Волчонок

– Не надо меня подвозить до школы, – просит Майкл, и голос у него звучит очень хрипло. Генри внимательно осматривает его серьезное бледное лицо. Кивает: хорошо. Через несколько дней Майкл возвращается с разбитой губой и синим от удара ухом. Через несколько часов губа превращается в блинчик, настолько опухает. Майкл сидит в своей комнате и не выходит даже к ужину. Поздним вечером, когда все его домашние ложатся спать, Генри приходит к своему дикому зверьку. Приносит пакет замороженных овощей – вместо пакета льда. И горячий большой буррито – разогретый максимально в микроволновке. Майкл неохотно берет и то, и другое; раненая гордость сквозит в каждом движении и в угрюмом молчании. Генри не остается в его комнате. Заводить разговор – воспитательный ли, душеспасительный ли, откровенный ли – бесполезно. У него живет дикарь. Не то молочай, ощетинившийся колючками, не то волчонок, которому всё здесь – клетка. Майк через раз возвращается со школы то с рассаженными костяшками, то прихрамывая на ту сторону, где болит отбитый бок, то с царапинами неясного происхождения на шее. Генри все понимает. В муниципальной школе закон травли жесток. Шестерка. Продался. Живет в семье копа. У «мусора» в доме. И пацан дерется насмерть. Изо дня в день. Его презирают, гнобят, задирают. Он не в их стае. Генри сам вышел из такой школы в таком районе – самом неблагополучном, злом, гнилом, безнадежном. Его звали «ёршик» – и не потому, что у него была обритая почти под ноль колючая башка, как у всех пацанов. А в честь туалетного ершика, которым оттирают говно с унитазов. И он дрался. Каждый день. Насмерть. Дашь слабину – и до выпуска будут макать головой вниз в несмытый писсуар. * Генри не знал, как вызвать на разговор Майка – болезненно гордого, замкнутого, неуступчивого. Да и не мастак он был в задушевных беседах. Жена хотела пойти в школу разбираться – к учителям, директору; Генри не пустил. Это не помощь, а подстава. Жена выросла и училась в совершенно другом районе, благополучном, белом, богатом. Где на любой чих ученика немедленно подключался психолог и родительский комитет. Смешно. Это мой пацан, думал Генри. И надо ему помочь. Он размышлял об этом грузно и зло; у него чесались кулаки заявиться и опиздюлить этих наглых уличных зверенышей, накрутить хвосты, повыдергивать клыки. Майкл пришел в семью не визгливых домашних йорков, а волкодава. Который половину родни этих малолетних ублюдков пересажал. Майкл смотрел волчонком, молчал упорно, прикладывал к лицу холодный компресс – пачку замороженных овощей. Генри раскидывал мозгами до опупения и наконец придумал. И идея ему очень понравилась. * Он пригласил Майка в полицейский участок. – Будете учить меня стрелять? – хмыкнул пацан. Был мрачен и догадлив. – Мне нужен партнер для спарринга, – сказал невозмутимо Генри. – И что, коллег нету? – Есть, – развел руками Генри. – И все завалены работой, как и я. Скоро очередная сдача нормативов. Завадский в отпуске. Зал по вечерам занят. А возвращаться домой хочется раньше, чем в полночь. На последнем доводе Майкл оттаял. И поддался. Дом и семья были для него уязвимым местом. Генри сказал ему: ты это я. Генри сказал ему: я нападаю. И ухнул Майкла на маты легко. Тот вскочил мгновенно: худой, жилистый, злой. Способный без колебаний врезать мальчишеским кулаком обидчику в глаз и в нос, но не понимающий простейших приемов борьбы. Дикий волчонок. Грызть, кусать, защищаясь, разбивать костяшки в кровь. Генри взял его за запястье и медленно провернул, показывая. Майкл крепился до последнего, но все же заскулил и оказался на коленях, пытаясь уйти от боли. Генри подал ему руку, помогая подняться, напоминая, что они находятся в спарринге, и протянул свое запястье. – Повтори. Майкл уложил его на маты со второго раза. Генри не поддавался, но, во-первых, Майкл оказался наблюдательным, во-вторых, этот болевой прием ставил на колени противника в любой весовой категории. И был совершенно безопасным. Волкодавы давят, а не убивают. К концу тренировки Майкл запыхался и раскраснелся. И с удовольствием извалял Генри на матах – свирепо, жадно, дорвавшись. В выходные они закрепили на спарринге все основные приемы; пацан впитывал как губка. В понедельник – вернулся после уроков снова с разбитой губой, но чрезвычайно довольный. Генри ждал, что его вызовут в школу - одинокие несчастные мамы волчат, – и начнется головомойка о пределах допустимой самообороны, о нанесенных травмах, об униженной гордости их милых ребят… Тишина. Потом Майкл вернулся домой в мокрой футболке. На него вывернули обед. Травля продолжалась – но уже без побоев. Прятали в раздевалке кроссовки, насыпали червей в рюкзак, распарывали куртку перочинным ножом, так, что шел домой в лохмотьях. Генри и бровью не вел. И запретил переживать по поводу испорченных вещей жене. Просто пусть купит новое, это не такие уж деньги, не в их семье. Спарринг в спортзале участка, а потом и в гараже дома продолжался. Генри учил Майкла уворачиваться, перехватывать удар, предупреждать подножки, бить по болевым точкам и не оставлять синяков. Все по закону, сынок. А закон суров. К нему не придерешься. Когда закончились испорченные рюкзаки, мокрые футболки, распоротые швы и обоссанные учебники, Генри ненавязчиво подвез Майкла к школе на патрульной черно-белой машине. Чего ждать желтого муниципального автобуса, давай подброшу, мне на расследование как раз по пути. На стоянке вышел вместе с ним из машины – в черной униформе с серебряной звездой на груди. Протянул Майку сигареты, и они покурили перед звонком на первый урок. Взгляды родителей, подвозивших своих чад, прошивали их насквозь. Взгляды школоты, высыпавшейся из автобуса, тыкали иглами зубочисток. Дежурный учитель на крыльце нервно сопел. На их глазах Майк возмутительным образом стрелял сигареты у копа. И курил с ним наравне. И даже хохотал – тощий, угловатый – в тени волкодава. А Генри внимательно смотрел вокруг. И неприятно, тяжело скалился. * Потом жена все же перевела пацана в нормальную школу в их районе: благополучном, белом, для среднего класса. И Генри запоздало обеспокоился; волчонок среди домашних щенят, а ну как возьмется рвать их нежные пискливые горлышки. Майкл приходил домой, раскладывал учебники, насыпал себе миску хрустящих хлопьев. Подпирал кулаком щеку и смотрел не в книги, а на Генри и его семью, и неуклюже улыбался. Без оскала. Как обычный человек. Покинувший звериную стаю.