье, чтобы она разжала руки, и тут уже получил два удара в спину — от Лигура и Хастура. Началась схватка. Всё смешалось, никто уже не следил, кого и куда бьёт, дети орали, пинались, кто-то снял перчатки, чтобы было удобнее царапаться. Побеждали, как ни удивительно, «хорошие», и вскоре снег украсился телами хулиганов, сброшенных с крыльца. Оценив ситуацию, Антоша Кроуликов решил не дожидаться позорного конца и сполз по ступенькам сам. Раф прижимался к перилам, выставив перед собой оранжевую лопату, Сандалик и Уриэлла с упоением хватали хулиганов за шарфы и пытались придушить, уже павшая с крыльца Муха нагнулась и вскинула руку с куском льда… Вот в такой момент и застала их воспитательница. И всё пошло прахом. Разумеется, виноватыми в драке признали хулиганов. А учитывая, что никто из них при падении с крыльца не покалечился, а вот на той стороне остались парочка разбитых носов и выбитых молочных зубов, виновных из садика выгнали. Всех — Лигура, Хастура, Муху… не выказали снисхождения ни любимчику Люциферу, ни вообще не причастному к самой драке Антоше Кроуликову. Родители «хороших» были крайне возмущены, а родители «плохих» почему-то не стремились заступиться за своих детей, напротив, бросали на них тяжёлые взгляды из серии «дома поговорим». — Ещё встретимся, — угрожающе сказала Муха, оборачиваясь последний раз перед тем, как навеки покинуть садик. — Обязательно, — не менее угрожающе откликнулся Гаврюша. — Побьём вас даже через шесть тысяч лет. Никто из них ещё не умел считать. Но «шесть тысяч» звучит довольно внушительно, правда? …А месяц спустя белоголовый Раф в своём нелепом бежевом пальто стоял, держась пухлыми пальцами за прутья, а по ту сторону ограды детсада мялся Кроуликов, побледневший и вытянувшийся, но всё такой же рыжий, в распахнутом чёрном пиджаке и на старом самокате — как только отпустили гулять одного? Очков на нём сейчас не было, и он что-то шептал, горячо и убедительно, а Раф слушал, негромко отвечая, и лица их были так близко, как будто вот-вот соприкоснутся, и губы шевелились в такт… «Вы ещё поцелуйтесь, предатели», — мысленно фыркнула за кустами Мишель, наводя на них уже вполне настоящую камеру планшета. Папа подарил его неделю назад, на День Рожденья. А ещё папа всегда говорил, что компромат на других иметь полезно, особенно если использовать в нужное время. Так что Гаврюше она эти фотки отдавать не собиралась. По крайней мере, пока.