Причуды

Беззвучные шаги следовали за тенью, ползущей по стене поместья бабочки, словно странствующий мукаде. Затеряться и не издавать ни шороха - одно из профессиональных умений, которые Канао ещё не успела потерять. Мастер всегда говорила ей, что её навыки борьбы всё ещё с ней и она всё ещё может сражаться, что ей не нужны глаза. Может быть, она и права, Канао не знает. Ученица, несмотря на все мольбы, ни разу не взяла в руки тренировочный меч с тех пор как стала на ноги. Ей было всё равно на растрачиваемый потенциал. Конечно, своим бездействием она разочаровала человека, который так щедро принял её в свою обитель, но со временем мастер становилась всё горьче и горьче. Может быть, это была её вина, но с каждой новой просьбой вернуться в строй, Канао всё больше понимала, что мастер хотела, чтобы она сражалась не ради себя или других, а ради её статуса, эго, и памяти о Шинобу. Её мастер больше не её мастер, она больше не была собой, так что на её мольбы и угрозы ей тоже всё равно. Аои всегда возвращалась из додзё еле живой. Канао приходилось только представлять, как выглядит её лицо в эти моменты. Она видела её плачущей только один раз, тогда она была меньше и не пыталась выдавить из себя улыбку. Обрабатывая её раны - ещё одно напоминание о том, что Канае больше никогда не будет собой снова, - она благодарила Бога за то, что он забрал её глаза раньше. Она не хотела видеть Аои в таком истерзанном состоянии. Канао была виновата и в этом тоже. После того, как она, последний выживший тсугуко поместья бабочки, отказалась от меча, следующим наследником по праву должна стать она, Канзаки Аои. Так исторически сложилось, из всех пяти она же была самой слабой. Канае пыталась вести себя с ней так же, как когда-то с Канао, попытки вернуть которую она тоже не бросила, но новая тсугуко просто не дотягивала до её планки. В один день, Аои сказала мастеру перестать притворяться. Тогда же она получила от мастера первый удар ногой в живот. Канао просто стояла за дверью додзё и слушала. Они садились и говорили. Минут тридцать, не больше, но эти разговоры были для Канао очень ценны. Не только для неё, но и для Аои тоже. У них у обоих были собственные порочные круги, и в эти тридцать минут их циклы истязаний словно пересекались, девочки наконец-то могли побыть рядом с кем-то, кто был похож на них. Они чувствовали себя не так одиноко эти тридцать минут. Они обе, Канао чувствовала это. - Ты, наверное, очень хочешь своё зрение обратно, да? Аои часто это спрашивает. Сначала, её удивляли отрицательные ответы, но со временем она к этому привыкла. Она не понимала, почему Канао так говорит, не понимала, и никогда не поймёт. Может быть, её и терзало желание узнать, но она никогда не продолжала этот разговор. Канао нравился такой распорядок. Она не хочет свои глаза обратно. Эти глаза ещё помнят растерзанные тела её родителей. Помнят лица тысячи убитых горем людей, чьих любимых постигла та же участь. Помнят, как медленно растворялись её бывшие сёстры по мечу, которые жили и тренировались с Канао тут, в поместье бабочки. Помнят смеющийся взгляд демона, который был виновен в этом всём. Сёдзи схлопнулись за её спиной и Канао ступила в сад. Остановившись и вытянув руку, спустя несколько секунд, на кончике её пальца что-то шелохнулось. Сад всегда был наполнен цветными бабочками, и они обязательно садились ей на руки. Сейчас, Канао была похожа на них больше, чем на Аои, Канае или Шинобу. Бесполезное украшение, роль, которую она сама согласилась на себя взять, затерявшись в так знакомом ей поместье, как мукаде в поисках своего места на просторах Японии. - Даже сейчас, ты улыбаешься. Ты удивительная, Канао. Именно поэтому ты - тсугуко. Я никогда не стану такой, как ты. Аои часто говорила и это тоже. Лицо болело, но Канао не могла перестать улыбаться. Было что-то неправильное в её извечном спокойствии, но она просто не могла избавиться от старой привычки. С самой потери зрения Канао мечтала о том, чтобы перестать улыбаться, и больше всего ей этого хотелось именно когда она слышала это, потому что это не были слова её подруги. Та Аои Казаки, которую она знала - гордая, уверенная и целеустремлённая, она бы никогда так себя не принизила. Эти горькие слова в ней говорила такая же горькая Канае Кочо, отравленная и отравляющая всех собственным горем. По привычке, Канао прижалась к стене додзё, прислушиваясь. Как всегда, ей не хотелось это слышать, и в то же время, она не могла остановиться. Некогда нежная и заботливая, сейчас Канае Кочо походила на разъярённую стихию. Уставшая, такая же уставшая, как и девушки, которые страдали из-за неё. Стены додзё дрожали, наполняясь звуками, об происхождении которых и думать не хотелось. Как и Канао, Аои уже не кричала и не плакала. Она просто терпела. - Если бы ты только была как она..! Тело, тяжело дыша, упало на пол. К нему подтянулись стремительные шаги, и вскоре, обессилев, второе тело упало на него сверху. Канае Кочо рыдала, как всегда прижимая к телу истерзанную собственную рукам Аои. Это происходило редко, с каждым разом всё реже и реже. Остатки прежней ласковой Канае всё ещё теплились внутри её оболочки, она понимала, что это всё было неправильным, но прекращать побои она не спешила. Ни Аои, ни Канао от неё ничего не ждали. Сначала любимая сестра, с которой они прошли через огонь и воду, погибла как собака, вынужденная сдаться без боя. Три из её учениц пали тому же демону за три секунды. Самая многообещающая дожила до рассвета только благодаря атаке, которая лишила её зрения, и хоть её и удалось спасти, она на отрез отказывается сражаться, что оставило Канае с самой непутёвой из всех пяти учениц. Вскоре Канае встала и ушла. С тихим шорохом, сёдзи отъехало в сторону и Канао лёгкой поступью пошла по додзё. Как и ожидалось, Аои лежала на полу, покрытая свежими синяками. Смешиваясь с кровью, по её щекам беззвучно текли слёзы, но она молчала, дрожа как раненая птица. Канао наклонилась к ней и села рядом, грациозно, словно бабочка, утёрла слёзы и любяще поцеловала её в лоб. Её пустая улыбка при этом наполнилась чем-то незнакомым и тёплым, а её невидящие глаза больше не казались такими пустыми. Аои, последовав её примеру, улыбнулась в ответ.