Солнечный луч и меч

Честно, сколько Лихт себя знает — он никогда не мог разобрать метку соулмейта на своей руке. Две прямые черты ему ни о чём не говорят и Лайер шутит под ухом, что у Судьбы на него чернил не хватило. Легко ему говорить, когда на своём предплечье чётко выраженный огонь, хоть и не ясно кому он принадлежит, вон Ветто с саламандрой на руке оттаскивает Фану со звериной мордой на коже подальше от их общего друга. Мало у них среди эльфов магов огня — это проблематично. — Может, это солнечный луч? — говорит Патри, внимательно рассматривая чужую руку, когда они сидят в тени большого дерева. Лихт удивлённо смотрит на него, на что мальчишка пожимает плечами. — У меня такое предчувствие, — туманно объясняет он, ведя рукой в воздухе с меткой массивного огромного дерева. Лихт понимает, что Патри три тысячи раз прав, когда встречает людей, забредших на их земли. Лихт понимает это, когда видит магию света человека и его улыбку. Лихт понимает, что пропал в то мгновение, когда пожал ему руку и услышал имя. Люмьер — человек, избранный удачей и самой магией. Люмьер — надежда, вера и любовь, как завещает трёхлистный клевер; а ещё удача для каждого, кто встретит его. Люмьер — тот самый солнечный лучик, который нельзя ухватить, только смотреть и млеть от его тепла. Лихт ещё не знает, что большинство людей лишены родственных душ; что метками одарены лишь те, чей запас маны превосходит рамки человеческого понимания; что принца учили с детства скрывать свою метку, как нечто постыдное, запретное, омерзительное. Тетия наблюдательная и мудрая женщина, младшая сестра, достойная своего умного брата; она видит, что у всех эльфов есть рисунки на руках и расспрашивает о них. Ей рассказывают о соулмейтах и удивляются, что у людей всё совсем не так. Фана просит показать её руки — Тетия оголяет чистую кожу, ей совсем не грустно, хоть она и ощущает сочувствующие взгляды; Тетия говорит, что у брата есть метка; Тетия минуты на три потеряла выпавших из реальности собеседников, когда сказала им, что у Люмьера на коже два перекрещенных меча. — Да быть не может… — Лайер единственный из всех, кто смог что-то произнести, а потом ветер принёс радостный смех Лихта и Люмьера, обсуждающих что-то крайне интересное по ту сторону поляны. У людей надуманные непонятные законы, которые на взгляд эльфов всё лишь усложняют. Эльфы — приверженцы судьбы и маны, предпочитая им следовать и не препятствовать предначертанному. Если магия выбрала в соулмейты тебе кого-то другой расы — не проблема, если он твоего пола — мелочи жизни, если он недостижим по тысячам причин — это неприятность. Люди — существа странные и, как объяснила им Тетия, верят, что любовь и союз может быть заключён только между мужчиной и женщиной. Это считается правильным и благочестивым. Это то, чего эльфы не могут принять, кидая на своего лидера обеспокоенные взгляды — Лихт всё понимает, ни разу не жалуется и ободряюще всем улыбается; он в полном порядке, он уважает чужие обычаи. Люмьер — эксцентричная личность, способная обойти любые правила, но что-то сделать сложно даже ему. Люмьер всегда чувствовал, что он не такой, другой, не только из-за маны и наличия метки. Тетии можно рассказать всё, Тетия выслушает, поймёт и погладит по волосам старшего брата, который тоже может теряться в самых простых вещах на свете. Тетия говорит ему, всегда взрослому и умудрённому, что делать, и Люмьер слушает её, правда, но всё равно теряется. Люмьер перетягивает белые повязки на предплечье сильнее, до посинения, до онемения и отпускает. Почему-то так сложно признать очевидное, почему-то так тяжело избегать Лихта каждый раз, когда он пересекает невидимую черту дистанции между ними. Лихт должен понимать его лучше всех, быть его родственной душой, но лидер эльфов не понимает; впрочем, не принцу его винить, он сам себя не понимает. Люмьер снимает повязки, кожа покрыта старыми шрамами и ожогами: когда-то доктора напару с королевскими стражами пытались избавить его от этого неизвестного «клейма», вход шло всё от попытки срезать кожу до ожогов. Руку так часто третировали, что никакая исцеляющая магия не смогла вернуть коже первоначальный вид. Люмьер помнит, что было адски больно, но ещё он помнит наполненные ужасом глаза Тетии, которая пришла на его крики и застыла в щели незакрытых дверей. Как младшая сестра, глотая слёзы, со всей возможной аккуратностью меняла повязки последующие годы. До сих пор, даже семнадцать лет спустя, осторожность и дрожь её ладоней не исчезла. И он отрицает, что эта метка приносит что-то хорошее. Люмьер знает, что это глупо, но ничего не может с собой поделать. Лихт прекрасный друг, невероятный собеседник и тот кого он намеренно держит на расстоянии — магия света самая быстрая в перемещениях, да? Идеальна для побега. И он сбегает так быстро, что эльф не успевает даже заметить это, лишь ощутить колебания в мане. Где-то в стороне недоумевают остальные эльфы, судача о странных законах людей; где-то в стороне сжимает руки в замок Тетия, прогоняя дрожь; где-то далеко отсюда Люмьер устало плюхается на землю, вздыхая и, не к титулу, ероша волосы. Черти его подерите, он сбегает уже интуитивно. Лихт решает, что не стоит переходить выставленные границы и принимает чужие правила, как свои; Лихт всё ещё всем улыбается, не держа камня на душе; Лихт благодарен Лайеру, что тот не говорит никому о его лжи, только буравит неодобрительным взглядом и мысленно велит прекратить заниматься самообманом. Лихт, несмотря на душевные метания, считает этих людей подарком с выше: что Тетия, что Люмьер прижились в их обществе, как родные. Хотя дети помладше просили показать их свои метки, на что принцесса демонстрировала девственно чистую кожу, а Люмьер отшучивался. Лихт ни на что не претендовал каждый раз, когда приглашал Тетию на танец в вечерние праздники, когда вплетал цветы ей в волосы, когда вёл под руку по саду — вежливость и дружба, говорил он себе, отчего вспоминались слова Лайера. Тетия была похожа на Люмьера, конечно же, она его родная сестра; и это казалось странным, неверным решением; а ещё Тетия умеет хитро смотреть также, как брат, и улыбаться так схоже, что не сразу отличишь. Тетия могла даже смеяться, как он, и это подводило к необратимому, к смирению и точке невозврата. Люмьер видел и закрывал глаза — метка горит огнём, он даже привык, ещё много лет назад. Люмьер улыбается и поздравляет их, он счастлив, он должен быть счастлив, за сестру и лучшего друга. Пожалуйста, сердце, будь счастливо за них. И это вовсе не тяжко, это вовсе не неподъёмная ноша — наоборот, становится так пусто, одиноко, что боли кажется даже мало, чтобы заполнить это. Люмьер — человек с разрушенной чужими руками судьбой, переломанной собственными стараниями; и он будет счастлив за самых близких. Люмьер пытается ещё: улыбается ярко и солнечно, искренне радуется за сестру и будущего зятя, ах да, он станет дядей — разве не чудесно? Великолепно же, Люмьер, порадуйся всей душой. Радуйся, улыбайся и живи дальше, глупая душа. Люмьер убеждает себя, что соулмейтам не обязательно быть вместе в романтическом или — да простят его те, кто остался на Небесах — плотском контексте — это лишь означает полное взаимопонимание. Вот только оно закончилось ровно в тот момент, когда солнечный луч отказался быть пойманным самыми ласковыми руками, которым мог попасться. Тяжелее всех смотреть на принца Лайеру, потому что тот так пропитан ложью, что за ней теряется та самая невообразимая для человека мана. Лихт тоже с сомнением принимает поздравления Люмьера, но эльф действительно дорожит Тетией, которая крепко обнимает брата и тихо-тихо просит прощения. Тетии кажется, что она заняла чужое место, что потопталась на чужом счастье — Люмьер покровительски целует её в лоб и заглядывает в глаза. — Главное, что ты счастлива, сестра, — и она почти верит ему. Потому что белоснежный рукав королевской формы пропитывается кровью. Шрамы имеют свойство вскрываться и гнить, если их слишком часто тревожить. Люмьер только вздыхает, когда Тетия принимается искать что-то из чего можно сделать новые повязки, в итоге в расход идёт собственный пояс на талии. Тетия подгоняет Фану сбегать за чистой водой, а кто-то предлагает исцеляющую магию. Люмьеру уже как-то всё равно, пустота разъедает, больше это не имеет значения — рука выглядит отвратно, кому-то из эльфов аж поплохело. Фана принесла воды, Тетия порвала часть белого пояса, ткань впитывала кровь и вытекающую из старых порезов гниль. Фана вместе с Шарли решили, что не помешает исцеляющая магия — Люмьер только как-то нехарактерно горько усмехнулся, Тетия сосредоточенно поджала губы. Не сработало. Есть такие раны, которые никогда не заживут. Лихт чувствует себя так, словно он здесь и не здесь одновременно: такие раны нельзя получить естественным путём; магия исцеления может не работать, если есть иммунитет от частого использования; шрамы достаточно старые, чтобы знать примерный возраст их получения. Лихт видит, как умело действует Тетия и понимает, что она делает это даже не в сотый раз — в тысячный. Лихт смотрит на Люмьера, тот улыбается ему и, кажется, эльф только сейчас увидел эту непреодолимую пропасть, этот последний солнечный луч на той стороне. Луч не неуловим — он единственный. И он затухает. За кровью, ранами и гнилью виднеются очертания двух перекрещенных мечей — никаких сомнений. Если Лихт сделает шаг вперёд — Люмьер сделает двадцать назад, говоря что-то о том, что рад за него с Тетией. И дороги обратно нет. Люмьер — великолепный лжец, хороший брат, прекрасный друг, отвратительный соулмейт и сам себе враг. — Ну, что ты так смотришь? — спрашивает он его, поправляя окровавленный рукав. — Ты скоро женишься, станешь отцом, мы породнимся, а мой племянник станет ниточкой к совместному будущему эльфов и людей! Разве ты не счастлив? И что ему на это ответить? Нет, совсем нет. — Да… Люмьер улыбается и сердце не болит, будто бы и не бьётся.