не говорит

Саша не то чтобы себя накручивает, нет. Он просто видит.       Видит, как Яр бросает короткие колючие взгляды на Гордеева, пока тот машинально-небрежно поправляет свою пышную шевелюру, и тоже невольно хватается прилизывать свои растреппанные патлы. Видит, как внимательно Яр заглядывает через Ленкину спину на подвисшего Кирилла, будто бы пытаясь предугадать, когда же того прорвёт на внезапную ироничную подколку. Пытаясь успеть вперёд посмеяться или перехватить инициативу. Пытаясь взобраться, впрыгнуть с ним на одну волну. Яр ловит каждое кириллово движение, каждый неловкий поворот замешкавшегося Гордеева, каждый пафосный надрывный вздох в песнях, да и между ними тоже. Сашка сам иногда не успевает отследить, в какой момент всех их на сцене охватывает это почти синхронное, сентиментально-шутливое «Ахх!», но оно точно подхвачено от Кирилла неизменно вни-ма-тель-ным Яриком.       - Кривляешься сегодня много, Баярунас, имей совесть! Дай людям проникнуться хотя бы одной грустной песенкой, а то на следующей «Пентаграмме» уже совсем стыдно будет выходить на сцену в этом солидном чёрном.       - Это все Гордеев, он первый начал! Видел, как он там опять стойку томно лобызал? Я уже не могу, я устал различать его патетику и приколы…       Саша видел, да. Видел, как Ярик пулей летел из гримёрной, случайно хлестнув рукавом по ходу дела несчастную Лену, чтобы встать в кулисе у самой сцены и смотреть - ну не слушать же? Мониторы-то в зал направлены - гордеевский романс.       Эксперимент на восьмое марта вообще был не очень, если судить субъективно. Сашин экспрессивный, несдержанный (недо)романс против классической, с претензией на эталон, сдержанной, трепетной чувственности в кирилловых «Напрасных словах». Материал Гордеев вообще всегда подбирает себе какой-то странный, шибко интимный, напыщенно-личный, но в этот раз совсем уж романс вышел… «гордеевский». А Саша видит, что всё вот такое вот - «гордеевское» - Ярику нравится. Ярик это к себе постоянно тащит, пристраивает, примеряет, хочет то ли забрать и спрятать, то ли вообще присвоить. Как с «Морской невестой», например. Мало ему сольной партии в начале - он то к Кириллу подстроится вторым голосом, то вообще за Лену вступит на припеве. «Да блин, я заслушался вас, аж самому петь захотелось - забылся, каюсь». Забылся, ошибся - дедушка Фрейд таких ошибок обычно не прощал.       Не то, чтобы Саша себя накручивал, но он ведь слышит. Слышит, как Ярик наглеет посреди и без того уже исковерканной, путаной «Невесты» и в самый драматичный момент вбрасывает своё - лишнее! - «да». Саша слышит, что «да» это целиком и полностью спонтанное, незапланированное, игровое, но все эти аргументы меркнут перед тем едким фактом, что «да» это - для Кирилла. И звонкий, переливчатый смех в микрофон после очередной шутки, и шепот в самое ухо, почти на носочках, перед совместным номером, и взгляды-кивки-согласия с непроизвольным утвердительным «угу» - всё это для Гордеева. А что остаётся у Ярика для Саши?       Для Саши набор скудный, спартанский: с дюжину косых прищуров из-под реснично-челочной занавески, пара-тройка сдавленных нервных смешков на сцене, горсть ободряющих улыбок, чайная ложка осторожных (или «осторожничающих» даже) прикосновений и какая-то дикая, обескураживающая решительность в дуэтных партиях на самом острие ножа. Вообще всё, что для Саши, оно вечно острое.       В какой-то момент лета (а всё лето у него собирается паззлом из таких вот моментов - «с» и «без»), когда вакуумное «без» затягивается на несколько недель, Казьмин тормозит перед зеркалом в гримёрке и сознаётся своему жалкому отражению: стало совсем трудно. Болезненно, ненормально, патологически тяжко. Тяжко выносить его подколки (снова «а-ля Гордеев), высокие мелизмы на проигрышах, тычки локтем в бок. Даже свитер, который Яр по-дружески одолжил ему на пару дней ещё в марте и который до сих пор вздыхает у Саши в шкафу запахом цитруса и сумасшедшинки в тоске по своему хозяину, и тот колючий донельзя. Его невозможно носить в Москве именно поэтому: колется больно свитер, а не осознание собственного уязвимого одиночества, в этом Саша себя сразу убедил.       И нет, он себя не накручивает. Он просто видит и слышит. Видит, что Гордееву этот лохматый, неустойчивый во всех отношениях пассажир на его сёрф, на одну с ним волну - нафиг не сдался. Кириллу дай только в руки микрофонную стойку, разреши его челке упасть на лоб, предложи ему опустить песню на пару тонов и похвали его аккуратный шёпот в начале - и он в открытом космосе. Вот его волна. Цунами, преодолимое только в одиночку. И всё, что между песнями - не важно. Все, что вокруг и около музыки - не имеет веса. Саша слышит: красивые, чистые ноты в гордеевсих партиях и взрослые, почти братские, снисходительные нотки в обращениях к Ярику. Саше хочется крикнуть Баярунасу детское, обиженное: «Дурак!» Вместо этого он рвет глотку на роковых припевах, не понимая, откуда вообще взялась эта заноза - обида - и что с ней дальше делать.       Гордеев ловит его на периферии сознания, времени и пространства: где-то между опьянением послеконцертными бурными овациями и осознанием предстоящего месяца творческой «рутины», под знаком «без». Проще говоря, в коридоре между гримеркой и выходом на «курилку». Хватает за рюкзак молча и осторожно, но со своим убедительным заговорщицким выражением лица, так что Саша послушно сам себя впечатывает в стену и готовится внимать. Чему - не понятно, но по сути - не страшно. Наверняка очередной отеческой хвалебной тираде (до Гордеева всегда дольше всех доходит впечатление от концерта - высокий сильно) или новым, горящим энтузиазмом идеям по усовершенствованию общей программы. Лене на уши, видимо, присесть ещё не успел.       Но вместо этого Кирилл сегодня подозрительно долго держит свою театральную паузу. «Подвис... формулирует по-красивее, что ли?» - думает Саша и улыбается не то от своей мысли, не то от непроизвольного волнения, подстегивающего полупьяное сознание.       Кирилл всматривается в его лицо, задерживается на нездоровых, мешковатых синяках под глазами, встряхивает за плечо и цедит недовольное: - Дурак! - Что, сегодня всё было ТАК плохо? Я вроде почти не лажал на низах даже… - Саша нервозно отшучивается. А сам стремительно проводит идиотские параллели: Кирилл так метко и прямо говорит ему то же, что сам он каждый раз пытается крикнуть Баярунасу. У Кирилла вот выходит очень проникновенно, может, и у Саши когда-нибудь получится? - Ты совсем запутался, спящий красавец? Веревками принца к себе привязал, заснул раньше времени, а веретеном так и не укололся, помочь? - Гордеев, ты, конечно, уже что только не исполнял и на сцене, и тут, псих, но такое от тебя слышать реально страшно. Что не так-то? - Эх, дать бы тебе в глаз, да побольнее, вместо поцелуя прекрасного принца, чтоб очнулся уже и прозрел! Но там синяк и без моей помощи есть. - Ну, если ты прямо не хочешь говорить, я устал и вызываю такси… - Бегство, значит? И часто мы, Саш, от проблем бегаем? Или только от одной так быстро улепетываем? - По-моему, проблемы тут у тебя. Причём с головой, что прискорбно, конечно. Но настроения совсем нет, Гордеев, правда.       Саша устало потух, ссутулился у стенки, отблески концертных софитов совсем выветрились из глаз. Кирилл кое-как убрал с лица кривую Хайдовскую ухмылку и продолжил по-джекилловски поучительно-серьёзно: - Саш, я понимаю, тот - мелкое недоразумение, хорек зашуганый. Пока в себе разберётся, состарится и на коня на белого не влезет. Но ты, блин, куда? Взрослый мужик, а тоже - рот раззявил и ходит себе, стенает. За вас же за обоих страшно: один дурак скоро без голоса останется, а другой - вообще в себе замкнется и нафиг «самопарализуется», лишь бы лишнего опасного движения не сделать. - Стой, так, стой, ты о ком щас? - Ты и Баярунас, у нас тут выбор тормознутых красавиц и принцев… невелик. Не в обиду Лене будет сказано, - Кирилл хмыкнул своей очередной удачной подколке. Саше было вообще не до смеха. - То есть? Я не совсем въезжа… - То есть, Саша, вместо того, чтобы в следующий раз на Пентаграмме убивать меня глазами своими пятикопеечными из-за кулис на «Морской невесте» и жечь спину Ярику, лучше заранее с ним поболтайте… как это, ну вроде, по душам. А лучше даже вот сейчас прямо поболтайте. А ещё лучше - сразу обними его, что ли, обоим легче станет, а потом уже и разберётесь с вашими... высо-о-окими «чюйствами», - Гордеев презрительно покривлял это слово, но серьёзных глаз от Саши не отвёл. - Погоди, стой, я думал, ты… Он же постоянно к тебе, и вообще, - Казьмин замялся, совсем перегруженный последними зацикленными минутами разговора. - Саш, не накручивал бы ты себя так. Ярик у нас парень вообще-то тактильный. А вот тебя, наоборот, за тридцать верст обходит, лишь бы лишний раз не дотронуться, не выдать себя, видимо. Как видишь, это не очень работает. Он на твоих песнях вообще затыкается и дышать, по-моему, перестаёт. Короче, разгребать вам это вместе давно уже надо, а то закопались совсем. Кстати, слушай, я ещё хотел узнать, пока ты тут… Я с Леной уже обсудил, но может, ты что-то другое придумаешь: распишем «Ты играешь с огнем» на четверых? Ну, в смысле, ты, я, Лена и Вера. Ярик не обидится, если ты его предупредишь, я думаю. Так что, ты как? Саша не отвечает. Он не слышит и не видит. Саша вообще-то не то, чтобы себя накручивает. Но похоже, он все это время был слеп и глух. И глуп, безнадежно глуп.