В моем тихом омуте

      Прикосновения.       Все началось с прикосновений.       Кенма не уверен, но склоняется именно к этому варианту. За те два года, что он наблюдает за Бокуто, к тому прикасалось бесчисленное множество людей. В том числе и те, кому по воле случая пришлось на себе испытать всю скопившуюся ярость по большей части флегматичного Кенмы.       Так вот. Прикосновения.       Кенма хорошо помнит свой первый год в летнем лагере Фукуродани-групп. В летнем спортивном лагере. В невыносимом, ужасном, адском лагере, в постоянном пекле, без возможности укрыться в тихом безлюдном месте, вечно под присмотром цепляющихся по делу и без семпаев.       В окружении прохладной свежей бьющей через край энергии Бокуто Котаро.       В постоянном контакте с ним. Желанном и не очень.       Куроо тогда подложил знатную свинью, каждый вечер на время дополнительных тренировок обмениваясь с Фукуродани запасными связующими. Непонятно только, подложил он свинью Кенме или себе.       Два года спустя, сидя на подножке скорой помощи и прижимая кислородную маску к лицу, Кенма с уверенностью может сказать, что напакостил тогда Куроо себе, а не ему. Но этим двум годам еще нужно пройти. А пока, Кенма с усталой яростью во взгляде сверлит полыхающего энтузиазмом Бокуто, ехидно ухмыляющегося Куроо и невозмутимого первогодку Акааши. Два года еще не прошли, но в голове Кенмы уже зреет план. Пока еще смутный, не оформившийся, расплывчатыми намеками, в котором фигурируют Акааши, Куроо и неожиданно Коноха.       Ладно, Кенма готов признать, что с удовольствием бы убил каждого, кто прикасается к Бокуто не по делу. По делу — значит: на медосмотрах и… тут фантазия Кенмы пасует. Ему пятнадцать, он знает только два вида прикосновений: удовлетворение собственных разыгравшихся гормонов и измерение температуры. Прикосновения окружающих к Бокуто больше подходят под первый вариант. Они — сокомандники, тренеры, менеджеры, соперники (!) — хлопают его по спине, гладят по плечам, лохматят ужасную прическу.       И ничего медицинского в этих жестах Кенма не видит.       В груди давит от осознания того, что каждый, абсолютно каждый в лагере, так или иначе, хочет присвоить Бокуто. Завладеть его вниманием, получить свою порцию ободряющих объятий, заслужить восхищённый присвист и хлопок по спине. Кенма люто ненавидит любое прикосновение Бокуто к другим.       Ему самому таких жестов достается непростительно мало. И поблагодарить за это — скорее проклясть, но Кенма, к сожалению, не в одной из своих игр — стоит лучшего друга. Куроо еще в самом начале лагеря заявил во всеуслышание, что вот к этому мальцу с приставкой и вселенской тоской во взгляде ближе, чем на два метра, лучше не подходить. Кому лучше, Куроо не сказал, но молчал при этом так загадочно, что желающих проверить не было. Кенма готов был огреть Куроо приставкой по голове, потому что единственный, прикосновения от которого Кенма принял бы благосклонно, впервые внял совету друга и никогда не подходил к нему на расстояние вытянутой руки. На памяти Кенмы, на двухгодичной памяти, включавшей все их знакомство, это был первый и последний раз, когда Бокуто в точности последовал инструкции проклятого Куроо.       Иногда Кенма его ненавидел.       Иногда Кенма думал, что в этом есть какой-то знак.       Иногда Кенма просто сходил с ума от попыток расшифровать двойной, тройной смысл поступков бесхитростного Бокуто.       Никаких прикосновений, да?       Кенма выбивает стул из-под ног Конохи и безучастно смотрит, как дергается в петле тело.       Почему, если Кенма лишён этого, кто-то другой может прикасаться? Прикасаться к живой стихии, к жестким, залакированным до хруста волосам. К горячим, нагретым солнцем и тренировками мышцам.       В следующий лагерь в команде Фукуродани царит похоронное настроение. Кенма их не винит, ему и самому немного неуютно под враз потяжелевшим взглядом желтых глаз. Под давящей атмосферой. Даже сокращенное на метр расстояние не поднимает настроение на былой уровень. Бокуто остается мрачен.       Кенма ломает голову, что он сделал не так.       Кенма ломает голову, какого черта Бокуто сейчас утешает Акааши, а не он. Какого черта рука Акааши покоится на плече Бокуто, почему до отвратительного бледные тонкие пальцы сжимают влажную от пота футболку. С чего Акааши бросает на него, на Кенму, подозрительные взгляды. Кенма смотрит на свои руки, короткая ладонь, узловатые, скрюченные от постоянной игры пальцы, по-девчачьи нежная кожа там, где должны быть мозоли от постоянных тренировок.       Куроо рядом ободряюще хлопает по спине, вынимает из рук консоль и сует мяч. Время тренировки, да? Кенма соглашается, но в памяти так и остается подозрительный, цепкий взгляд Акааши.       Этот лагерь остался в воспоминаниях мрачным, тянущим жилы периодом. Периодом, когда Кенме приходилось избегать Акааши, а соответственно, и Бокуто. Потому что, неожиданно, первый ни на шаг не отходил от второго. Ярость в груди, до этого времени замаскированная под досаду, медленно разгоралась. Кенма наблюдал всю неделю, прикидывал варианты, высчитывал схемы, но так и не придумал, как разделить их. Как сделать так, чтоб Бокуто снова смотрел только на него.       То, что Бокуто никогда не смотрел только на него, а тем более, после неожиданного (подумать только!) самоубийства Конохи, Кенма старательно игнорировал, как несущественную деталь в картине мира.       В его жизни эта деталь не имела никакого значения.       Бокуто придется смотреть только на него. А если для этого нужно извести парочку-другую тех, кто смеет прикасаться к нему иначе, чем в медицинских целях — что ж, не Кенма писал законы бытия, не ему их нарушать.       Так он думает все оставшееся время до второго года. Мимо его внимания проходит ссора с Торой, вроде участвовал, а вроде и нет. Смена имиджа. Хината Шое в качестве вечного соперника. Все мимо, словно в анабиозе, лишь бы скорей приблизился момент встречи.       Лагерь Фукуродани-групп.       Бокуто Котаро.       Кенма не считает себя одержимым. Ни после года методичной слежки в социальных сетях. Ни после убийства Конохи. Самоубийства, на минуточку! Кенма ни единым мускулом не шевельнул, чтобы его заставить. Все сам. Разве что стул пришлось выбивать. Но это тоже попадает под разряд тех мелочей, на которые не стоит обращать внимания.       Серьезно, чтобы Кенма — и убил кого-то?       Куроо первый ударит того, кто ляпнет подобную глупость.       Куроо не знает и сотой доли того, что творится в душе у Кенмы при взгляде на Бокуто.       Год спустя после смерти Конохи Бокуто такой же, как раньше. Плещет энтузиазмом через край, рушит границы личного пространства, как вафельные заставы, приобнимает за плечи, ерошит светлые волосы, зовет ласково и самую малость снисходительно:       — Тсукки.       И Кенму корежит.       Он смотрит на заносчивого очкарика и чувствует, как ногти, его ногти, аккуратно подстриженные, подпиленные до мяса ногти впиваются в ладони до крови. Этого вроде как не может быть. Но Кенме каждый вечер после тренировки приходится перекисью обрабатывать маленькие кровоточащие лунки.       Кенма ненавидит очкарика Карасуно.       Битва на мусорной свалке, да? Будь проклят тот день, когда тренер впервые встретился с тренером Карасуно. Никакая многолетняя традиция не стоит этих кровоточащих ран на ладонях и солнечного взгляда, обращенного не на него.       Кенма ненавидит это чувство. Чувство беспомощности, когда желанный взгляд вновь и вновь останавливается не на нем. Когда шутливое заявление Куроо: «Кенма терпеть не может, когда его лапают», ломает всю его выстроенную до встречи с Бокуто жизнь по кирпичикам.       Иногда Кенма ненавидит Куроо.       Но никогда Кенма не позволяет себе ненавидеть Бокуто. Он внимательно наблюдает, выискивает крохи информации, в поте лица тренируется наравне со всеми, лишь бы никто, читай — Куроо, не догадался, что он снова задумал недоброе.       Недобрым Кенма свою задумку не считает, когда толкает Тсукишиму («Тсукки» с ненавистью проносится в голове) в бассейн Шинзена. Из достоверных источников, спасибо лохматому брелку, известно, насколько отвратительно Тсукишима умеет плавать. Точнее — насколько не умеет. Вот от слова совсем.       За окнами крытого бассейна глухая ночь, ни луча луны, ни отблеска фонарей. Кенма позаботился о том, чтобы никто в эту ночь не покинул своих уютных постелей. Кенма и сам собирается с минуты на минуту вернуться к себе. На футон возле Куроо. Вот только дождется, когда хлещущая через бортик вода успокоится и недвижимой гладью сомкнется над макушкой очкарика.       Кенма не считает себя убийцей. Ведь он не топил его. За Кенму всю работу сделала физика и полное отсутствие навыков выживания самого Тсукишимы. Виноватым себя Кенма тоже не считает, хотел бы он помощи, попросил бы, а не сверлил подозрительным взглядом, стоя возле бассейна в четыре утра за четыре минуты до смерти.       Лагерь на следующий день сворачивается быстро. Кенме невыносимо жаль упущенных трех дней совместной жизни с Бокуто. И немного жаль его самого. Бокуто осунулся, лицо посерело, лакированные обычно волосы неприкаянно висят, падают на лоб и глаза. Сердце наполняется болезненной нежностью. Но ни подойти поговорить, ни даже посмотреть дольше пары минут Кенме не удается. После допроса все команды рассаживают по автобусам и отправляют по школам, доигрывать в лагерь на своей территории.       Кенма думает — ладно, Кенма смиряется с действительностью. Так реальность щёлкает по носу, напоминая, что ничего никогда не бывает по-твоему.       Кенма думает — мы еще посмотрим.       И планирует очередную вылазку.       Ему совсем не понравился взгляд Акааши. Из просто подозрительного он стал откровенно неприязненным. И это определённо было проблемой, потому что Кенма уверен на все сто — он нигде не мог проколоться. Волосы так же занавешивают лицо, взгляд такой же безжизненный и сонный, Кенма каждое утро проверяет перед зеркалом! В руках извечная приставка. Даже Куроо не подкопается.       Кенма не хочет расстраивать Бокуто. Но последнего взгляда на них, перед тем как сесть в автобус хватает, чтобы решиться — Кенме совсем не нравится, как Акааши успокаивает его Бокуто.       Его Бокуто.       Обычно, он ни за что не позволил бы этой мысли промелькнуть в голове. Но, серьезно, Акааши переходит все границы своей сдержанной, отстраненной поддержкой. Притом, что Кенма все еще не может приблизиться к Бокуто на расстояние хотя бы двух шагов.       Ничего, Кенма невнимательно отвечает на какой-то вопрос Куроо, ничего, мы еще посмотрим, кто кого, решает он и многоходовкой выясняет адрес Акааши.       Во всем, абсолютно во всем от начала и до конца виноваты прикосновения.       Кенме хочется самому утешить Бокуто.       Но.       Пресловутое «но» снова переворачивает с ног на голову весь устоявшийся за два года с перерывами мир Кенмы. Он сверлит взглядом картину перед глазами и еле сдерживается от того, чтобы не ущипнуть себя за сгиб локтя. Там больнее всего.       Но щипать не нужно. И так все яснее ясного.       Бокуто лежит на кровати, его всхлипы слышны даже на первом этаже. Кенму это совсем не беспокоит. Мало кто остался бы равнодушным, узнав, что его кохая задушил в постели собственный отчим.       Кенму беспокоит другое: рядом с Бокуто, на расстоянии в пару ладоней сидит Куроо. В этом ничего удивительного, на первый взгляд — все же это комната Куроо, как и весь дом. Но в выверенном мрачном мирке Кенмы, разбавленном всполохами желтого цвета глаз, совсем нет места для Куроо. И тот это понимает, едва взглянув на него.       Но руки с подрагивающей спины не убирает. Как и взгляда, прямого и серьезного, не отрывает от Кенмы.       Кенма привычно просчитывает варианты, строит план, мысленно прикидывает что, как, где и когда. И видит, буквально кожей чувствует, что Куроо знает. Куроо знает все. Знает обо всем. И продолжает гладить спину.       Хорошо, думает Кенма, отступает в тень коридора и кивает оттуда. Хорошо, думает, этот раунд за Куроо. Нельзя не считаться с таким серьезным противником, как человек, знающий тебя с детства. Куроо всегда удавалось маскировать свою нечеловеческую проницательность и ум веселой придурковатостью. Может, поэтому они так хорошо сдружились с Бокуто? Потому что тому так же легко удавалось маскировать природную придурковатость наносной серьезностью и проблесками сообразительности. Раз в год.       Раунд проигран, да. Но, Кенма чувствует, как губы растягиваются в улыбке, ловит испуганные взгляды случайных прохожих, прячет лицо под прядями, но самый главный бой впереди. Кто сказал, что Бокуто будет принадлежать Куроо? Черта с два. Многолетняя дружба против шанса прикоснуться к горячей коже? Лучший друг против человека, чьи ласковые улыбки, обращенные не на него, снятся по ночам? Куроо против Бокуто Котаро?       Кенме еще никогда не было так легко принять решение.       Кенма сидит на подножке скорой помощи. Небрежно поигрывает зажигалкой. Пальцы, те самые узловатые скрюченные пальцы теперь покрыты копотью и сжимают вместо консоли блестящее орудие преступления.       Рядом полыхает огнем дом Куроо. Соседний дом, дом Кенмы, поливают из брандспойтов для безопасности. Пожар внезапно разгорелся с такой силой, что под угрозой оказались соседние постройки. Кенме плевать, сгорит ли его дом. Все необходимое — несколько картриджей с любимыми играми, приставка, единственное фото Бокуто, вообще-то общее фото со всеми участниками лагеря с первого года, со старательно закрашенными лицами посторонних, — все это покоится в рюкзаке у ног Кенмы. Просто на всякий случай. Вдруг огонь перекинется на его дом.       Кенма безучастно следит за яркими полосатыми куртками, за присущей всем пожарам суетой и неразберихой и прижимает свободной рукой к лицу кислородную маску. Успел надышаться до того, как его вытащили. Он не собирался там погибать. Но ведь нужно было убедиться, что теперь никто, никто не стоит между ним и первым прикосновением к разгоряченному бежавшему от станции Бокуто.       Вот он стоит тут, тяжело дышит, еще не верит, что все — Куроо больше нет. Как нет Акааши, Тсукишимы, Конохи. Как нет всех тех, кто довел Кенму до греха.       Виноватым себя Кенма не считает. Он всего лишь хотел этого — хотел, чтобы внимание Бокуто безраздельно принадлежало только ему. Хотел, чтоб тот смотрел только на него, на Кенму. И теперь, о, теперь-то он по полной воспользуется предоставленной возможностью.       Он еще не знает, какой будет первая фраза Бокуто на произошедшее. Да и не хочет знать. Кенма уверен, что бы Бокуто сейчас не сказал, все будет не то. Так что нужно брать дело в свои руки, пока Бокуто, Бокуто Котаро, человек, которого Кенма искренне любит, все не испортил.       Кенма следит, как исходит густым белым дымом пожарище, переводит взгляд на онемевшего Бокуто, хрипит ровным, бесстрастным голосом сквозь кислородную маску:       — Давай встречаться?       И чиркает зажигалкой.