Los miserables

—…он извращенец до мозга костей, просто, я говорю ему, мол, не буду я это надевать, оно ведь женское, не буду и всё! …а он «эти колготки так возбуждают», боже. — Чимин откидывает розовые пряди волос со лба и возмущенно сопит, стуча короткими ноготками по бокалу с джин-тоником. Рядом прыскает в кулак от смеха Юнги, мотая недостающими до пола ногами на высоком стуле за баром. Он ненавидит себя за свой рост, внутренне агрессивно закатывая на это глаза. Кажется, не он, а сама атмосфера навевает попросить повторить его напиток, подзывая молодого парня, протирающего стаканы перед баром. — Вы сумасшедшие, я не представляю просто… — Ой, и не надо, такое, если представить, снится в кошмарах будет до конца жизни. Эта гребанная сетка давит мне на все места, я словно колбаса, которая в верёвке, с магазина. — Двое омег заливаются звонким смехом, заглушаемым лишь дребизжащими басами музыки, распространенной по залу. — А что у тебя-то? Вы с Хосоком переписываетесь, я видел, можешь перестать себя контролировать в моём присутствии, я понимаю — Чимин продолжает улыбаться, надеясь увидеть милый румянец друга, но его лицо тут же озаряет беспокойство, стоит Юнги вмиг погрустнеть и словно сдуться, подобно гелиевому шарику, уронив свою голову на стойку. — Да, он типо заботится обо мне, делает все эти вещи, ну знаешь, те, что забывают делать родители. — Мин прочистил горло, делая очередной глоток коктейля, название которого забыл ещё с первых секунд, и словно нехотя продолжая —Спрашивает, сколько оценок я принёс, поел ли, не задирают ли в школе. И это чертовски глупо, но от чего-то я не могу перестать улыбаться коротким и бездушным сообщениям. И злиться. Потому что действительно коротким. Таким, словно я навязчивая омега, от которой можно отделаться дежурными фразочками. Ненавижу! — Но ты ведь и есть маленькая навязчивая омега. — Йа, Пак Чимин, о маленькой и речи не шло. — Юнги сдвигает брови к переносице, кричит своим изредка слишком высоким голосом, и Чимин в ответ лишь поднимает руки в примерительном жесте, не желая распалять друга больше прежнего. Юнги вздыхает и против собственной воли уходит в себя, чему и громкая музыка, и танцующие вокруг люди огромными нависшими тенями не могут попрепятствовать. Чимин начинает разговор на новую тему, но Юнги трудно различить, о чём вообще идёт речь. Он думает и в который раз поражается тому, как далеко всё зашло в его жизни. В их жизнях. Хоть Хосок по прежнему и брезгует обобщать их. От этого немного грустно, и уже настолько привычно, что становится почти физически больно. Сказать не так легко, что он чувствует к Хосоку, но это определённо что-то довольно масштабное, от чего почему-то страдают оба. Есть Юнги, которому семнадцать через несколько месяцев, которого характеризуют как неконтролируемого подростка с бурлящим нутром, большими потребностями и желаниями, в которых даже себе признаться немного стыдно, а есть — Чон Хосок. И он молодой, нашедший себя парень, которому двадцать пять лет. На последнем аспекте он сам каждый раз ставит яркий, и уже порядком надоевший, акцент. Потому что Хосок тот, кто выступает на сценах разнообразных клубов и андеграундных батлов, тот, у кого множество друзей, намного славы, ночная жизнь и татуировки, где в значении каждой есть слово «свобода». Мин когда-то пообещал себе, что у него получится лично пересчитать и запомнить их все до единой. Но, кажется, с каждым днем его запал теряется всё больше и больше. Для себя это в первую очередь не только непривычно, но ещё и страшно. Потому как Хосока отпускать совершенно не хочется, хоть он и ускользает из рук, словно песок сквозь пальцы. Юнги школьник, безнадёжно влюблённый и настырный школьник, который считает, что ему повезло стать истинным омегой такого альфы, как Хосок. Который не просто мечта и идеал, но ещё и тот, кто не бросил, а честно пришёл к его родителям с данной новостью. Но Чон по прежнему считает, что ему досталось высшее наказание, ведь иметь под боком несовершеннолетнего истинного, это как записать себя в неоговоренные няньки с целым списком ответственностей и корректировкой своих повседневных занятий, потому как никто не отменял вечные нудные таскания за собой. Юнги понимает, что Хосоку всё это не сдалось и даром, но ничего не может поделать со своими чувствами. И время показало, что это действительно чувства. Юнги хочется каждый раз извиняться за них, но только мысленно, так как снаружи он поставил себе задачу обнажать рвение и наглость, лишь бы не упустить редкого шанса провести лишние секунды в присутствии Хосока. Ему кажется, что к Хосоку иначе не подобраться. Потому что Чон в ответ к этому не стремится совершенно ни капли. И эта боль, исходящая от мысли о собственной ненужности человеку, которому ты судьбой вроде как предназначен, словно кто-то наверху пишет им незамысловатый сценарий, превосходит ту физическую, что пульсирует и расцветает внутри с каждым днём всё ярче и яснее для посторонних глаз. Юнги не хочет показывать свои маленькие слабости, гордо задирая подбородок, и смело улыбаясь препятствиям на своём пути Он считает, что их с Хосоком конечная остановка (исключительно с Хосоком, на меньшее Юнги не согласен) — это то, что действительно стоит всех тех непрошенных слёз в уголках его глаз. Чимин внимательно смотрит на ушедшего в свои мысли парня, и утешительно хмыкает, пытаясь привлечь его внимание, заранее понимая тщетность своих стараний. Абсолютно все видят то, что происходит между этими двумя на протяжении уже полутора лет. Сначала это казалось чем-то забавным, смешным. Позже немыслимым сумасшествием. А теперь? Теперь непонятно, кого из них жалко больше всего. — Ты знаешь, какой он. Тебе не о чем переживать, просто дай вам ещё немного времени… — О да, Чимин-а, я прекрасно знаю, какой он, — перебивает резко Юнги —но… просто я слишком привязываюсь к людям, которым я не безразличен. И по Хосоку видно, что будь выбор между тем, довезти ли меня до дома, или остаться с друзьями, он выбрал бы первый вариант. Хоть никогда и не признается в этом. — он зарывается руками в чёрный шелк волос и мучительно стонет, — слишком, слишком привязываюсь. Изначально я спихивал всё это на свою незрелость, на эмоции, но Чимин… Полтора года. Дать нам ещё времени? Это убивает меня. — Погоди ты помирать. Может, что повеселее придумаем. Пак заставляет улыбнуться против воли, и от этого, почему-то, становится будто немного легче. До того, как на стойку около головы Юнги с грохотом не приземляется давно знакомый смартфон и связка ключей с красным брелком Supreme. Хосок садится на стул, вешая на его спинку чёрную кожаную куртку, и вытягивает вдоль стойки свои невероятно потрясающие руки с грубым переплетением вен. Тонкие пальцы подзывают бармена одним своим щелчком. Юнги кажется, будто музыка заглохла и все вокруг перестали дышать, от чего этот звук показался ему слишком звонким. Хосок, кажется, зол на то, что его сегодняшний соперник посмел сбежать не дав себе и шанса, а так же лишив публику интересного зрелища. А ещё Хосок сильно раздражен присутствием в клубе самого Юнги, и это словно силовым полем разрастается вокруг него, будто одним сплошным куполом черной массы накрывая всех в радиусе десяти метров с головой. Он не смотрит на Юнги, но Мин всё равно покрывается холодным липким потом и боится произнести хоть слово. С ним так всегда, когда что-то идёт не по его плану, но внутренний кратер Юнги сегодняшним вечером тоже начал вскипать, являя свои гниющие пробои наружу, поэтому он всё же допивает свой коктейль залпом, откидывается на стул и готовится к худшему. Потому что терпеть столько унижения, да, именно унижения — не получая абсолютно ничего взамен, это слишком. Голос Хосока как штиль. Спокойный, четкий и медленный. Он ровной гладью ложится на кожу, заходясь тихими мурашками. — Сбежал. — не спрашивает, утверждает, и Юнги остаётся только согласно кивнуть, потому что смысла отпираться нет, Хосок всё равно узнает. — Я отвезу тебя обратно домой. Собирайся. — Нет. Хосок отвлекается от своего телефона, на который уже начинает поступать масса сообщений от родителей Юнги и вопросительно смотрит на Чимина, впервые за это время подавшего голос. Юнги же просто сидит, не выражая своим лицом абсолютно ничего, будто речь и вовсе не о нём идёт и человек по левую руку тоже вовсе не тот, от чьих зажатых в раздражении кулаков Юнги готов упасть на колени. Омежья сущность, будь она проклята. — Нет, он не поедет с тобой, потому что Юнги пришёл не к тебе, а ко мне, и мы развлекаемся, чего непонятно? — Пак Чимин, что ты черт возьми… — Всё. Передай Тэхенни, что сегодня я занят одним привлекательным омегой. Адьес! — парень, как он сам думает, привлекательно (пьяно) подмигивает, и беря за руку омегу Хосока, который по виду похож, по большей части, на манекена, удаляется на танцпол, под акапеллу крутящихся шестеренок в голове Альфы, который действительно сейчас не понял, что произошло, и что ему стоило сделать в этот момент. Схватить Юнги, насильно потащив к своей машине? А когда это получалось без криков, вырываний и угроз, сам себя спрашивает Хосок. Ответ всегда один и тот же — никогда. И этот раз не стал бы исключением, поэтому Чон решается дать время Юнги поиграть в взрослого. Он садится удобнее и пытается расслабиться, если это вообще возможно в присутствии Юнги, и пишет Тэхёну в чат, потому что чувствует, что сидеть без дела здесь придётся не меньше часа. Может Тэхён попробует усмирить своего парня, или, свою секс игрушку, Хосок если честно до сих пор не понимает, каким образом два его друга смогли продержаться так долго вместе, прежде ненавидя друг друга. Но когда Тэхён заваливается на соседний стул, хлопая Чона по спине, он произносит лишь одно, выражаясь в сторону центра танцпола, где две подвыпившие омеги творят несуразицу: — Черт, а они горячие. — На что я, собственно говоря, рассчитывал, — спрашивает себя в который раз Хосок, заказывая им обоим по бокалу пива. Напиваться сегодняшним вечером он не планировал, тем более, имея под боком несовершеннолетнего. Он обещал его родителям полную безопасность по мере своих возможностей, и теперь это лежит на Хосоке грузом, не сказать, что особо тяжёлым, но довольно надоедающим. Юнги под домашним арестом, и Хосоку похоже придётся ему это снова напомнить. Где-то в сотый или тысячный раз, примерно. — Я тут подумал… — Тебе противопоказано. — Ну конечно, а я и забыл, каким хмурым и пугающим ты становишься в присутствии Юнги. — кривляется Тэхён, на что Чон по обыкновению закатывает глаза. И этот случай не стал исключением. — Так вот. Этот омега, он без ума от тебя, все наши знакомые, кроме тебя, похоже, в курсе этого. Ещё бы, столько времени прошло. Только вот, как насчёт тебя? Я знаю, мы не часто так разговариваем, но смотреть на него без жалости, особенно в последнее время, просто невозможно. — Я знаю, что он испытывает ко мне, я не слепой. Тэхён, ему ещё даже не семнадцать. — Хосоку никогда не нравилось поднимать эту тему. Он всегда избегал её или рубил на корню, оставляя всё, как есть сейчас. Все вокруг действительно замечали то, насколько ошибочным являются его действия, буквально каждые его решения на этот счёт, но не смели говорить что-либо против, вмешиваясь не в свое дело. — И чего ты боишься, скажи мне на милость? Ладно, я спрошу прямо. Он нравится тебе или всё это твоё показушное опекунство взаправду? — Что ты несешь? Он слишком мал для меня, ты же зна… — О, отлично, тогда может, он составит нам с Чимином компанию этой ночью. Если ты понимаешь, о чём я. Мы считаем его достаточно зрелым. — резко перебивает его Тэхён. Его треклятые брови уже скачут в потехе, наблюдая за замешательством на чужом лице. Кто-нибудь ведь уже должен был что-нибудь сделать, ведь так? Вывести на эмоции, это лучшее, что мог придумать Тэхён. Это в принципе мог придумать только Тэхён. — Ты знаешь, как мы любим экспериментировать. — Я тебе шею сломаю… — Забей на всю эту ответственность большого и злого брата хоть раз и ответь мне на мой предыдущий вопрос, твою мать. — Я не знаю, окей? — наконец сдаётся Хосок и от напряжения его стакан с пивом чуть не заходится трещинами в его ладонях. — Пиздишь как дышишь, ей богу. — Я… да, знаешь, я боюсь того, что с возрастом вся эта напыщенная любовь утихнет. А он мой истинный. И в будущем мне этого не нужно, учитывая то, как тяжело найти в наше время родственную душу. Я не хочу этого, мне легче держаться на расстоянии, пока он не соображает, что связывает нас, почему никто из вас понять меня даже не пытается? — Хосок взрывается. Ударяет кулаком по стойке и хочет избавиться от всего, что его окружает. Убрать эти громкие звуки, это осуждение в глазах лучшего друга, эти мигающие светодиоды и в идеале — самого себя. Он настолько устал от этих вечных вопросов, ответы на которые нужны только те, какие люди хотят услышать, а не те, которые готов дать Хосок. — Стоп, брат. Напыщенная? Не соображает? А ты спрашивал о том, что он чувствует, лично? — Что, если я не хочу этого слышать? — Значит ты просишь понять тебя, но взамен понимать других ты даже не пытаешься? Ты мудак, Чон Хосок. И Хосок, пожалуй, впервые соглашается с этим выводом. Берёт ключи с телефоном с барной стойки, надевает обратно кожаную куртку, и в спешке ищет глазами фигуру Юнги на танцполе. Ему нужно выкурить не меньше трех сигарет и подумать обо всём с новой стороны. Сесть и многое пересмотреть, как делал уже наверное сотню раз до этого, но сейчас ему кажется, будто всё будет иначе. Но для начала нужно обязательно отвезти Юнги домой, здесь он его ни в коем случае не оставит. Хосок наблюдает за хаотичными движениями чужих тел, но маленького и хрупкого Юнги выцепить среди них никак не получается, пока он не слышит резкий и звонкий голос, что идёт казалось бы поверх музыки и Чон на инстинктах весь напрягается, следуя за воплями, узнать и понять которые он мог бы даже будучи самым глухим человеком из всех ему известных. Перед глазами открывается весьма типичная сцена для клуба, диких танцев и повышенного градуса в крови. Однако на этот раз в ней участвует и Юнги, что автоматически превращает Хосока в машину для убийств. Чон без лишних слов загораживает довольно испуганного омегу своей спиной, мысленно сгорая под этим благодарным и взволнованным взглядом, грубо вцепляется в воротник неизвестного ему альфы напротив, руки которого трогали то, что трогать не стоило ни при каких условиях. Это, как минимум, заслуживает разбитого носа и пару ударов под дых. Хосок не отказывает себе в удовольствии. Тэхён вовремя оказывается рядом, уговаривая охрану не выводить немного подвыпивших альф силой, ведь с кем не бывает, повздорили, сейчас все мирно разойдёмся. Юнги пытается успокоить свое бешено бьющееся сердце, свой страх, который он испытал, будучи зажатым кем-то неизвестным ему, когда рядом не нашлось даже Чимина. Последний подоспел поздно, за что начал рассыпаться в извинениях безумно долго, но для Юнги всё перестало значить ровно в тот момент, когда рядом появился Хосок. Волнение за него, за его немного сбитые костяшки и дикий взгляд буквально притупило все остальные эмоции. Тэхён и Чимин помогают Юнги вывести Хосока на улицу, потому что по его мнению он всё ещё не закончил с тем ублюдком. Его садят на бордюр около клуба и поджигают сигарету. — Эй, Хосок? Прости меня, слышишь? Пожалуйста, прости меня! — Юнги садится на присядки напротив Хосока, берёт в свои крохотные ладони его лицо, пальцами гладит щёки и пытается сдержать свои слезы. Ведь он не хотел, чтобы всё так вышло. Чтобы Хосок волновался или хуже того, — пострадал из-за него. Однако он в своей привычной манере отбрасывает чужие руки и встаёт с места, затаптывая недокуренную сигарету и доставая ключи от машины. — Я отвезу тебя домой. — привычным холодом произносит он. От этой фразы порой уже тошнит. А Юнги наконец считает, что терять ему больше нечего, потому что он слишком устал от всего этого. Потому что больно. Чертовски больно биться об эти скалы равнодушия каждый, гребанный, раз. Омега втягивает полной грудью холодный, почти морозный, воздух, и, разворачиваясь, начинает идти в противоположную от машины сторону. Хосок и не надеялся на другой исход, но сейчас он чертовски расстроен, и у него нет настроения играть в игры. Он догоняет Юнги большими шагами, и больно хватает за локоть, потому что иначе никак. — Отпусти меня, я не еду домой. Не с тобой уж точно. — чётко выговаривает Юнги, а в его глазах горит желание разбить своему Альфе нос. Или бровь. — Ты сядешь в эту чёртову машину сейчас же, иначе я за себя не ручаюсь. — Я одного понять не могу. Зачем вся эта забота, все эти псевдопереживания на пустом месте за меня, если нет ничего совершенно, если ты одним своим взглядом, словно лезвием по коже. Скажи мне наконец, сколько можно мучить меня! — уже кричит Юнги. Его голос предательски срывается, он не обращает внимания на текущие дорожки слез по бледным щекам, и лишь надеется на то, что его хотя бы сейчас услышат. Хосок застывает на месте. Впервые ему становится страшно. Страшно, что если сейчас он не откроет рот, не скажет то, что творилось всё это время на душе у него — кожа Юнги разойдётся по швам, обнажая всю ту боль, которую Чон причинил ему. И на этот раз Юнги сразу распознает ложь. Увидит её, почувствует, ведь его всё это время кормили лишь ею. — Юнги… — Чон Хосок… Не говори сейчас того, о чём пожалеешь. Умоляю тебя. Неужели не видно, насколько я разбит? Разбит всеми этими бесчисленными игнорированиями, запретами, отказами. Ты представляешь, через что мне приходится проходить? Чёрт. Я же твой истинный. Мне больно из-за твоего непринятия меня. Я давно не маленький, всё понимаю, и если я тебе не нравлюсь, если ты всё же желаешь наконец избавиться от моего присутствия, ударь меня этой правдой, словно пощёчиной один раз и навсегда, потому что вся эта ложь, выдаваемая тобой маленькими порциями — словно яд. Прекрати это наконец. Всё это — удушает меня. Хосок смотрит на то, как Юнги задыхается в попытке высказать всё то, что накопилось в нём за эти полтора года, как он боится не успеть, боится, что Чон прямо сейчас возьмёт и повернётся к нему спиной, как делал много раз до этого, смотрит, и замечает сам про себя, что он восхищается таким Юнги. Его боль — настоящая, чистая, словно открытый нерв, словно провода под напряжением в двести двадцать вольт, она сшибает с ног лавиной, затапливает смертоносным тайфуном, и Хосок готов прямо сейчас приставить дуло пистолета к своему виску, ведь он в действительности оказывается совершенно не достоин любви этого невероятного человека. Как… Как он раньше мог сомневаться в том, что Юнги просто напросто не способен на такие сильные чувства? Чем он заслужил быть тем, кого любят так? Глаза Хосока медленно наполняются слезами и он не в состоянии выслушать всё то, что Юнги говорит ему. Он подходит настолько близко, что омега замирает в оцепенении, даже, может, в испуге, и от этого Хосоку становится ещё хуже. Он кладёт свои ладони по сторонам лица Юнги, как тот делал ранее, и спешит приблизить свои губы к соленым от слез губам напротив. И теперь Хосок наконец понимает, чего не хватало ему. Он понимает, что шло в его жизни не так и почему в ней было столько вопросов и нерешенных задач. Просто он не пускал в неё Юнги, что оказалось самой глубокой и самой отвратительный ошибкой. Теперь всё словно встало на свои места. Юнги хватается за чужие плечи, будто в отчаяние обнимает Хосока за шею, и дышать становится в разы легче. Чон перемещает свои ладони на тонкую талию, прикусывает нижнюю губу Юнги, зализывает, снова углубляет поцелуй, и это кажется таким до безобразия правильным, что хочется зайтись истерическим смехом. — Ты самый, самый потрясающий и восхитительный человек на свете — спустя несколько минут произносит Хосок, соединяя их лбы, чтобы отдышаться, — я был чертовски глупым, и это наверное стоило тебе игнорировать меня, не иначе. Потому что в отличие от твоих смелых мыслей, я прятался как и от тебя, так и от себя самого. Я боялся что-то менять, я думал, что поступаю одинаково хорошо для нас обоих, придерживаясь каких-то ненужных, безобразных правил, которые лишь мешали мне открыться тебе. И мне очень жаль, что мы потеряли столько времени по моей вине. Отныне, слышишь? Отныне я ни за что не позволю себе молчать и запрещать тебе чувствовать. Только больше не плачь, ну же, не нужно — Хосок улыбается, и кажется Юнги впервые видит эту обнаженную искренность, но не может перестать ронять слезы. Что это? Счастье? Облегчение? Юнги не сможет найти определения этой безграничной нежности, что затапливает его по отношению к Хосоку, он потерялся совершенно, и не понимает, как реагировать на такие долгожданные для него слова, но одно он знает точно. Ему хочется кричать о том, насколько он влюблен. Ему хочется рассказать об этом всему миру и наконец засмеяться в лицо судьбе, которая так яростно отталкивала Юнги и Хосока друг от друга. Чон в руках Юнги, и он наконец оттаял.