Лишь только вместе, мы, всё, преодолеем.

Что, же касается Хюррем Султан, то проводив младшего сына изумрудным взглядом, полным всё того, же искреннего негодования, с которым она встретилась с ним, в связи с чем, вспомнив о том, зачем она шла сюда, а именно о состоянии здоровья старшего сына, из-за чего тяжело вздохнула и, наконец, решительно вошла в его роскошные покои в тот самый момент, когда её дражайшая невестка Санавбер заботливо поправляла мягкие подушки у изголовья горячо любимого мужа, уже лежащего в постели под тёплым одеялом. Вот только он не спал, а о чём-то шутливо переговаривался с возлюбленной, пока ни почувствовал лёгкое прохладное дуновение свежего воздуха, дерзко проникшего к нему в комнату из-за, мгновенно открывшейся и тут же закрывшейся створки двери, что отвлекло внимание пары друг от друга и привлекло к внезапному ночному посетителю, каковым оказалась их достопочтенная валиде Султан, благодаря чему, юная девушка вовремя спохватилась и почтительно поклонившись свекрови, чуть слышно выдохнула: --Валиде!—от внимания которой ни укрылся, лежащий на полу, немного в стороне от двери, золотой канделябр. Тот самый, который Санавбер яростно запустила в Шехзаде Баязеда, несколько минут тому назад, из-за чего она скромно, не говоря уже о том, что виновато, потупив взор, залилась лёгким румянцем, не укрывшимся от внимания Хюррем Султан, что заставило её понимающе вздохнуть и, доброжелательно девушке улыбнувшись, шутливо заметила: --Понимаю твой порыв и желание убить Шехзаде Баязеда, Санавбер! Думаю, на твоём бы месте. Я поступила бы так же, совершенно забыв о титулах, ведь безопасность с благополучием собственного мужа с детьми, намного значимее его родственников, тем-более таких взрывных и непредсказуемых, как твой шурин, да и мне было бы абсолютно безразлично, что он является одним из Шехзаде Династии Османского Султаната.—что заставило её юную невестку со взглядом полной душевной растерянности посмотреть на дражайшую свекровь от того, что она не знала, как ей расценить её душевные слова: как за поддержку, или как за укор с предостережением, испытывая, при этом небольшое напряжение, чем и воспользовался Шехзаде Селим и, почувствовав, что до него у его горячо любимых женщин, нет никакого дела, сел на постели, свесив вниз мускулистые ноги, скрытые под плотной тканью шёлковых тёмных шаровар, загадочно улыбаясь, не говоря уже о том, что испытывая огромную гордость с уважением за поведение дражайшей Баш Хасеки в отношении Баязеда, при этом. --Видели бы вы, валиде, как моя Санавбер накинулась на моего брата с канделябром. Просто, настоящая разъярённая тигрица, защищающая свою семью, то есть меня!—восторженно произнёс светловолосый юноша, решив, привлечь к себе внимание дам, за что и получил повелительный знак от Санавбер о том, чтобы немедленно вновь укладывался в постель, в виде кивка головы, благодаря которому. Селиму пришлось повиноваться и снова лечь на подушки и укрыться одеялом, предварительно, тяжко вздохнув, в связи с чем, внимательно проследившая за всем этим действом юной супружеской пары, Хюррем Султан из последних сил сдерживала, одолевающий её, добродушный смех, из-за которого лишь пожелала им доброй ночи и ушла, провожаемая их задумчивым взглядом. А между тем, погружённый в глубокую задумчивость о дражайшей жене среднего брата, Шехзаде Баязед уже входил в общую комнату гарема и, не обращая никакого внимания на, суетящихся вокруг него заспанных девушек, которым пришлось встать со своих лежаков и замереть в почтительном поклоне по обе стороны «султанской тропы», так как о его приходе объявил громкий голос главного аги. Только юному Шехзаде не было до них дела из-за того, что все его мысли занимала яростная тигрица по имени Санавбер, покорившая парня своей неукротимостью и отчаянной борьбой с ним, как с обидчиком её возлюбленного, что одновременно веселило и огорчало парня, ведь он позволил себе непростительную дерзость, влюбившись в жену брата, но когда Баязеда останавливали запреты? Никогда. Это, же, Шехзаде Баязед—хозяин собственной жизни, собственно, как и прожигатель её, в связи с чем юноша тяжело вздохнул и, наконец, подошёл к покоям своей Баш Хасеки, деревянные створки двери от которых перед ним открыли её верные служанки, впустив его вовнутрь и закрыв за ним их, тем-самым, оставляя пару наедине друг с другом, при этом, юноша не ошибся, думая о том, что его Хасеки, возможно уже спит. Так и было. Вот только, словно почувствовав его присутствие, Нургюль внезапно открыла глаза и трепетно выдохнула с оттенком искренней радости и одновременно невыносимой печали, отчётливо отразившейся в виде, стекающих по бархатистым щекам тонкими струйками, прозрачных слёз: --Баязед! Я думала, что больше никогда тебя уже не увижу!—что послужило для парня сигналом к действиям, из-за чего, он мгновенно, стремительно подошёл к ней и, заключив в жаркие объятия, пламенно выдохнул в перерывах между их поцелуями: --Всё хорошо, Нургюль! Отныне, мы больше не расстанемся, так как я помирился с моим братом! Больше между мной и Селимом нет вражды! Это прозвучало для девушки, подобно душевному бальзаму, из-за чего она с огромным облегчением выдохнула, мысленно признаваясь себе в том, что, наконец-то, в их семье воцарится мир, спокойствие и благополучие. Месяц спустя. Топкапы. Вот только как бы Селим с Санавбер ни отвлекались, занимаясь каждый своими делами, но воспоминания всё равно, постоянно возвращали их в ту страшную ледяную апрельскую ночь, когда затонул «Титаник», из-за чего и даже в данную минуту, когда юная Султанша удобно возлежала на, обитой тёмно-розовой парчой, позолоченной софе на балконе, утопая в медно-золотых ярких лучах восходящего солнца и с глубокой мрачной задумчивостью смотря на зеркальную гладь Босфора, по которому величественно проходили взад-вперёд корабли, её мысли невольно вернулись в ночь страшного кораблекрушения, а именно о тех несчастных людях, кого она потеряла, в связи с чем по бархатистым щекам Султанши тонкими ручьями текли горькие слёзы, но утешало одно, что она сейчас была не одна в этой, ставшей для неё новой Родиной, восточной стране. Рядом с ней находился её нежнейший заботливый возлюбленный—Шехзаде Селим, постепенно вступающий в права регента Государства, перенимая от дражайшего отца-Повелителя бразды правления, поддерживаемый величественными родителями, братьями и сёстрами, приехавшими в Топкапы ещё на прошлой неделе, погостить на месяцок-другой. Вот только, если двадцатилетняя белокурая и голубоглазая красавица Михримах Султан полностью заняла сторону Санавбер с Селимом, защищая и поддерживая их во всём, то восемнадцатилетняя темноволосая кареглазая Разие наоборот, всеми силами продолжала настаивать на том, что трона достоин кто угодно из братьев, но только не Селим, так как добреньким романтикам с острым чувством справедливости, на нём не место, в связи с чем, активно принялась всеми силами отвлекать брата от управленческих занятий, даже подарив ему шестнадцатилетнюю голубоглазую венгерскую рабыню по имени Юлдуз с белокурыми шикарными волосами, обладающую кукольной внешностью, что портил её несносный истеричный склочный характер, выработавшийся у неё из-за того, что Шехзаде Селим, погружённый полностью в любовь к своей дражайшей, а теперь уже, как выяснилось на прошлой неделе, беременной Баш Хасеки Санавбер, которую мрачные мысли унесли так далеко отсюда, что она совершенно потеряла ход времени от того, когда она вышла на балкон великолепных покоев, по-прежнему крепко спящего в постели, горячо ею любимого мужа. Он даже не заметил того, как она осторожно выбралась из их супружеской постели и, накинув на сиреневую шёлковую ночную рубашку серебристый кружевной халат, вышла, как ей казалось, на пару минут подышать свежим воздухом, но скорбные воспоминания с мрачными мыслями унесли девушку так далеко, что она просидела до самого раннего утра, но, всё, же, найдя в себе силы, наконец, очнулась и, смахнув с ясных глаз и бархатистых щёк слёзы, плавно встала с софы и, вернувшись к постели, осторожно села на её край возле возлюбленного в смиренном ожидании того момента, когда он проснётся. Вот только, облачённый в шёлковую тёмно-синюю, похожую на чернильный оттенок, пижаму, юноша уже не спал, где-то полчаса, если не больше, а просто лежал с открытыми глазами, пока ни заметив, покраснение с влажностью в глазах возлюбленной, что привело его на мысль о том, что возлюбленную опять одолели жуткие воспоминания о страшном кораблекрушении, в котором они чудом уцелели, из-за чего понимающе тяжело вздохнул и, подбадривая гладя её по изящной руке, заключил: --Забыть такое невозможно! Ты права в том, что «Титаник» будет мучить нас до самых последних дней жизни! Ну, ничего. Мы справимся с этой душевной болью. Главное мы вместе и поддерживаем друг друга.—что заставило Санавбер невольно вздрогнуть от неожиданности и тихого звучания его бархатистого голоса, вернувшего её из мира горестных воспоминаний, сюда, к мужу в великолепные покои дворца Топкапы, *благодаря чему, она, постепенно опомнилась и, измождённо вздохнув, пламенно поцеловала мужа в губы с ласковыми, еле слышимыми, словами, напоминающими вздох: --Доброе утро, мой муж! Прости, что оставила тебя спать в одиночестве.—благодаря чему, он внутренне весь затрепетал от, переполнявших его хрупкую нежную душу бурных чувств, с которыми он заворожённо потеребил блестящий золотистый шёлк шикарных густых длинных вьющихся волос возлюбленной. Но, а чуть позже, когда Шехзаде Баязед с Джихангиром шли по, залитому яркими солнечными лучами, мраморному коридору, о чём-то весело между собой разговаривая и направляясь в зал для заседания Государственного Совета Дивана, к ним на встречу, вероятно из покоев Шехзаде Селима, вышла, погружённая в глубокую романтическую задумчивость, Санавбер Султан, одетая сегодня в парчовое яркое сиреневое платье, которое было отделано шёлком, но на несколько оттенков темнее, при этом шикарные золотистые длинные волосы юной девушки собраны в густой хвост и заколоты бриллиантовым гребнем, а на её лице сияла доброжелательная улыбка, которой она одарила двух Шехзаде, конечно после того, как она с ними поравнялась, пожелав доброго дня, из-за чего Баязед залился румянцем смущения, предательски выдающим его истинные чувства по отношении к девушке, что она не заметила, что нельзя было сказать про Шехзаде Джихангира, отрезвляюще ткнувшего брата локтем в бок и отрезвляюще шикнувшего, чуть слышно: --Приди в себя, Баязед! Санавбер—Баш Хасеки нашего брата Шехзаде Селима! Она никогда не станет твоей! Хватит мечтать о том, что невозможно!—благо, юная Султанша не услышала этих его вразумительных слов, но заметила то, как Баязед весь стушевался, а его ясный взгляд, мгновенно померк и наполнился невыносимой грустью. Вот только Санавбер не было до него никакого дела. Она спешила к свекрови для того, чтобы засвидетельствовать ей своё искреннее доброжелательное почтение, в связи с чем, вновь им откланялась и продолжила путь, провожаемая мечтательным взглядом Шехзаде Баязеда, почувствовавшего то, что он, окончательно пропал и стал добровольным пленником её ясных колдовских бирюзовых глаз, которые, словно бездонные омуты, увлекали его всё глубже и глубже в беспощадный водоворот, погружая на самое дно безответной страсти, кружащей ему голову, из-за чего парень печально вздохнул: --А ты думаешь, я этого не понимаю, Джихангир?! Конечно, знаю и понимаю, но ничего не могу поделать с собой! Я пропал, угодив в сладостные, но очень прочные сети к этой прекрасной золотоволосой и голубоглазой русалке!—мысленно признаваясь себе в том, что он, совершенно забыл о Нургюль, умершей в ходе несчастного случая в хамаме на прошлой неделе, где она разбилась, подскользнувшись и упав, ударившись головой об острый выступ мраморной плиты из-за того, что, вероятно ей стало плохо из-за невыносимой духоты, а ведь между парой пылала неистовая страсть, постепенно сошедшая на «нет» с появлением в главном дворце Санавбер Султан. Конечно, молодая венецианка чувствовала, что Шехзаде Баязед стал, постепенно к ней охладевать, но создавала вид, что в её отношениях с любимым всё хорошо и даже стала другом любимому и самой избраннице старшего Шехзаде, каковой была Санавбер, терпя её общество в гареме, но на прошлой неделе у Нургюль сдали нервы, и она в хамаме спровоцировала выкидыш у самой себя, что и привело, в итоге к смерти. Вот только юношам пришлось вернуться в суровую реальность, в которую их ввёл Султан Сулейман, которому пришлось резко поменять все свои планы из-за того, что ему донесли верные шпионы, находящиеся в санджаке персидского Шехзаде Исмаила, а именно о его подготовке к захвату Османского трону в момент длительного отсутствия её правителя в военном походе, о чём Сулейман объявил всем сыновьям и визирям на утреннем Совете Дивана, чем и привёл всех в негодование вместе с опасением, заставив, встревоженно переглядываться и обмениваться мнениями в виде лёгкого, еле уловимого слуху шёпотка, волной прокатившегося по просторному залу, из чего Султан сделал неутешительное заключение: --Поэтому я принял решение о том, что, в этот раз в персидский поход со мной не поедет никто из моих Шехзаде! Мустафа остаётся в Амасии для защиты южных границ Империи, а Баязед остаётся здесь в столице для того, чтобы в случае нападения персидского принца на Стамбул, помочь Селиму, отразить вероломный захват власти, предпринятый врагом! Послание с моим распоряжением Шехзаде Мустафе, я отправил ещё поздно вечером!—после чего воцарилось очередное мрачное молчание, заставившее всех, вновь начать ошалело переглядываться, что нельзя было сказать о трёх юных Шехзаде, испытавших огромную радость за то, что они не расстанутся, по крайней мере на ближайшие два года, отразившуюся в их светлых глазах восторженным блеском, за которым они отчаянно пытались скрывать, одолевающую их всё больше и больше, невыносимую тревогу за свою многовековую и многострадальную империю с престолом, даже не догадываясь о том, что их старший брат Шехзаде Мустафа получил ещё на рассвете послание от дражайшего отца-повелителя и вот, теперь, находясь в своих покоях санджака Амасья, после экстренного совещания с высокопоставленными сановниками, сидел на тахте в золотисто-медных лучах, клонящегося к закату, солнца, плавно тонущего в линии горизонта, и душевно беседовал с дражайшей Баш Хасеки Эфсун Султан, облачённую, сегодня, в шикарное атласное платье бирюзового цвета с воздушным рукавом, мысленно признаваясь себе в том, что ему, всегда очень важно её мудрое мнение вместе с советами о том, как ему полагается поступать в трудных и, практически, нерешаемых вопросах, то есть, взвешивая все «за» и все «против», не говоря уже о том, что по справедливости, прислушиваясь к голосу разума и сердца, что было равносильно друг другу. --Неужели дела обстоят на столько катастрофично, что Шехзаде Селим может не справится с ролью регента, мой Шехзаде?—участливо осведомилась юная Баш Хасеки, заворожённо всматриваясь в бездонные омуты возлюбленного, ласково поглаживающего возлюбленного по мужественной руке, добровольно утопая в его ласковых глазах, что вызывало в её хрупкой, как хрусталь, душе приятный лёгкий трепет. Вот только чувствуя то, что его возлюбленная ждёт ответа, печально вздохнул и поделился своим душевным откровением, прекрасно зная о том, что она поймёт всё правильно: --Мой дражайший брат Шехзаде Селим ещё совершенно не подготовлен для управления нашей многострадальной Империей, не говоря уже о том, что давать грамотный и мощный отпор всем врагам, Эфсун! Для этого он слишком добр, кроток, покладист и невинен. Такие беспощадные акулы, как персидский Шехзаде Исмаил, запросто уничтожат его. Поэтому, мы все и остаёмся возле Селима, чтобы вовремя защитить и помочь ему в борьбе с коварным узурпатором, а заодно и в спасении нашего Государства. Возможно из моего среднего брата и получится отличный управленец, но как воин—сомневаюсь.—в связи с чем между молодыми людьми воцарилось глубокое мрачное молчание, не учтя одного, что, в эту самую минуту в покои к дражайшему единственному сыну бесшумно пришла Махидевран Султан, ставшая случайным свидетелем его душевного разговора с Баш Хасеки, от чего в её темноволосой голове созрела очень опасная и авантюрная идея, которой она настойчиво поделилась с молодыми людьми: --Даже не вздумай помогать Селиму по защите Нашей Страны, Мустафа! Лучше объединись с персидским принцем Исмаилом и помоги ему захватить османский трон, а в последствии убить всех детей этой змеюки с их семействами! Пусть они все уйдут в небытие, а мы займём высокое положение при Исмаиле!—чем и ввела их в негодование, смешанное с нескрываемым возмущением, которое они выплеснули на неё: --Да, как вы, Валиде, смеете предлагать мне идти на предательство?! Неужели вы не знаете того, что, я никогда не предам Османскую Империю и Повелителя, бросая персидскому узурпатору на заклание моих братьев?! Я скорее предпочту сам погибнуть в жесточайшем кровопролитном бою за отстаивание чести и благополучия нашей многострадальной Империи с её народом!—заставив её, осознать необдуманную ошибку и, мгновенно стушевавшись, вернуться в свои великолепные покои, глубоко удручённой, но не лишённой безжалостного стремления, уничтожить выродков змеи Хюррем под корень, как и её саму из мести за погубленную счастливую семейную жизнь и любовь Падишаха, который, скорее всего не вернётся из военного похода, так как будет убит персами, либо захвачен ими в плен и продан в рабство на галеры невольником. Стамбул. Топкапы. Но, а несколькими часами ранее и, что касается дражайшей Баш Хасеки юного Шехзаде Селима, она уже находилась в великолепных покоях достопочтенной свекрови и за кубком шербета, вела с ней, Михримах Султан, и, наконец, Разие Султан, находящимися здесь, же в покоях, душевный разговор о своей личной жизни с мужем, обмениваясь легкомысленными доброжелательными шутками, даже не догадываясь о, нависшей над их Империей, страшной опасности в лице персидского Шехзаде Исмаила, что продлилось ровно до тех пор, пока их общее беззаботное веселье, внезапно ни нарушала сама Разие Султан, которая была одета в простенькое шёлковое бледное зелёное платье, которая решила прекратить их беззаботное веселье и тем-самым, развеять счастливую семейную жизнь невестки, как бы спуская её с небес на грешную землю тем, что отрезвляюще произнесла: --Хватит мечтать и считать себя единственной в жизни моего брата Шехзаде Селима, Санавбер, что продлится, ровно до тех пор, пока ты ни произведёшь на свет вашего с ним ребёнка. После, его внимание переключится на другую наложницу, как полагается по закону гарема: «Одна наложница—один ребёнок»! Не забывай о том, что ты, всего лишь его временное увлечение! Прими это, как должное и смирись! Да и ещё не факт, что именно Селим займёт Султанский престол, ведь, помимо него у нашего Повелителя есть ещё два сына, один из которых является старше него на десять-двенадцать лет! Поэтому, как только Шехзаде Мустафа взойдёт на трон, все его братья, конечно, если они своевременно ни откажутся от всех притязаний на трон за себя и последующих детей с внуками, будут в тот же день умерщвлены, как того велит «закон Султана Мехмеда-Фатиха»!—что заставило ясный бирюзовый взгляд юной Баш Хасеки среднего Шехзаде, мгновенно потухнуть, из-за чего на смену беззаботному веселью пришла невыносимая душевная печаль с непреодолимым желанием, немедленно уйти из покоев валиде Султан, что несчастная юная девушка решила сделать, плавно встав с парчовой мягкой подушки и почтительно поклонившись госпожам, сослалась на внезапную головную боль, из-за чего, получив молчаливое понимающее позволение от Хюррем Султан, ушла, провожаемая сочувствующим взглядом её и Михримах, прекрасно догадавшихся о том, что этой внезапной головной болью Санавбер является никто иная, как Разие, которой было абсолютно всё равно до трепетных чувств невестки к Селиму. Конечно, Санавбер могла бы напомнить ядовитой, как змея, золовке о том, что она не является рабыней-наложницей, каковой её та считает, а ровней юным Султаншам, да и к тому, же, законной женой юному среднему Шехзаде, не говоря уже о том, что единственной возлюбленной, но не стала раздувать конфликт, предпочтя, мудро промолчать. Зато это за свою душевную подругу сделала отважная, не говоря уже о том, что неукротимая Михримах, тем-самым, вступаясь за чувства её с Селимом: --Разие, ты, видимо забыла о том, что Санавбер, вовсе не рабыня-наложница, каковой ты её называешь и считаешь из-за своей неприятности, а ровня нам по праву рождения, то есть дочь короля и племянница императору, да и к тому, же единственная возлюбленная, не говоря уже о том, что законная Баш Хасеки нашему дражайшему брату Шехзаде Селиму! Поэтому, перестань, постоянно задирать её, а лучше начни, уже к ней относиться, как к ровне! Да и, если честно, не кичись тем, что твой родной является старшим из Шехзаде, так как для престолонаследия это совсем не важно. Главное то, кто из наших четырёх братьев, окажется самым достойным и будет по душе Нашему Повелителю, а именно, кого из них изберёт его отцовское справедливое сердце!—что пришлось по душе, находящейся всё это время в стороне от справедливого спора сводных сестёр, Хюррем Султан, которая полностью разделяла мнение единственной дочери. Вот только дерзкая Разие Султан предпочла оставаться при своём мнении и подталкивать к сводным братьям разных наложниц, да и, помня о том, что Шехзаде Баязед недавно потерял Баш Хасеки, озаботилась его душевным равновесием и тем, кто из рабынь сможет утешить несчастного парня, о чём и заговорила с Хюррем и Михримах Султан, огорчённые утратой Баязеда. А между тем, юная Санавбер Султан, ослеплённая плотной пеленой горьких слёз, застлавших ей голубые, как небо в ясную безоблачную погоду, глаза, плавно стекающих по бархатистым щекам тонкими прозрачными ручьями, сама не заметила того, как добежала до покоев возлюбленного мужа и вошла в них в тот самый момент, когда он с помощью слуг, примерял охотничий костюм из чёрной кожи, обтягивающий всю его стройную фигуру, бесстыдно выставляя напоказ все соблазнительные мужественные формы, но, донёсшееся до юноши приятное прохладное дуновение от, открывшейся и тут, же закрывшейся двери, привлекло его внимание, в связи с чем, он, мгновенно знаком, разогнал слуг и, терпеливо дождавшись момента, когда те, покорно откланившись, ушли, прочь, оставляя его наедине с дражайшей женой, что позволило ему, вздохнуть с облегчением, но, внимательно всмотревшись в заплаканное лицо возлюбленной, Селим встревожился и, трепетно выдохнув её имя: --Милая Санавбер!—раскрыл перед ней заботливые объятия, в которые она с измождённым вздохом, плавно вплыла с измождённым стоном: --Селим, ты знаешь о существовании закона Султана Мехмеда-Фатиха о жестокости братоубийства и лишающего нас спокойной семейной жизни в том случае, если мы ни займём османский трон?!—что прозвучало, как обличительный вопрос, вызвавший в юноше взаимный печальный вздох, заставивший его, сомкнуть заботливые объятия на её стройном, как молодая сосна, стане, а мягкие тёплые губы пробежаться по мокрому от слёз лицу в отчаянной попытке, осушить его, мысленно признаваясь себе в том, что этот закон терзает и его хрупкую душу, лишая уверенности в завтрашнем дне, но вот только, кто сказал о нём Санавбер?! Разие!!! Только она могла так сильно огорчить его возлюбленную. Ну, ничего! Он ещё, серьёзно разберётся с дражайшей сестрицей, но утром, либо вообще после отъезда Повелителя в военный поход. Пока, же, юноша принялся ласково утешать возлюбленную головокружительными поцелуями и душевным разговором, благодаря чему, юная беременная девушка постепенно успокоилась и даже, как ей, казалось, забылась. Но, а, тем, же вечером, сразу после отбытия Султана Сулеймана в военный поход, мучимая беспокойством о душевном благополучии невестки старшего сына, Хюррем Султан, погружённая в глубокую мрачную задумчивость, царственно подошла к покоям Шехзаде Селима, уверенная, застать там сына с невесткой. Вот только, какого, же, было удивление молодой Султанши, когда у самого входа в них, её встретил, одетый в парчу и шелка зелёного цвета, Ибрагим-ага, давний соперник и в какой-то степени, враг, молодой грек, давно таёно влюблённый в неё, из-за чего ревнующий её к Повелителю, но став наставником семнадцатилетнего Шехзаде Селима, постепенно забылся, погрузившись в воспитание юного принца, как потенциального престолонаследника, ведь в Селиме сочетались все те качества и остроумие с хладнокровием и хитростью, необходимые для нового Падишаха. Конечно, Ибрагим готовил Шехзаде Селима к трону, в тайне от всех придворных и родителей, но теперь, когда над Османским Государством нависла огромная опасность в лице персидского принца, задумавшего захватить их Империю и искоренить всю султанскую династию, а единственным управленцем остался именно Шехзаде Селим, мудрый и дальновидный Ибрагим решил, наконец, раскрыться достопочтенной госпоже, что он и сделал, почтительно ей поклонившись и принеся искреннее извинение за то, что не может впустить её в покои наследника. --Шехзаде Селима сейчас нет внутри, Султанша! Он отправился немного прогуляться по дворцовому саду для того, чтобы собраться с мыслями и подумать над тем, с чего ему начать деятельность регента, считая, что приятная вечерняя прохлада поможет ему, навести порядок в мыслях.—начал он издалека осторожным тоном, чем заставил Хюррем Султан ненадолго призадуматься над известием о дражайшем сыне, но, собравшись с мыслями, осведомиться в свойственной ей, изворотливой манере, не сводя пристального взгляда с собеседника, от бархатистого тембра голоса которого, её бросало: то в жар, то в холод и вызывало приятную дрожь во всём стройном, как кипарис, теле, надёжно скрытом под плотными тканями роскошных одежд: --А Санавбер Султан пошла гулять вместе с моим сыном? –из-за чего между собеседниками воцарилось небольшое молчание, во время которого Ибрагим ненадолго призадумался и, не желая, ничего скрывать от своей тайной, не говоря уже о том, что запретной возлюбленной, бегло ответил, словно легкомысленно отмахнувшись: --Султанша находится в покоях нашего престолонаследника, госпожа! Вот только она вышла на балкон. Достопочтенная Хасеки Хюррем Султан одобрительно кивнула и собралась было уже войти в покои, но Ибрагим-ага остановил её просьбой о весьма серьёзном разговоре, от которого зависит будущее султанской династии, либо гибель, чем заставил собеседницу, встревожиться очень сильно, благодаря чему, она измождённо вздохнула и позволила собеседнику высказать свои опасения и предложения для спасения их Империи, к чему Ибрагим приступил немедленно. А между тем, как Ибрагим-ага сообщил достопочтенной Хюррем Султан, Санавбер султан, действительно находилась на балконе роскошных покоев горячо любимого мужа и, стоя у мраморного ограждения, с мрачной задумчивостью всматривалась в вечерний дворцовый сад, озаряемый ярким серебристым светом полной луны, законно воцарившейся на тёмно-синем, почти чёрном небосклоне и не обращала никакого внимания на лёгкое медное мерцание, исходящее от горящих в золотых канделябрах, свечей, при этом мысли прекрасной юной золотоволосой Султанши занимали, не дающие никакого покоя её, истерзанной невыносимыми ударами беспощадной судьбы, душе жестокие слова Разие Султан о законе Султана Мехмеда-Фатиха. Конечно, Селим успокоил возлюбленную заверениями о том, что им бояться нечего, ведь, верный ему, наставник Ибрагим приложит все усилия для того, чтобы усадить на трон именно его, то есть Селима. Вот только юная Баш Хасеки решила не надеяться на заверения Ибрагима, а лучше подумать самой над тем, как им всем действовать и что предпринять для того, чтобы в последствии, следующим Падишахом стал именно её дражайший Шехзаде Селим и никто более, но при этом и обеспечить благополучное существование Шехзаде Баязеда с Джихангиром, из-за чего из соблазнительной груди Санавбер вырвался измождённый вздох, похожий на стон, не укрывшийся от музыкального слуха, наконец, освободившейся от чрезвычайно серьёзного разговора с верным им Ибрагимом-агой, достопочтенной Хасеки Хюррем Султан, случайно догадавшейся о ходе опасных мыслей дражайшей невестки, что вызвало у неё понимающий вздох с душевными словами: --Не тревожься, Санавбер! На Османский трон сядет именно Шехзаде Селим, но, вот нам всем необходимо, тщательно подумать над тем, как устранить Шехзаде Мустафу, чем обещал заняться на досуге Ибрагим-ага! Нам, же остаётся смиренно ждать его разумных предложений для того, чтобы выбрать из них более безболезненное для нас всех, но смертельное для Шехзаде Мустафы!—привлёкший внимание, облачённой в серебристо-бирюзовое парчовое платье с шифоновыми рукавами и лифом, девушки, заставив её, мгновенно очнуться, спохватиться и приветственно поклониться в знак искреннего почтения с уважением и произнести, уже принятое ею с Селимом решение: --Сегодня между мной и Шехзаде Селимом произошёл душевный разговор, в ходе которого, он душевно поделился со мной своим решением о том, что, если на трон взойдёт именно он, то его дражайшие братья Шехзаде Баязед с Джихангиром будут жить и даже отправятся в самые значимые для Империи санждаки вместе с гаремами и всей свитой.—что пришлось по душе её свекрови, заставив молодую женщину, вздохнуть с огромным облегчением, благодаря чему, она захотела заговорить с невесткой ещё о чём-то, очень значимом, как, в эту самую минуту, они услышали, доносящийся откуда-то из самой глубины дворцового сада протяжный волчий вой, который даже волчьим нельзя было назвать, так как здесь было что-то среднее между собачьим, волчьим и даже человечьим по басистости, из-за чего молодые женщины встревоженно переглянулись между собой и, хором воскликнув: --О, Боже! Там, же, сейчас находится Селим!—мгновенно принялись пристально всматриваться в ночной сад, но из-за окутавшей его кромешной ночной тьмы. Ничего не смогли рассмотреть, от осознавания чего, они принялись, мысленно молиться, словно в лихорадке о том, чтобы с Шехзаде Селимом ничего не случилось страшного, ведь вой принадлежал именно оборотню. Санавбер поняла это, случайно вспомнив свою британскую подругу-оборотня по имени Корделла, из-за чего юной Султанше стало ещё страшнее. Вот только этот ужасающий и пронизывающий на сквозь, громкий волчий вой слышал и, прогуливающийся по дворцово-парковой аллее и погружённый в глубокую мрачную задумчивость, Шехзаде Селим, но не предал ему особого значения, приняв его за розыгрыш младшего брата, из-за чего иронично рассмеялся со словами: --Ха-ха-ха, Баязед! Как смешно! Если ты таким способом решил разыграть меня, напугав, можешь считать, что тебе это удалось, и я испугался!—не обращая внимания на серебристый яркий свет, полной луны, озаряющей ему путь, что уже выглядело очень зловеще, не говоря уже об, окружающей юношу, кромешной тишине, сравнимой с могильной, но она оказалась хрупкой, ведь, в эту самую минуту, где-то в кустах, внезапно хрустнула сухая ветка, заставившая парня, остановиться и начать настороженно осматриваться по сторонам, ощущая лёгкую нервозность, с которой он раздражительно бросил, вновь в сплошную пустоту:--Баязед! Джихангир! Может, уже хватит подшучивать надо мной?! Это уже, правда, не смешно! Вот только в ответ юноше было чьё-то тяжёлое сопение, смешанное с, леденящим трепетную душу, злобный звериным рычанием, не похожим, ни на собачье и ни на волчье и уж тем-более медвежье, что ещё сильнее заставило Селима встревожиться и замереть на месте, не смея даже, дышать, но при этом сердце в мужественной груди колотилось так сильно, что его громкий стук отзывался эхом в ушах парня, но не прошло и нескольких мгновений, как, в эту самую минуту, на него из-за кустов молниеносно выскочил огромный чёрный волк, напоминающий гору и свалив его с ног, попытался вонзить ему в горло свою пасть с острыми, как бритва, клыками источающую смердящее зловоние и сверлящую его обжигающими огненными глазами, но Селим, хотя и чувствовал, подступающую к нему тошноту, кружащую ему голову, но не захотел так легко сдаваться и вступил со зверем, приходящимся намного тяжелее него самого в отчаянное сопротивление тем, что крепко схватился сильными руками за пасть, вознамериваясь порвать её, либо свернуть шею, из-за чего противник яростно фырчал и сопротивлялся, постепенно теряя и ослабевая хватку, как бы признавая поражение, ведь юный Шехзаде Селим уже наносил ему сильные удары камнем по мохнатой голове, из которой уже сочилась кровь, а испепеляющий взор тускнел, что продлилось ровно до тех пор, пока зверь ни обмяк, потеряв сознание, благодаря чему, Селим спихнул его с себя, позволяя вооружённым стражникам, возглавляемым Шехзаде Баязедом, выбраться из их убежища и утащить бесчувственного зверя в темницу дворца для того, чтобы выяснить кем, в итоге, окажется этот таинственный оборотень и зачем он напал на Шехзаде Селима. Вернее, оборотнем занялись дворцовые стражники, так как младший Шехзаде, мучимый невыносимым беспокойством за брата, остался с ним для того, чтобы удостовериться в том, что с Селимом всё хорошо, а именно в том, ни оставил ли на нём зверь укусы или царапины, что, в последствии может превратить в оборотня и самого Селима. Для этого юноше пришлось опуститься на колени возле, лежащего на траве без чувств, брата и начать раздевать его донага, предварительно вставив горящий факел в землю рядом с ним, чем и привёл его в себя, заставив, начать бормотать что-то в возмущении, в связи с чем, Баязед понимающе вздохнул и успокоил брата, сказав лишь одно: --Я всего лишь хочу убедиться в том, что оборотень тебя не покусал и не поцарапал, Селим, поэтому и раздеваю! Успокойся и не сопротивляйся! Это привело к тому, что Селим, внезапно открыл голубые глаза и, изумлённо всмотревшись в сконцентрированное на его теле, лицо брата, залился румянцем смущения и недовольно проворчал: --Я тебе не наложница для того, чтобы ты меня раздевал сейчас, Баязед!—чем вызвал раскатистый ироничный громкий смех у брата и заключение: --Очень смешно, Селим!—и спустя какое-то время одобрительно заключил, когда брат лежал перед ним уже абсолютно голый.—Можешь одеваться! На тебе нет ни одной царапины и укуса!—что вызвало в среднем Шехзаде презрительный смех, благодаря чему он вздохнул с огромным облегчением и, молча, принялся одеваться, не обращая внимания на задумчивый пристальный взгляд Баязеда, направленный на него, для чего ему потребовалось несколько минут, по истечении которых, Селим, наконец, поднялся с травы и, стряхнув с себя всю пыль, стремительно ушёл во дворец, желая немедленно пойти в хамам и там, лёжа в медной чаше ванны с приятной тёплой водой, полностью расслабиться и забыть о приключениях этого вечера. Что, же, касается самого Шехзаде Баязеда, то он, побыв немного в дворцовом саду, последовал примеру брата и, приведя себя в порядок в хамаме, наконец, прошёл к себе в покои для того, чтобы лечь спать, но, какого, же было его удивление, когда он встретил там черноволосую голубоглазую красавицу-наложницу с пухлыми соблазнительными алыми губами, созданными специально для головокружительных ласк с неистовыми поцелуями и, обладающей пышными упругими формами с тонкой, как у молодой сосны, талией, скрытой под полупрозрачными вуалями бледного зелёного платья, обшитого блестящим кружевом, которую ещё днём с непосредственной подачей Санавбер Султан выбрали и тщательно подготовили к ночи с Шехзаде Баязедом. И вот теперь, юная девушка-славянка предстала перед светлыми, немного удивлёнными, глазами юноши, что мгновенно вывело её из глубокой задумчивости, заставив, встрепенуться и, робко подойдя к растерянному Шехзаде, плавно опустилась перед ним на одно колено для того, чтобы поцеловать полы его бархатного кафтана медного цвета, что она и сделала в знак искренней преданности с покорностью, смиренно замерев в ожидании его дальнейших действий, отчётливо ощущая бешенное сердцебиение вместе с невыносимым страхом, быть им отвергнутой, что стало бы для неё крахом всех надежд на то, чтобы выбиться из джерие, но этого не произошло по той лишь одной причине, что юный Шехзаде Баязед, решив сжалиться над девушкой, понимающе вздохнул и, бережно взяв за, аккуратно очерченный, подбородок двумя пальцами, поднял с колен и, вдумчиво всмотревшись в её бездонные льдисто-голубые омуты, очерченные густыми шелковистыми иссиня-чёрными ресницами, как и шикарные длинные распущенные волосы, поинтересовался: --Как твоё имя, Хатун? Кто прислал тебя ко мне и для чего? Девушка чуть слышно выдохнула с облегчением и честно ответила: --Моё имя—Святозара. Меня прислала к вам Санавбер Султан для того, чтобы я помогла вам исцелиться от невыносимой душевной тоски и…—далее она не договорила из-за того, что, в эту самую минуту, Баязед, заворожённый её редкой, но такой нежной, даже изящной красотой и, повинуясь порочному желанию, стать снова, окутанным любовью с лаской и заботой женщины, решительно накрыл губы наложницы своими мягкими губами и принялся целовать их с неистовым, даже беспощадным пылом, изголодавшегося дикого зверя, не обратив внимания даже на то, как их одежда плавно и медленно соскользнула к их ногам, оставляя пару, стоять друг перед другом абсолютно нагими, что, разгорячённых донельзя, любовников, совершенно не смущало, ведь они, уже перешагнув через неё, легли на парчовое покрывало широкого ложа и самозабвенно придались головокружительной страсти, накрывшей их с головой тёплой ласковой волной, заполняя просторную и дорого обставленную комнату сладострастными единогласными стонами, переходящими в крик взаимного удовольствия, при этом не уступая друг другу в пламенности с неистовостью, превратив жаркий хальвет в беспощадную любовную битву, что продлилось ровно до тех пор, пока оба, ни выбившись из сил, забылись, восстанавливающим силы, крепким сном, лёжа в жарких объятиях друг друга, запыхавшиеся, румяные и счастливые.