двое и одна

В камере царила тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием свечи, стоявшей на краю стола. Ее слабого света едва хватало только на то, чтобы освещать кусочек стены и придвинутую к ней кровать, где, сжавшись, сидела молодая женщина, обхватив себя руками за плечи. Губы ее беззвучно шевелились, шепча то ли молитву, то ли проклятия. Изредка дверь тихонечко скрипела и в камеру осторожно заглядывал охранник, проверяя, все ли в порядке. За узницей велено было следить особо тщательно, и он старался как можно точнее выполнить приказ. Чувствовал он себя очень неуютно: еще вчера его госпожа, а сегодня — осужденная, возможно доживающая свои последние часы. Жалеть он ее не жалел — за совершенное ею смерть была бы справедливым приговором. Пленница не обращала на него ни малейшего внимания, и от этого становилось легче, он не представлял, как бы смог посмотреть ей в глаза. Дикие звери не поступают так, как она! Охранник в очередной раз глянул на нее, убедился, что все в порядке, и аккуратно прикрыл дверь. Осталось совсем немного, примерно через час придет смена, и можно будет отправляться спать. Он облегченно вздохнул и тут же удивленно оглянулся: в конце коридора послышались шаги. Для сменщика рано, кто мог прийти сюда в такой час? Человек вышел из-за поворота, и охранник склонился в низком поклоне, а потом, повинуясь повелительному жесту, открыл дверь камеры, где заключенная, прислонившись щекой к холодной стене и закрыв глаза, унеслась мыслями в прошлое. …Весна приходит на север поздно, когда в Эпинэ уже вовсю цветут маки, а в Олларии — сирень. Она врывается в сердце гор вместе с влажным южным ветром, запахом цветущих трав и щебетанием птиц, вернувшихся из южных краев на родину. Именно эти дни Эдит Окделл любила более всего. Занятая заботами, связанными с приведением замка в порядок после зимних стуж, весенними сельскими работами, подсчетами оставшихся до нового урожая запасами, матушка ослабляла контроль, и можно было вместе с Молли, дочерью вдовы мельника и местной травницы, убежать из замка к реке, где, поскрипывая, медленно вращались крылья мельницы и журчала река. В доме тетушки Полли всегда пахло сушеными травами и поднимающимся тестом, а на лавке дремал настоящий кот, кося на нее хитрым желтым глазом. Здесь было по-настоящему уютно и не хотелось уходить, возвращаться обратно в стылую чопорность замковых стен. На прощание матушка Молли совала им горячие пышные пирожки с яйцами и луком, и на всю жизнь они остались ее любимым лакомством. К матери подруги она привязалась, хотя и стыдилась этого недостойного герцогини чувства. Полли всегда была весела и заботлива, зашивала порванные кружева на платье, когда они с Молли собирали в лесу фиалки, рассказывала веселые истории, поила вкусными травяными настоями, называла «красавицей и умницей» и тайком гадала на рунах, предрекая богатого жениха и дальнюю дорогу. Именно Полли вылечила ее от прыщей, уродовавших нежную белую кожу во время обычного женского недуга. Матушка сердито хмурила брови, видя, как кривится от огорчения лицо дочери, разглядывающей себя в зеркале, и наказывала чаще молиться. А хотелось не молиться, а плакать — брат приезжал через неделю, и ей вовсе не хотелось, чтобы он видел ее такой! Заметив ее заплаканные глаза, Полли лишь ласково улыбнулась и напоила горьковатым травяным настоем, а когда они с Молли возвращались назад, сунула ей в руку маленькую склянку. — Мажьте на ночь лицо, эрэа Дита, все пройдет! Действительно, к приезду Ричарда белоснежная, не знавшая загара кожа была безупречна. Лучше бы она вся покрылась волдырями тогда! Той весной, положившей начало беде, брат приехал рано, на рассвете, но она уже не спала, поджидая его, словно чувствуя, что ее судьба изменится. Дик соскочил с коня, подхватил на руки и закружил по двору, несмотря на сердитые взгляды матери. — Выросла! Настоящая красавица! Эдит счастливо зажмурилась. Нет, она любила и матушку, и сестер, но Ричард занимал в ее жизни совершенно особое место. Он рассказывал сказки, приносил малину из леса и всегда заступался перед матушкой. В тот страшный год, когда в замке стояли королевские войска, он часами сидел рядом, успокаивая, и тайком носил ей с кухни скудные лакомства. А когда поздней осенью она, нарушив приказ матушки, все же пошла гулять на едва замерзшее озеро и провалилась в полынью, именно он, несмотря на отчаянные крики слуг, дополз до нее и, рискуя жизнью, вытащил на крепкий лед. Влетело тогда обоим. И вот теперь Ричард снова с ней, веселый, слегка загорелый, с растрепанными волосами, пахнущий дорогой и костром. Мир, невзирая на серые висящие тучи и мелкий дождь, расцвел всеми цветами радуги. На следующее утро брат объявил, что она — невеста. Правда, свадьба состоится нескоро. Обрадовало или огорчило ее это известие? Ни то и ни другое. Матушка с самого детства говорила дочерям, что их судьба — выйти замуж за того, кого укажут, и принести пользу семье. Знатной девице следует осознавать свой долг и покорно принять уготованного родными суженого. Потому она давно смирилась с тем, что дом придется покинуть. Конечно, грустно, но ее судьбу должен был решать Ричард, а она твердо знала — брат не обидит. — Кто же мой жених? — тихо просила она. — Регент Талига герцог Алва, — ответил Ричард, и она заметила, как исказилось лицо матери. Но Мирабелла промолчала. — Он же старый! — вырвалось у нее. — Почему я? Почему не Айрис? — Айрис — любимая фрейлина Ее Величества и не хочет покидать королеву, — Ричард нахмурился. — Что до его лет, то в роду регента редко женятся в юношеском возрасте. Она склонила голову: Айрис не хочет, а заставить ее что-либо делать против воли тяжело даже Ричарду. Хотя если бы он захотел… Дейдри просватана и вот уже год как живет на родине жениха, изучая язык и привыкая к обычаям страны. Матушка была против, но брат настоял: невесте и жениху лучше узнать друг друга поближе до свадьбы. — Знакомиться у алтаря — дурной обычай, — твердо заявил он. — Когда люди через час после знакомства начинают семейную жизнь, это часто оборачивается бедой. А я хочу, чтобы моя сестра была счастлива. И матушке пришлось отступить. — Завтра прибудет назначенная герцогом придворная дама. Тебе надо выучить язык и освоить этикет Кэналлоа, — продолжил Ричард. — А к концу месяца мы ждем самого герцога на обручение. Матушка склонила голову, но было видно, насколько неприятно ей это известие. Ричард слегка поморщился, но продолжил как ни в чем не бывало: — Айрис позаботилась о твоих нарядах, я немного опередил карету с модисткой. — А сама Айрис? — подала голос матушка. — Она при дворе и не может оставить королеву, ты же знаешь! — в голосе брата прозвучало раздражение, но он взял себя в руки. — Все будет хорошо, вот увидишь! Ей очень хотелось ему верить. У герцога Алвы черные волосы оказались тронуты на висках сединой, но это ему шло. Она зря боялась — регент Талига совсем не выглядел на свои сорок лет. Красивое, без единой морщинки лицо, чуть насмешливая улыбка и веселые синие глаза. Она глянула в них и пропала. Все время, пока шли торжества в замке, Эдит прожила как во сне. Она выйдет замуж за этого человека и станет безумно счастлива! Узница хрипло засмеялась…. Какой наивной глупышкой была юная надорская герцогиня! Ее даже не насторожил разговор между матерью и братом, подслушанный ненароком, когда она пришла к ней, чтобы вместе пойти на утреннюю молитву: обряды в замке соблюдались строго. Она уже взялась за ручку двери, но громкие голоса заставили ее замереть на пороге. — Для тебя нет ничего святого! — почти кричала мать. — Пощади ее, она еще ребенок, что ты с ней собрался сделать?! — Я обеспечил ей титул самой знатной дамы страны после королевы. Ее дети будут владетелями Кэналлоа, они приблизятся к трону Талига. Ее желания станут законом для подданных, она более никогда не узнает ни холода, ни страха. — Моя дочь может узнать кое-что другое! Девочка уже околдована этим чудовищем, она надеется быть любимой им. А когда она разочаруется, что случится тогда, ты подумал? — Герцог будет уважать свою жену. А любовь… всего лишь детская блажь, пройдет. Вы сами с детства твердили ей, в чем долг урожденной герцогини Окделл. — Я не допущу этого брака, — выкрикнула матушка, и Ричард зло засмеялся в ответ. — Не посмеете! А если попробуете, то я отправлю вас во вдовью башню и все равно поведу сестру под венец. — Как вы не понимаете? — бессильно прошептала мать. — Брак, что вы затеяли, не для Эдит, ей не вынести такого! Не дадут ей быть счастливой, отравят всю жизнь, уж вам–то это должно быть ясно! — Вот тут вы заблуждаетесь, матушка. Регент не позволит втянуть свою жену в дворцовые интриги. К тому же герцогини Алва почти все свое время проводят в Кэналлоа. Поймите, такой союз навсегда положит конец кровной вражде. Я всеми силами пытаюсь исправить ошибки отца, чуть не погубившего Надор, и не позволю вам мне помешать. — Ваш отец сражался за святое дело, Ричард! — И чуть не погубил свою семью, а край благодаря ему обнищал. — Вы напоминаете мне предателя Горика! — Я горжусь, что среди моих предков был такой человек и я ношу его имя! — Предатель и мужеложец, вот он кто! — Прекратите! — устало произнес брат. — Я не позволю вам мешать мне. Эдит тихонько отступила от двери и неслышно спустилась по лестнице вниз. Почему матушка против? Неужели это настолько плохо? Но ведь именно Алва помог Ричарду, взяв его в оруженосцы, когда друзья отца от него отвернулись? Вместе с герцогом они столько пережили, прошли Лабиринт и вернулись! Разве Ричард отдал бы ее недостойному человеку? В тот же вечер она застала их в библиотеке — величественной многоуровневой зале. Попасть в нее удавалось с двух этажей. С нижнего в библиотеку вели огромные двустворчатые двери, ранее (при Джеральде Окделле) инкрустированные золотыми вставками и драгоценными камнями. Позже, уже при Эгмонте Окделле, их выковыряли и отправили на хранение в замковую казну: отцу не хватало наличности для вооружения ополченцев. Однако вычурную замысловатую резьбу это нисколько не умалило, наоборот. В детстве Эдит обожала рассматривать вырезанных из дерева вепрей и настигающих тех гончих, еловые лапы с шишками и горы. А с этажа верхнего имелся выход на галерею, с которой спускалась винтовая лестница. Там и стояла сейчас Эдит, глядя на двух самых главных для нее мужчин, не подозревавших о ее присутствии. Было уже темно, слуги расставили свечи на столах для чтения, но те лишь немного разогнали сумрак: в Надоре по-прежнему экономили на чем только можно. Рассмотреть, кто стоит на галерее, снизу не вышло бы при всем желании, и Эдит не смогла отказать себе в удовольствии еще немного полюбоваться на жениха. Он сидел в глубоком кресле, закинув ногу на ногу, положив руку на подлокотник. Несуществующий здесь ветер играл его волосами, глаза блестели молодо и дерзко, а в уголках губ таилась улыбка. Алва был красив и при свете дня, но тогда он казался отстраненным, серьезным, застегнутым на все пуговицы, каким-то далеким, пусть и внимательным и к ней, и к другим. Даже с недолюбливающей его матушкой держался предельно вежливо и учтиво. Сейчас же он представал совершенно другим: расслабленным и каким-то домашним, легким и теплым. Не регент, не герцог Кэналлоа, просто Рокэ Алва. С Ричардом они казались ровесниками. — Здесь и в прежние времена с трудом удавалось выбрать что-нибудь для чтения на ночь, теперь же… — он не стал договаривать, лишь изобразил в воздухе некий знак. — После дуэли люди Оллара вывезли все, что представляло хоть малейшую ценность, — отозвался Ричард. В голосе не прозвучало ни упрека, ни сожаления, ни намека — ведь нынешний регент непосредственно поспособствовал делу разграбления Надора, убив Эгмонта Окделла. Просто констатация: так случилось, придется рассчитывать на имеющиеся в библиотеке книги. — Тебе следовало сказать, я отдал бы распоряжения, — произнес Алва. Он тоже не сожалел ни о чем и точно не собирался каяться. — Пустое, — Ричард усмехнулся не столько в ответ на его слова, сколько чему-то своему. Свет свечей путается в его волосах, подкрашивая их золотом. Серебро на висках Алвы становится ярче. Они оба одеты в черное, полностью соответствуя родовым цветам. — Тяжко? — Я справлюсь, — твердо ответил Ричард, а потом неожиданно сел на подлокотник кресла Алвы, тот едва успел убрать руку. Почему-то подобное неуместное поведение не показалось Эдит странным. Должно быть, оттого, что оба очень красивы сейчас, а сумрачная обстановка старой надорской библиотеки дышит тайной и доверием. Алва немного подался в сторону, склонил голову к плечу, а потом положил руку на колено Ричарда. И это тоже не заставило Эдит задуматься. Ричард склонился ниже, прошептав что-то Алве в самое ухо. Тот тряхнул головой, откидывая на спину волну смоляных волос, — будто шею подставил, беззаботно рассмеялся и внезапно взглянул вверх, как показалось Эдит, встретившись с ней взглядом. Она вздрогнула, отпрянула, наступив на скрипучую доску, но Алва сразу же отвернулся — то ли все же не заметил, то ли попросту сделал вид. — Пойдемте, Ричард. Здесь все равно нечего делать. Жених покинул замок через несколько дней, торжественно надев ей на руку обручальный браслет. Ричард уехал вместе с ним, и, пока можно было наблюдать за отъезжающими, она видела, что они едут рядом и длинные черные волосы Алвы треплет теплый весенний ветер. Матушка после их отъезда замкнулась в себе, все больше времени проводя в домашней часовне. Лишь иногда она смотрела на дочь с какой-то затаенной горечью и что-то шептала про себя. Основную часть времени Эдит проводила теперь с дорой Аньес, назначенной герцогом Алва в придворные дамы невесты, и с Молли. Эдит радовалась. Она вдруг поняла, что хочет покинуть суровый Надор и приобщиться к той неведомой ей, но такой загадочной и несомненно интересной жизни, которой живут Айрис, Дейдри и Ричард. Случай представился следующей весной. К этому времени она уже сносно говорила на кэналлийском, знала историю герцогства и дома Алва, была знакома с нравами своих будущих подданных. Для невесты регента пошили роскошный гардероб, и она горела желанием обновить его и отчаянно жалела, что возможность все не представляется. Гонец, прибывший в замок в первых числах месяца Весенних Скал, привез известие о предстоящем бракосочетании герцогини Дейдри Окделл и Ларса Штарквинда в десятый день Весенних Волн. Герцог Ричард Окделл просил мать и сестру поторопиться со сборами: им предстояло прибыть в Олларию, откуда все отправятся на торжество в Эйнрехт. Матушка неожиданно расцвела и сама энергично занялась приготовлениями к отъезду. И Эдит стало ясно: брак сестры, в отличие от ее, мать радует. В Олларии они расположились в огромном роскошном особняке, арендованном Ричардом. Сам он, встретив и убедившись, что они устроены, отбыл куда-то по делам, пообещав быть к ужину. К вечеру в особняк прибыла гостья — Айрис, которую Эдит не видела уже несколько лет. Сестра стала настоящей придворной дамой, но, увидев матушку и Эдит, просияла, и, отбросив все величие, кинулась к ним, обняла сестру и поцеловала тонкие сухие пальцы Мирабеллы. — Я скучала, — призналась она. — Очень. — Мы всегда рады видеть вас в Надоре, дочь моя, — отозвалась Мирабелла. Айрис сникла, но тут же, оживившись, стала рассказывать дворцовые новости. К удивлению Эдит, мать слушала ее очень внимательно, изредка задавая уточняющие вопросы. Она и подумать не могла, что та разбирается в придворной жизни. Впрочем, Айрис и Ричард переписывались с ней постоянно, и, наверное, держали в курсе происходившего. Самой Эдит это было неинтересно, ее более занимала вычурная прическа сестры, украшенная заколками с крупными рубинами. Вдруг Айрис повернулась к ней и улыбнулась. — Но я еще не сказала главного: завтра вы приглашены во дворец! Бал в честь дня рождения принцессы Октавии. — Ты испортила мне сюрприз, сестричка! — Ричард объявился незаметно. — Извини, — в голосе Айрис послышалась легкая насмешка. — Надеюсь, ты не в обиде? — Нисколько, — заверил Ричард, подходя к сестрам и целуя их одну за другой. — Эдит нужно придворное платье, — строго заметила Мирабелла. — Герцогиня Окделл должна выглядеть достойно! Но, как выяснилось, беспокоиться оказалось не о чем. О платье позаботились заранее, и теперь белошвейке нужно было лишь подогнать его по фигуре, что не заняло много времени. Ужин прошел в тихой семейной обстановке. Мирабелла и Эдит рассказывали о Надоре, Айрис и Ричард — о жизни в Олларии. Даже матушка под конец стала улыбаться, как вдруг Айрис поинтересовалась, почему нет герцога Алвы. — Жених должен встречать свою невесту, не правда ли? — и она нежно улыбнулась брату. Ричард ответил хмурой улыбкой и пояснил матери и Эдит, что регента сейчас нет в Олларии, но он должен вернуться очень скоро. Айрис кротко улыбнулась. — Привыкай, сестричка! Политика — серьезная дама. Дворец очаровал Эдит с первого взгляда. А вот огромное количество придворных, прибывших на праздник, слегка напугало, но, взглянув на невозмутимые лица родных, она быстро сумела взять себя в руки. Она же герцогиня Окделл! Его Величество Карл и принцессы присутствовали на приеме только во время поздравлений, затем воспитатели увели их во внутренние покои, а Ричард твердо взял Эдит за руку и подвел к хрупкой светловолосой женщине в черно-белом платье, одиноко сидевшей на возвышении в кресле с высокой спинкой. — Ваше Величество, — негромко произнес он, — позвольте представить вам мою младшую сестру, герцогиню Эдит Окделл! Катарина Оллар ласково улыбнулась почтительно присевшей в низком реверансе Эдит и милостиво произнесла: — Мы рады приветствовать при дворе вашу сестру и невесту регента. Жаль, герцог Алва не смог лично встретить вас, дорогая, но, надеюсь, вы простите его. — Моя сестра понимает, что у регента, помимо долга перед ней, есть долг перед государством, — несколько резко ответил вместо сестры Ричард. — Разумеется, герцог, вы, как никто другой, осведомлены о делах регента, — кивнула Катарина. — Вашей сестре повезло, что вас связывают с ним столь доверительные отношения. Лицо брата на мгновение застыло, а Катарина ласково улыбнулась Эдит. Свадьба Дейдри проходила, с точки зрения Эдит, излишне торжественно. Впрочем, ей, выросшей в далеком суровом Надоре, все церемонии казались пышными. Но главное — сестра была счастлива; герцогиня Мирабелла, глядя на нее, — тоже. Ричард улыбался и шутил, бесконечно приглашая танцевать матушку, счастливую невесту, придворных дам, Айрис и ее. Рокэ Алва не отставал от него, очаровав почти всю женскую половину двора. Основное внимание он уделял Эдит, то ведя в торжественной аллеманде, то в манерном менуэте. Герцогиня Мирабелла сохраняла внешнюю невозмутимость, но танцевала с будущим зятем охотно, признавая, что он — прекрасный кавалер. Очарована была им и Дейдри, шепнув на ухо сестре: «Твой жених — прекрасный танцор, а вот моему Ларсу медведь на ногу наступил». Лишь одна Айрис хранила молчание — за все время празднеств будущий зять не пригласил ее ни разу, и это было почти на грани неприличия. Когда Эдит поинтересовалась, чем вызвано такое странное поведение, Рокэ отшутился, сказав, что первая фрейлина королевы Катарины слишком строга и придирчива, он боится ей не угодить. Но глаза его при этом яростно сверкнули. Обратно возвращались весело. Эдит то скакала вместе с братом и женихом на подаренной последним полумориске Дане, то составляла компанию матушке и сестре, любуясь из окна кареты, как они едут бок о бок. — Неразлучники, — усмехнулась Айрис, вместе с сестрой наблюдая за поочередно склонявшимися друг к другу всадниками. — Ты еще не ревнуешь? — Прекратите, дочь моя! — резко оборвала ее мать. — Иначе я прикажу высадить вас и вы пойдете пешком! Та пожала плечами и замолчала. — Достаньте Эсператию, Эдит! — распорядилась Мирабелла. — Мне очень хочется, чтобы вы мне почитали. Эдит медленно открыла книгу и под перестук колес прочла: «… оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут два одна плоть». Да, у них с Рокэ будет именно так! И она насмешливо улыбнулась сестре. *** В комнате темно, свет проникает из распахнутого окна, за которым трепещет море — прекрасное, печальное, шепчущее о несбыточном. А небо… небо столь же глубокое и синее, как глаза соберано Кэналлоа. Оно смотрит отстраненно и одновременно участливо. Неизвестно, как Алве удается смотреть так же, но ведь получается. Эдит иногда думает о том, что ее муж донельзя двуличен и при этом искренен и кристально честен, — такое вот странное сочетание. В нем будто уживаются сразу два разных человека. И за кого из них, интересно, она выходила замуж? Один Алва — уверенный, тяжеловесный, помнящий о Талиге и своем долге перед страной, провинцией и семьей. Другой — ветер в поле: легкий и переменчивый, относящийся ко всему шутя. Первому невозможно противоречить. Второго… до слез и разбивающейся на тысячи острых осколков души не хочется обижать. Недоверие ранит — Эдит знает по себе. Если бы она могла не замечать, быть глупой и доверчивой, как раньше. Увы, больше не выходит. Слишком часто эти двое попадаются ей на глаза. Кажется, еще чуть — и ее станут жалеть собственные слуги. Только, похоже, для них подобные отношения вполне естественны, и они не видят в них ничего предосудительного. И верно, они же выросли здесь, в жаркой Кэналлоа, а не в холодном Надоре. И все чаще вспоминаются слова Мирабеллы Окделл. Эдит действительно несчастна. — Свеча… Ричард, потухла. — Совсем, — фыркает тот. — Помнится, в Олларии такой сложности не возникало: всегда имелся камин, который неплохо освещал. — Ну давай разожжем, — предлагает Алва, смеясь. — Посмотрим, насколько хватит нас обоих. — Создатель упаси! — Ричарду на юге очень жарко, но он не собирается уезжать. У него нет в Кэналлоа никаких дел (или Эдит о них не знает), но покидать сестру и, разумеется, ее мужа он не намерен. Алва часто смеется по этому поводу, не видя никакой неправильности в том, что Ричард живет с ними под одной крышей, чуть ли не в соседних комнатах, и проводит с ним гораздо больше времени, чем с сестрой. Впрочем, Алва ведь тоже уделяет жене внимания значительно меньше, чем Ричарду. Это неверно, против всяческих законов Создателя. Все чаще и чаще в памяти Эдит всплывают слова Ее Величества и намеки Айрис. Иногда ей хочется встать во дворе и заорать в полный голос, только подобное неуместно и недостойно герцогини Алва, тем более урожденной Окделл. — Ричард… — шорох ткани едва ли не громче слов. Возможно, это портьера шевельнулась из-за ветра, однако Эдит кажется, будто кто-то из них скинул рубашку. Может, даже оба. Алва хорош собой по-прежнему, к нему милостиво время. Временами Эдит искренне желает ему окриветь, окосеть и облысеть. Пусть ей самой подобный муж был бы в тягость, но тогда он точно не достался бы брату. Впрочем, стоит признать: Алва держит Ричарда нисколько не меньше, чем тот его. Они привязаны друг к другу слишком крепко — не разорвать. Власть Эдит точно мала для этого. Наверное, ее и выбрали в жены регенту лишь для того, чтобы частные визиты Ричарда в Кэналлоа не выглядели подозрительно. За шорохом, тихими словами и какой-то возней — кажется, оба переместились на пол, на кэналлийский ковер, — Эдит являются сцены одна отвратительнее другой. Она уже давно отыскала в библиотеке и прочла легенду о Марке и Лаконии. Автор явно принял сторону последних, а сердце Эдит рвалось на части, когда она представляла, как должна была себя чувствовать несчастная женщина — жена Марка, знаменитого полководца, не знавшего поражений. — Фух, наконец-то, — выдыхает Ричард. — Рокэ, я нашел свечу. — Слава Леворукому, — замечает тот. — Кстати, ответь, будь так любезен, отчего мы не кликнули слуг? — Да ну, — Ричард наверняка отмахивается, — Не испытываю ни малейшего желания гонять кого-либо из-за подобной мелочи. «Так они искали свечу?..» — Эдит ощущает себя еще более обманутой. Лучше знать наверняка, чем блуждать в лабиринте недомолвок, прикосновений, взглядов и чувств, слишком осязаемых, чтобы не замечать их. Ей, честное слово, было бы легче принять противоестественную связь между мужем и братом, нежели гадать снова и снова, существует ли та на самом деле или лишь в ее голове. — В таком случае зажги уже свечу и иди сюда, хочу показать нечто интересное. В конюшне соберано положено быть лишь лучшим коням. Каждый год прибывают корабли из Багряных земель с чистокровными морисками, но не многим из них посчастливится попасть к Алве. Говорят, Моро — вороной жеребец-убийца — за буйный нрав подлежал отстрелу, но Алва захотел дать коню шанс. Ричарду он тоже решил преподнести подобный подарок. Гнедой красавец с умными карими глазами, черными гривой и хвостом и светлыми подпалинами на бабках рыл землю копытом во дворе. Эдит вышла не столько полюбоваться им, сколько просто прогуляться. Сев на скамеечку под цветущим гранатом, она посмотрела на столпившихся слуг. Те наперебой, размахивая руками от переизбытка эмоций, обсуждали новое приобретение соберано. Гнедой прядал ушами и время от времени вскидывал голову. Столпотворение ему не нравилось, но восхищенные интонации и взгляды немного примиряли с действительностью. Из дома чуть ли не бегом выметнулся Ричард в одной рубахе и штанах. Казалось, он едва успел подняться с постели, хотя когда Эдит постучала в дверь его комнаты, то ей никто не ответил, а служанка сказала, что видела дора Рикардо ранним утром, и тот куда-то очень спешил. «Не к Алве ли?» — возникла заполошная мысль и сразу пропала, поскольку Ричард улыбнулся ей очень тепло и помахал рукой. Он подошел к стайке галдящих кэналлийцев, бросил несколько слов, а потом, внемля совету кого-то, протянул руку и погладил коня по шее. Не тут-то было, гнедой немедля отстранился, дико кося глазом на дерзнувшего прикоснуться к нему человека. Вслед за этим в руке Ричарда оказалось яблоко, которое конь все же, после долгого раздумья, принял. Слуги тотчас разразились ободряющими и одобрительными возгласами, с точки зрения Эдит лишь пугая нервное животное. Ричард что-то отвечал, затем кивнул, ухватился за холку жеребца и вскочил верхом, и не подумав про узду и седло со стременами. Безумец! Повелся на россказни, будто лишь так можно заслужить признание норовистого мориска. Разумеется, конь не стерпел, выгнул шею и пошел боком, разгоняя толпу. Сопровождавшие его курчавые и смуглые выходцы из Багряных земель напряглись, удерживая гнедого на месте, но все оказалось тщетно. Парой движений он вырвал веревки у них из рук. — Эй-эй-эй, — разнеслось по двору. С этим возгласом разбегались слуги. Конь сделал свечу, но Ричард удержался, вцепившись в гриву и приклонившись к самой шее. Гнедой немедленно поднялся на дыбы, и противостоять дальше сил у Ричарда не хватило. Он должен был скатиться под копыта жеребца, разбив голову о плиты, мостившие двор, но этого не случилось. Каким-то чудом рядом с ним появился Алва. Эдит не видела, когда он вышел во двор. Казалось, он возник прямо из воздуха, подобно Анэму. В следующий миг Ричард рухнул в его объятия, а Алва подхватил его очень легко, будто брат ничего не весил, и прижал к себе крепко-крепко, возложив вторую руку на шею мгновенно присмиревшего жеребца. Время застыло, хотя наверняка неслось вперед взбесившимся мориском-убийцей. Алва вцепился в Ричарда словно в свое сокровище, боясь выпустить, прижимал к груди, кажется шептал что-то. В какой-то момент тот дернулся — видимо, понял, что подобное поведение неуместно. Эдит поднялась, когда оба направились к ней. Она была взволнована и не скрывала: не каждый день становишься свидетельницей того, как муж изменяет тебе с твоим собственным братом. Впрочем, это ее состояние удалось легко выдать за тревогу за Ричарда. — Все хорошо? — спросила она, прикасаясь рукой к груди напротив сердца. То действительно билось учащенно. — Ничего страшного, моя дора, — как обычно галантно проронил Алва. — Столько лет прошло, а Ричард так и не научился сносно ездить верхом. — Наверное, потому, что никто не подсовывал мне демона в конском обличье, — заметил тот. Алва задорно рассмеялся, воскликнув: — Какое упущение! Кстати, неплохая идея: назовите этого красавца Демоном. Демон — Инкубо. Вполне подойдет. После этого происшествия Эдит возненавидела всех троих. Алва и Ричард теперь не только уезжали вместе к морю, ныкались по нишам и темным комнатам в Алвасетском замке, фехтовали так, что ей становилось жарко, — не бой на шпагах, а танец, причем интимный: с объятиями, поддержками, прикосновениями к… всевозможным местам, — а еще и в конюшне скрывались. Инкубо Ричарда принял. Почту обычно приносили с утра. Эдит неторопливо поднесла к губам чашечку с шадди, к которому пристрастилась в Кэналлоа, и взяла с подноса первое письмо. Герцогиня Мирабелла большую часть своего послания посвятила хозяйственным делам. Она писала о хорошем урожае зерна и яблок, о посевах льна, о том, что завершено строительство мастерских и теперь ткать лен будут и в замке, а это сулит большие прибыли. Она соскучилась по сыну и ждала его на праздник урожая, тем более управляющий обещал хорошую охоту: зверья в лесах развелось много. Эдит усмехнулась: вот и у нее будет праздник! Братец уедет, и Алва наконец вспомнит и о ней с детьми. Хотя, конечно, она несправедлива — наследниками ее муж занимался, сам назначая им менторов, проверяя их успехи и играя с ними в различные детские игры в редкие свободные минуты. Старшего, Рико, он даже намеревался взять с собой в Олларию на зиму. Сама она в столице бывала нечасто, чему в душе радовалась: вряд ли при дворе с ней были бы особо деликатны. Ей представлялось, что при появлении герцогини Алва собравшиеся дамы и кавалеры, приторно улыбаясь, насмешливо переглядываются за ее спиной и сплетничают, каким образом распределяет свое внимание господин регент между собственной женой и шурином. Или, возможно, они развлекаются втроем, по–родственному, так сказать? Эдит раздраженно отодвинула от себя вдруг начавший горчить шадди и снова вернулась к письмам. Айрис расспрашивала о племянниках, сожалела, что давно их не видела и выражала надежду на встречу в Надоре: она намеревалась приехать туда на праздник урожая повидать матушку и лично отобрать собольи шкурки для нового плаща. «Я так давно не была дома, — писала сестра, — и мы давно не собирались все вместе! Конечно, Дейдри вряд ли сможет присоединиться к нам, раз кесарь при смерти, но ты! Что тебя так держит в Кэналлоа? Говорят, твой супруг, несмотря на свою занятость, собирается заглянуть к нам на пару дней, а ты? Или ты решила воспользоваться случаем и отдохнуть разом от общества мужа и брата? Я, конечно, понимаю тебя, но матушка явно обидится». Эдит судорожно скомкала листок и отшвырнула его от себя, как какое-то насекомое. Вот оно что! Значит, супруг собрался из Олларии в Надор, но почему-то не счел возможным сказать ей об этом? А братец? В доме предков вознамерился наслаждаться обществом любовника, презрев и чувства матушки, и своих вассалов? Ей захотелось разрыдаться в голос, закричать, схватить чашку с недопитым шадди и швырнуть ее о стену, с наслаждением наблюдая, как расплывается на нежном шелке безобразное темное пятно. Герцогиня Алва медленно промокнула губы салфеткой, отставила чашечку и позвонила в колокольчик, вызывая горничную с новой порцией шадди. — Чем занят? — Алва склоняется к плечу Ричарда, нависает над ним, опаляет горячим дыханием мочку уха (Эдит помнит — когда Рокэ так делает, ему невозможно отказать и хочется простить все). — Вижу, тебе не дает покоя кампания моего предка? — Вот… смотри, — Ричард указывает на книгу, лежащую перед ним на подставке из черного дерева. Эдит вновь застала их в библиотеке. В Алвасете она не такая, как в Надоре: не столь огромна, занимает только один этаж, но книг в ней значительно больше. И спрятаться здесь не получится, как и подглядывать. Тем хуже! Поскольку Ричард ее видел и даже поздоровался, да и Алву ничего не смущает. «Это до какой же степени бесстыдства нужно дойти, чтобы на глазах у законной супруги откровенно заигрывать с ее братом?!» — думает Эдит, исподволь наблюдая за тем, как Алва склоняется еще ниже, чуть ли не ложится подбородком на изгиб плеча — они у Ричарда широкие, потому удобно. Бледная рука, увитая серебряными кольцами с сапфирами, прижимается к более смуглой, и брат не вздрагивает, не возмущается, принимает покровительственный и интимный жест. — И?.. — мурлыкает Алва в его ухо. — Если верить расстановке сил, расположению артиллерии, взять в расчет количество войск и снарядов, маршал Алонсо не должен был одержать победу. — Он — Алва, — шепчет Рокэ, довольно ухмыляясь. — Нам помогает сама Кэртиана. — О! В это как раз легко поверить, — бросает Эдит холодно, но на нее, разумеется, можно не обращать внимания. Смущаться эти двое, конечно же, не намерены, даже не отлипают друг от друга. — Действительно? — Алва смеется легко и беззаботно и обращается к брату: — Смею указать на вон тот неприметный холмик и лесок возле него. — Создатель… — выдыхает Ричард. Эдит не сомневается, что так он реагирует на прикосновения, а вовсе не на указанную Алвой подсказку. Какая вообще радость разбирать уже давно минувшие сражения? — Ну конечно. Ваш предок гений! — Скромно замечу, не только он, — говорит Алва, слегка меняя положение головы. Теперь он соприкасается с Ричардом волосами. Темное золото с вороным серебром — красивое сочетание. Даже Эдит признает это. — Помнишь Дараму? Они могут часами ворошить прошлое. Словно специально тычут им ей в лицо, будто без слов указывают: нас связывает слишком многое, не лезь. — Не буду вам мешать, — говорит она, вставая и выходя из библиотеки. И никто и не думает ее останавливать. «Подобное нельзя терпеть более! Я не дам этим двоим и дальше насмехаться. Не позволю! — твердит Эдит, почти бегом возвращаясь к себе. — Я придумаю выход, найду решение. Немедленно!» Решение было простым и страшным. Несколько минут она постояла с закрытыми глазами, сжимая кулаки, как в детстве, набираясь храбрости, и медленно направилась в комнату Молли, своей служанки и подруги детства, привезенной из Надора. В маленьком помещении пахло травами и медом, горела небольшая жаровня, а сама хозяйка, что-то весело напевая, помешивала в стареньком горшке какое-то варево. Увидев герцогиню, она присела в низком реверансе и радостно улыбнулась: — Эрэа Эдит! — Да, я. Что варишь, Молли? — Да вот, сына Джейме-конюха колики мучают. Помочь хочу. — Успеется, Молль. Мне свари. — Да неужто хворь какая накинулась? — Накинулась, — Эдит скривила губы. — Жить не дает! — Да что случилось-то, эрэа Дита? Может, к лекарю лучше? Травница смотрела на свою госпожу, и на лице ее явственно проступал испуг. — Что вы задумали, эрэа Дита? Я дурного не делаю. — А это не дурное, хорошее. Сделаешь, и мне полегчает, подружка моя дорогая! Разве ты не хочешь мне помочь? Молли прижала руки к груди и замерла, глядя на свою госпожу как кролик на удава. — Сонное зелье свари. Как твоя мать для жены кузнеца Брэна варила. Молли побелела и отступила к стене. — О чем это вы, эрэа Дита? Не было такого! Эдит усмехнулась. Счастливица эта Молли, приехала в Кэналлоа вместе с ней, замуж вышла за сына домоправителя, муж любит, по родственникам не гуляет. — Свари, Молли! Иначе все узнают, чем твоя мать промышляет! Думаешь, герцогиня Мирабелла или мой брат простят? — Да как же вы можете, эрэа Эдит? Моя матушка как родную вас… Как вы… — Подействовать должно не сразу, — велела Эдит. — Через несколько часов. Молли смотрела на нее, тяжело дыша, не веря, что перед ней та, с кем она вместе шалила в детстве, ее добрая и веселая госпожа. — Грех это, госпожа герцогиня, — тихо сказала она. — Спаситель такого не прощает. — Твоей матери простил? — Не простил, раз вы прознали, госпожа герцогиня. Сварю, раз приказываете, вечером приходите. На закате Молли вручила Эдит маленький темный пузырек. — Вот. Только ручаться не могу: рецепт знаю, а варить не доводилось. Может раньше подействовать, может позже. Эдит взяла пузырек и протянула Молли маленький, туго набитый мешочек. Но та лишь покачала головой. — За смерть денег не берут, герцогиня Алва. Эдит швырнула мешочек ей под ноги и стремительно вышла из комнаты. У себя в будуаре она поставила пузырек на столик и бессильно опустилась в кресло. Она сошла с ума… сошла с ума… Но перед глазами вновь встала картина: Ричард падает с лошади в объятия мужа, а тот подхватывает его очень легко, будто брат ничего не весит, и прижимает к себе крепко-крепко, возложив вторую руку на шею мгновенно присмиревшего жеребца. Нет, так дальше жить нельзя, она больше не выдержит такого. Он должен уйти. Эдит дернула за витой шнурок и приказала позвать Хайме, домоправителя. Она еще пару недель назад велела ему заказать серебряную флягу с выгравированными на ней вепрем и вороном — символом дружбы двух домов. Она снова посмотрела на темный пузырек и решительно взяла фляжку в руки. Ричард Окделл покидал Алвасете на рассвете: путь его лежал в Надор. Герцог Алва предлагал ему часть пути проделать морем, но тот отказался. — Инкубо будет скучно плыть, — заявил он, и Алва засмеялся в ответ. Когда Эдит спустилась во двор замка, всадники были в седлах, кроме брата, стоявшего рядом с ее мужем. Ричард засмеялся и, обхватив за талию, закружил ее на месте. — Я буду скучать! — Я тоже! — Эдит улыбнулась и протянула ему серебряную фляжку с тончайшей гравировкой: вепрь и ворон. — Твое любимое! Будешь в дороге вспоминать меня. — Я и так о тебе всегда помню, сестричка! — засмеялся брат и, отвинтив крышку от фляги, медленно запрокинул голову, ловя губами золотистую струю. Эдит замерла, чувствуя, как сердце каменеет в груди. Остановить! Что она делает?! Но, вместо того чтобы вырвать флягу у него из рук, она немеющими губами произнесла: — Пусть твоя дорога будет легкой, брат! И вдруг над двором раздался отчаянный крик: — Не-е-ет! Не пейте, бросьте ее, тан Ричард! Не-е-ет! По лестнице, спотыкаясь и голося, бежала Молли. *** Хлопнула дверь, и Эдит очнулась от воспоминаний. — Вы пришли объявить мне приговор? — хрипло спросила она. Не отвечая, муж разглядывал ее, как будто видел в первый раз в жизни. Бешеный, полный ненависти взгляд вынести было трудно, и она опустила глаза. — Когда? — Завтра. — Я могу написать письмо матушке? — Зачем? Хотите переложить тяжесть содеянного на плечи немолодой женщины, любящей как сына, так и дочь? За свои поступки надо платить самой. — А дети? Я хочу видеть детей! Вы не можете запретить мне повидать их в последний раз! — Мальчиков отправили погостить на Марикьяру. Потом им скажут о вашей смерти. На глаза Эдит набежали слезы, но она усилием воли сдержала их. — Мне позволят хотя бы исповедаться? — Теперь для этого у вас будет достаточно времени. Эдит с недоумением подняла на него глаза, ожидая объяснений. — Вас сегодня же отвезут на остров Эльбо, в местный эсператистский монастырь, где вы и проведете остаток своих дней. Эдит вздрогнула. Эльбо, один из многочисленных островков вокруг Кэналлоа, славился своим монастырем. Туда удалялись те, кто искал уединения и покоя, так как добраться до него можно было только в течение летних месяцев, в ясную безветренную погоду и с хорошим лоцманом, знавшим путь между подводных рифов. Ранней весной, осенью и зимой остров был полностью отрезан от материка, и сообщение возобновлялось лишь в конце месяца Весенних Молний, а иногда приходилось ждать и до Летних Скал. — Помутнение рассудка, вызванное ведовством вашей служанки, требует уединения и молитв, — пояснил Алва. — Что с Молли? — тихо спросила она. — Что делают с отравителями? Повешена. Семья сослана на сапфировые копи. — Но она же попыталась спасти! — Она всегда считала герцога Окделла своим господином, даже когда переехала на Кэналлоа. А если бы вы захотели угостить кого-то еще, могла и промолчать, не правда ли? Разве человек, взявшийся готовить отраву, заслуживает снисхождения? Он виноват, как и тот, кто эту отраву подносит людям, ибо знает, что творит. — Тогда почему такая милость ко мне? Лицо Алвы исказила кривая усмешка. — Я с удовольствием придушил бы вас своими руками, но увы. Вам повезло — вы моя герцогиня и не можете быть отравительницей. Вот скорбной духом — да. Таких принято лечить покаянием и молитвой — именно этим вы и будете заниматься все отпущенное вам Создателем или Леворуким время. Эдит вздохнула, стиснула руки и наконец осмелилась задать вопрос, который мучил ее все время пребывания в тюрьме: — Ричард? Он погиб или его сумели спасти? — Хотите знать, достигли ли цели? — бесцветно ответил вопросом на вопрос Алва. — Он мой брат, что бы ни стояло между нами! — Вы поздно об этом вспомнили, эрэа! Но, может, хоть сейчас вы скажете, что он вам сделал, чем заслужил отраву из ваших рук? — Он предал меня, как и вы! Он выдал меня замуж, чтобы предаваться с вами греху мужеложства! Айрис и Ее Величество предупреждали меня об этом, но я к ним не прислушалась! — Вы подозревали нас в прелюбодеянии и не попытались разобраться? — Как я могла это сделать? — Задать вопрос брату или мне, и тогда решать свою судьбу. Ваша матушка имела смелость отказать первому жениху из-за его, с ее точки зрения, недостойного поведения. — Скажите, что с братом! Алва, не ответив, открыл дверь и вышел. *** В монастыре ее сразу провели в отведенные ей комнаты, где уже стояли кованые сундуки с вещами, лежали кожаные мешки с бумагами и шкатулки с драгоценностями. Видимо, Алва хотел, чтобы даже воспоминания о ней не осталось в замке. Эдит распаковала мешки, переворошила сундуки: там было все, находившееся в ее покоях, кроме одного — портретов детей, их рисунков и поделок, которые они дарили ей. Их у нее отняли навсегда. В комнате она была одна и могла позволить себе слабость: заплакать, упав в тяжелое, обитое потертым бархатом кресло. Именно поэтому и не услышала скрип тяжелой двери и тихие шаги. Только перестав рыдать, она поняла — в комнате кто-то есть. Невысокий седой священник в черной, подпоясанной толстой веревкой рясе со смущенной улыбкой стоял у двери. — Прошу меня простить, герцогиня. Я, видимо, не вовремя. Эдит посмотрела на его морщинистое лицо, усталые темные глаза и замотала головой. — Что с моим братом, скажите, умоляю! Его ведь можно было спасти?! — Я не знаю, дочь моя. Мирская суета почти не доходит до нас. Еще раз извините меня, я зайду позже, когда вы отдохнете. Священник направился к двери, но Эдит остановила его жестом. — Выслушайте меня! — Меня зовут отец Игнасио, герцогиня. Вы хотите исповедоваться? Эдит кивнула и медленно опустилась на колени. Она не помнила, сколько времени длился ее рассказ, но священник слушал ее очень внимательно, не прерывая. И лишь когда она замолчала, заговорил: — Скажите, ваша сестра и Ее Величество открыто говорили вам, что ваш муж и брат — любовники? — Нет, как они могли! — Королева нет, но ваша сестра должна была сказать если не вам, то вашей матери! Говорила ли она об этом герцогине Мирабелле? — Нет. — Значит, если предположить, что это правда, герцогиня Айрис спокойно смотрела, как вы выходите замуж за человека, поступки которого шли вразрез с вашими представлениями о семейной жизни? — Матушка и так была против брака. Ей не нравился герцог Алва. — Обвиняла ли она его в грехе мужеложства? — Нет, в разговоре с братом она упоминала этот грех, но называла других представителей наших родов. Священник кивнул. — А после вашего замужества сестра продолжала намекать о греховных отношениях ваших родных? — Да, постоянно. По двору гуляли сплетни, она рассказывала. И Ее Величество… она часто меня жалела, писала, что я должна быть стойкой. — Сплетни? И вы верили сплетням? А знаете ли вы, что в Олларии многие уверены в том, будто кровать у вас в спальне из чистого золота? — Но это чушь! — вырвалось у Эдит. — Ну почему же? Говорят же. — Я сама видела! Однажды лошадь понесла, и мой брат чуть не разбился. Мой супруг подхватил его, вцепился, прижал к себе, что-то шептал… — Ваш брат чуть не погиб, тем более на его глазах. Он испугался за него. Отец Игнасио тяжело вздохнул и посмотрел на Эдит. — Вашего брата и мужа связывает много и хорошего, и плохого. Они прошли Лабиринт и связаны им навеки. В одной из древних рукописей говорится о том, что прошедшие его путями становятся единым целым и не могут долго находиться в разлуке. — Вы хотите сказать, это Лабиринт так определил их отношения? — Я ничего не хочу сказать, я не знаю. Отношения между мужчинами не являются в Кэналлоа чем-то противоестественным, а ваш брат после Лабиринта долго оправлялся от ран в Алвасете. Почему вы не спросили прямо? Вряд ли вам солгали бы. Если это правда и вы не смогли бы принять ее, можно было бы вернуться в Надор или выбрать себе другое место для жилья. Герцог не стал бы вас удерживать. — Мне казалось, все знают об их падении и смеются надо мной! — всхлипнула Эдит. — Все! Мой брат собрался уезжать, а мой супруг решил последовать за ним. Он говорил о том, что едет в Олларию, а сам вознамерился посетить Надор в праздник урожая! — В Надор! С чего вы взяли? Герцог отправлялся в Олларию, так как туда должны приехать на переговоры представители Эсперадора. Вряд ли он сможет выбраться куда-то из столицы в ближайший месяц. — Но как же так… мне написали… Эдит наморщила лоб. «Говорят, твой супруг, несмотря на свою занятость, собирается заглянуть к нам на пару дней, а ты?» — вспомнились ей строки из письма Айрис. Говорят… Создатель! Эдит показалось, что на плечи опускается тяжелый, поросший мхом камень, как те, что лежат в основе ее родового замка. Никогда, теперь уже никогда не узнать ей правды! Она закрыла лицо руками, раскачиваясь из стороны в сторону, и не заметила, как отец Игнасио покинул комнату.