***
Переминаться с ноги на ногу у кабинета «отца» было ниже достоинства Сербии. Он садится на одно из кресел в коридоре, вальяжно откинувшись и расправив плечи. В конце концов, пусть Югославия и является их руководителем сейчас и просит называть его отцом, серб его старше, на века старше. То, что физическая форма их общего государства выглядит более зрело, чем они сами, еще не значит, что Сербия будет пресмыкаться перед Югославией. Он все еще отлично помнит, до чего снизошел Россия под начальством собственного «отца». РСФСР, тьфу. Одни аббревиатуры вместо имен у детей советского дома. — Ты хотел обсудить что-то? — Югославия не покидает границ собственного кабинета, тяжелым взглядом осуждая серба за недисциплинированность, — Если так, то проходи. Сербия с трудом поднимается. Раны, полученные во время войны, все еще напоминают о себе с завидной регулярностью. Он молча проходит в кабинет, стараясь не смотреть на Югославию. В кабинете много предметов, но все расставлено аккуратно и с умом. Карты на стене висят по порядку: рассортированы по масштабу в обратной последовательности. Мир, Европа, Балканский полуостров, Югославия, Белград. На каждой из них сеть красных линий, физическое проявление сложности отношений между государствами, да и внутри страны. Самая толстая линия на карте Европы, между Югославией и Советским Союзом, но серб подмечает, что ее цвет куда темнее. Словно поверх красной краски наложили и черную. Сербия уже хочет задать вопрос по этому поводу, но вспоминает, что он здесь не за этим. — Я хотел поговорить о Хорватии. — А что с ним не так? — Югославия садится за стол и демонстративно начинает подписывать какие-то документы, всем своим видом показывая, что не на каждый разговор Сербия имеет право. — Он говорит во сне, — серб подмечает, что отец на секунду задерживает руку в воздухе, прежде чем вновь начать ставить размашистые подписи, — это мешает мне и остальным спать. — Что говорит? — Обычно я плохо понимаю, что именно он там бормочет. Но иногда есть и четкие предложения. Этой ночью он закричал, — Сербия подходит ближе к столу, — мне кажется это ненормально. Надо поговорить с ним об этом. — Нет, — Югославия откладывает ручку и пристально смотрит в глаза подопечному, — я ясно дал понять, что не потерплю никаких обсуждений. Мне не нужно, чтобы вы опять перегрызлись между собой. Ты прекрасно знаешь, что это убьет меня, а я не планирую вновь умирать. — Я обещаю, что все пройдет гладко, — серб с неудовольствием замечает, что в его голосе слышны молящие интонации. Этот диалог проходит определенно не так, как он планировал, — Югославия- — Сколько раз мы обсуждали то, как вы будете обращаться ко мне? — Отец, — исправляется Сербия, — нам нужно решить эту проблему! Мусор, который замели под ковер, не перестает существовать! Нам это еще аукнется, — серб размахивает руками, уже не пытаясь сдерживать переполняющие его опасения, — Прошу- — Нет. Мои решения не обсуждаются, Сербия. Разговор окончен. Задохнувшись от возмущения, серб делает несколько шагов назад. Он не может поверить, что его мнение настолько не уважают. Королевство Югославия, до войны, всегда прислушивался к идеям и чуткому руководству Сербии. Правда, это сильно не нравилось Хорватии, которого слушали гораздо реже. Что собственно, и стало причиной их распрей после вторжения. А Югославия болел и слабел с каждым днем, чахнув и угасая. И в конце концов, Третий Рейх пустил ему пулю в затылок. — Иногда я жалею о том, что ты снова жив, — шипит серб и быстро выходит из кабинета, громко топая и хлопнув дверью. Несколько секунд Сербия просто стоит перед закрытой дверью, пытаясь отдышаться. Он снова чувствует то странное ощущение сжатой гортани, словно тревога и ярость с силой сдавливали шею, пытаясь задушить. Схватившись за голову и наклонившись, серб старается дышать по счету. Вдох, два три, выдох, пять шесть. Однако очень скоро он сбивается со счета, и, пытаясь вспомнить, на каком числе остановился, успокаивается. Из кабинета Югославии за это время не донеслось ни звука, вероятно он не посчитал этот инцидент достойным внимания. В конце концов, дел у него похоже по горло. Нужно поговорить с кем-то еще. Словенией? Нет, только не с ним. Македония слишком юн, Боснию лучше не трогать. Остается только Черногория. Сербия лихорадочно прикидывает, с кем было бы лучше обсудить ситуацию с Хорватией. Остается действительно только черногорец, который пусть и младше серба и хорвата, но достаточно разумен. Медленно передвигая ногами, Сербия погружается в тяжкие размышления. А что если Югославия прав, что если этими разговорами они потревожат спящего монстра? Как бы ему не было неприятно это признавать, серб все еще не чувствовал себя в безопасности рядом с Хорватией. И как бы отец не старался сгладить острые углы, хорват также старался избегать Сербию. И так уже несколько лет. Приближаясь к широкой лестнице, серб чувствует, как голова начинает кружится. Во время войны его начали мучить странные видения и иллюзии. Понадеявшись на то, что с наступлением мира это пройдет, Сербия молчал об этих приступах. Однако годы шли, а иллюзии будто становились даже правдоподобнее, голова болела и кружилась чаще, и краем глаза серб постоянно подмечал небольшой газообразный сгусток тьмы. Даже сейчас он видит его. Не краем глаза, прямо перед собой. Сербия проводит рукой сквозь него и его обдает холодом. Он отступает на пару шагов в ужасе. Слышится звон металла. Сгусток начинает резко расширяться, словно вспоминая о том, что газ должен заполнять весь имеющийся объем. Серб жмурится и его обволакивает холодная тьма.***
Они медленно пробираются сквозь кусты. Тоненькие веточки больно царапают лицо и руки, в которых зажата винтовка. Обожженные пальцы саднит, рана на спине заставляет выпрямиться. Сгибаться больно, очень больно. Сербия переводит взгляд на своего соратника. Югославия, возвращенный к жизни партизанским движением, вновь уверенно стоит на ногах. И пусть на нем сейчас звезда социализма, пусть в руках советское оружие, главным сейчас было то, что он вновь существует. Они побеждают, они практически победили. Сербия вырывается вперед, готовясь расстрелять всех на своем пути. Однако периметр чист, будто все солдаты испарились. «Трусы. Бежали словно крысы с тонущего корабля,» пролетает мысль в голове серба. Они без помех пробираются к тяжелым запертым дверям здания и серба передергивает от воспоминаний об этом месте. С тем большим наслаждением он закладывает динамит к порогу. Они прячутся за ящиками под лестницей, но взрыв все равно ненадолго оглушает их. Югославия трясет Сербию за плечо и они продолжают движение внутрь. — Разделимся. Я обыщу первый этаж, а ты сразу иди на второй. Проверь все кабинеты и комнаты, — Югославия четко отдает приказ и не дает возможности его оспорить, тут же направляясь прочь. Быстро поднявшись по широкой мраморной лестнице, серб не задумывается над выбором направления и сразу же следует направо. Дойдя до конца коридора, Сербия подмечает характерный знак на двери. Кабинет Рейха. Его там, конечно же, давно уже нет, он прячется в бункере в Берлине, но серб не может устоять перед искушением и заглянуть. Воровато оглядевшись, Сербия медленно поворачивает ручку и заходит. Внутри все покрыто пылью, кроме рабочего стола. У серба нет времени разглядывать нацистское логово, поэтому он сразу же идет к рабочему столу в попытках найти важные документы. Однако судя по всему, их уже вынесли и, вероятно, уничтожили. В ящике стола Сербия находит лишь один лист бумаги. Письмо. Не твердое знание немецкого не позволяет сербу понять весь текст, но общую мысль он улавливает. Письмо длинное, поэтому Сербия быстро пробегает глазами строчки аккуратного, вручную написанного текста. Лишь последний абзац заставляет его остановиться и перечитать. »…тем самым я могу с уверенностью подтвердить, что все кончено. Мы не увидимся больше, Хорватия. Я крайне жалею о том, что так вышло. Совсем скоро армии Союзников достанут меня и я окончу свою недолгую жизнь в петле как военный преступник. По крайней мере это то, чего хотелось бы им. Но я не доставлю им этой радости. Я убью себя сам, что советую и тебе, если не хочешь болтаться на виселице, или, что возможно хуже, жить всю жизнь по боку тех, кто клеймит тебя монстром и преступником. Мне кажется выбор очевиден. Прощай.» Листок жесткой бумаги выскальзывает из дрожащих пальцев серба. Он знает, что Хорватия был достаточно фанатичен и достаточно наивен, чтобы последовать за Третьим Рейхом даже в этом вопросе. Нельзя позволить этому случиться. Сербия срывается с места, со скоростью ветра вылетев из кабинета. Быстрый бег отдавался невыносимой болью в спине и ноге, но сербу было наплевать. Даже открывая каждую дверь, заглядывая в каждую комнату и вновь устремляясь вперед, он чуть было не пропустил ее. Неприметная, простая дверь. И лишь аккуратное U, окруженное причудливым геометрическим узором, на ней выдавало, кто находился по ту сторону. Не теряя ни секунды Сербия тянет за ручку. Не поддается. Очевидно, что хорват заперся. Не долго думая серб вынимает пистолет из кобуры и стреляет в замочную скважину, раскурочивая механизм. Распахнув изуродованную дверь он тут же замечает силуэт сидящего за столом Хорватии. Сербия аккуратно подходит ближе, и замечает две обильные лужи крови на полу. Приглядевшись, он понимает, что кровь стекает с безвольно свисающих рук хорвата. Быстро сократив оставшееся расстояние, серб издает неопределенный звук, осознав, что видит перед собой. Хорватия полусидел полулежал на кресле, остекленевшим взглядом уставившись в окно перед собой. На обеих его руках были глубокие порезы, обнажающие вены, из которых стремительно вытекала кровь. Судя по темно-бурым пятнам на относительно светлой военной форме, хорват также всадил себе нож в печень, под диафрагму и рядом с почками. Само оружие, все еще в крови, лежало на столе. Сербия трясущимися пальцами касается шеи, пытаясь нащупать сонную артерию, чтобы проверить пульс. Его прерывают тяжелые шаги за спиной. — Что здесь произошло? — голос Югославии так резко врывается в тишину комнаты, что сербу кажется, что он сейчас оглохнет. — Он убил себя, — все что может выдавить из себя Сербия. Его брат убил себя. — Убил себя? Вскрыв вены? — Югославия будто бы усмехается, — очень неудачный выбор для наших тел. От потери крови мы умираем редко, крайне редко, — он подходит ближе, осматривая самоубийцу, — то, что он проткнул себе печень уже серьезнее. Плохо, но не ужасно. Давай, если доставим его в лазарет вовремя, можем спасти ему жизнь. Югославия взваливает на свои плечи тело Хорватии, и мотает головой в сторону выхода. Они покидают здание молча, так как Сербия полностью погружен в свои мысли. В голове не укладывалось, что хорват мог совершить нечто подобное. И способ выбрал пусть и ненадежный, но любимый. С холодным оружием у Хорватии были особые отношения. Заметив то, как откинулась голова брата, серб уставился на обнаженную обескровленную шею. Каково было бы взять серборез и… Сербия мотает головой, отгоняя эти пугающие мысли. Его брата обманули, отравили отвратительной идеологией, привили ему эти разрушительные идеи. Нет смысла выбивать свою ярость на нем. Как тогда. Воспоминания о том, как однажды серб поддался искушению, дав воспользоваться собой в грязной игре Италии, захлестывают его. Он чувствует как теряет связь с реальностью. Правда с какой? Сербия мучительно пытается вспомнить, где находится его настоящее. Война кончилась? Как давно? Начиналась ли? Он жив? Жива ли его семья? Есть ли у него семья? События сменяются одни за другими, серб чувствует, как громко и быстро стучит его сердце. Он не чувствует больше себя ни в пространстве, ни во времени. Лишь бесконечное Все, скрытое в пустоте. Мысли перестают выстраиваться по порядку, словно их бормочет спящий Хорватия. Хорватия…***
Резко осознав себя в реальности, серб делает глубокий вдох. Эти приступы становились все более жуткими. Теперь в его больной голове смешались реальные воспоминания, но таким неприятным, тяжелым образом, что разум Сербии вот вот грозился схлопнуться. Голова болит нещадно, заполняя этой болью все мысли, не давая сосредоточиться и прийти в норму. Вестибулярный аппарат будто тоже сходит с ума, подавая противоречивые сигналы. Сербия мотает головой и с усилием пытается сосредоточиться на то, что видит перед собой. Лестница. Ступени. Слишком близко. Он делает шаг назад и чувствует, как буря в его разуме начинает потихоньку утихать. Обошлось. Серб разворачивается на пол оборота и сталкивается нос к носу с Хорватией. — Ты в порядке? — хорват на шаг отступает, выстраивая дистанцию между ними, — Я просто мимо шел, вижу тут… ты. — Ну так и иди куда шел, — Сербия грубит, но ему сейчас меньше всего хочется обсуждать свои проблемы с братом. — Мне сказать отцу, что ты разжигаешь конфликт между нами? — Хорватия слегка приподнимает уголки губ, показывая шутливый тон. Это снимает напряжение. — Только попробуй, — также шутливо угрожает ему серб, но через мгновение становится серьезнее, — погоди, ты к Югославии? — Да, он вызвал меня обсудить что-то. — Не знаешь, что именно? — хорват в ответ лишь пожимает плечами, поэтому Сербия продолжает говорить, — Ладно, забудь. Не желая продолжать разговор, серб начинает было спуск по лестнице, как Хорватия окликает его. — Эй, не твоя монетка на полу? — хорват спускается на ту же ступеньку и протягивает брату блестящий динар. Похоже именно он стал источником металлического звона перед приступом. Странно только то, как монета могла вывалиться из глубоких карманов штанов. — Можешь оставить себе, — отмахивается было Сербия, как подмечает кусок показавшейся из-под длинного рукава рубашки кожи запястья Хорватии. Кроме длинного продольного шрама, оно покрыто тонкими, почти незаметными по отдельности порезами. Явно нанесенные очень хорошо заточенным лезвием, и определенно нанесенные умышленно, — это что? — Не понимаю о чем ты, — говорит хорват, но лихорадочно поправляет рукав. Понимает, прекрасно понимает. — Не придуривайся. Я о твоей руке, — серб для пущей убедительности крепко сжимает запястье Хорватии, удерживая его на месте. Тот дергается, пытаясь вырваться из хватки брата, но Сербия не собирается его отпускать, — откуда это? — Пусти меня. — Пока ты мне не ответишь, никуда не пойдешь. — Сербия, отпусти меня, — хорват вновь пытается выдернуть руку, — мне больно. — Ах тебе, — серб подчеркивает это слово, — больно? Интересно, как же ты будешь себя чувствовать, если я перережу тебе горло или вспорю брюхо? Впрочем ты и сам почти что справился с этим. Чуть-чуть силенок не хватило доделать до конца. Хорватия не мигает и будто не дышит, замерев на месте, широко распахнув глаза и рот. Сербия тут же отпускает его и прижимает ладони ко рту. Он не хотел этого говорить. Он не собирался этого говорить. Зачем он сказал это? Зачем? Если Югославия узнает, он с него три шкуры спустит. Это полная противоположность того, что он хотел. — Господи, Хорватия, я не хотел, — он пытается быстро исправить ситуацию, но очевидно, что точка невозврата пройдена, — извини. — Нет, все в порядке, — к ужасу серба хорват лишь улыбается в ответ, — на самом деле я даже рад, что ты наконец-то осмелился сказать мне это. — Рад? — Сербия теряет дар речи, уставившись на Хорватию, который слегка почесывает запястья. — Да, — хорват кивает, пряча взгляд от брата, — это куда более искренне, чем-то, что собирался выстроить Югославия. Я мучался в неведении, что же на самом деле творится в твоих мыслях и мыслях остальных. Но теперь я наконец-то знаю. Спасибо, Сербия. — Я не хотел, — повторяет серб, — прошу, не думай о прошлом. Все позади. — Это не важно. Я услышал, что хотел. Хорватия разворачивается и медленно шагает прочь. Очнувшись от ступора, Сербия в пару шагов догоняет его, резко разворачивает и прижимает к себе. Он вновь чувствует болезненное сдавливание горла тревогой и внутри него будто все переворачивается, когда он соединяет все точки. Замалчивание днем, разговоры во сне. Свежие порезы в опасной близости длинных рубцов. Избегание. Очевидно, что хорват не забудет все то, что делал он и что делали с ним. Хорватия пытается отпихнуть брата, но серб не хочет его выпускать. Он не отпустит его больше. Не даст ему быть обманутым, использованным, не даст никому больше ломать его и причинять ему боль. Каким бы он ни был, хорват все еще его семья. — П-пусти, — попытки вырваться становятся слабее, а голос дрожит. Сербии эта интонация мучительно напоминает о ночном инциденте. — Все хорошо, — не совсем понятно, кого именно пытается убедить серб, — все будет хорошо. Все закончилось, Хорватия. Прошлое в прошлом. — Не надо. Я знаю, что я монстр и преступник. Лучше бы вы повесили меня. Зачем вы мучаете меня таким образом? — хорват с силой отталкивает брата. На глазах у него влага, которую он быстро стирает кулаком, стараясь скрыть свою слабость. Сербия знает откуда эти мысли. Разлагающийся труп Третьего Рейха до сих пор умудряется отравлять разум Хорватии и жизнь их всех. Кулаки серба сжимаются сами собой. Не существует никого, кого бы он ненавидел больше мертвого нациста сейчас. Не существует никого, кого бы ему хотелось придушить собственными руками больше него. Как жаль, что такая возможность не подвернулась. — Тебя обманули. Но мы спасли тебя. Если бы мы хотели твоей смерти, разве не проще ли было бы оставить тебя истекать кровью? — Я, — Сербия пытается подойти к замолкнувшему брату, но тот делает шаг назад, — я сам виноват. Не стоит. Не подходи ближе. — Скажи, — серб останавливается и поднимает руки в примирительном жесте, — чего ты боишься? Меня? Югославии? — Себя, — шепчет в ответ хорват и прячет лицо в ладонях. На одной из ладоней Сербия подмечает шрам от ожога, который не видел раньше. Новый? Еще со времен войны? Трудно сказать сейчас. Они молчат некоторое время, прежде чем Сербия подходит к брату и отнимает руки от его лица. Хорватия несколько секунд неотрывно смотрит в глаза серба. Это наверное их первый раз после войны, когда они не отводили взгляды. Какое-то странное чувство переполняет Сербию, когда он разглядывает лицо брата так близко. Однако Хорватия прерывает наступившую тишину. — Сербия? — Что? — Ты когда-нибудь простишь меня? — А ты хоть раз попросил прощения? Прежде чем Хорватия успевает отреагировать, серб быстро разворачивается и спускается вниз по лестнице. Не хватало еще чего-нибудь наговорить. Отец и так будет недоволен. Хорошо, что им удалось сохранить этот шаткий мир. Остается лишь надеяться, что надолго.