Обратный отсчёт

Четырнадцать «Когда вы уверены, что мир против вас, ему трудно доказать, что вас нет.» — Уилл Шеттерли Он говорит: «Тсуна, посмотри на меня!» Он говорит: «Тсуна, поиграй со мной!» Он говорит: «Тсуна, помоги мне!» Тсуна, Тсуна, Тсуна. Ты мне нужен. Вот что он говорит. И он говорит это постоянно. — Ламбо, мы должны вернуть старшего брата и остальных, хорошо? Нам ненадолго нужно будет уйти, но мне бы хотелось, чтобы ты остался здесь с мамой, — Тсуна отказывается втягивать Ламбо в кошмар, который, он уверен, несомненно, наступит. Он знает, что Ламбо хочет драться, но это далеко не обычная драка. Это Вендиче, и Тсуна был бы счастлив, не знай Вендиче о его существовании вообще. Он устал видеть Ламбо в синяках. Он устал смотреть, как против крошечного ребёнка выступают громилы. Он устал волноваться, он устал. — Я иду! — Нет, не идёшь. — Иду! А если ты попытаешься меня… — Замолкни, тупая корова, — огрызается Гокудера. — Что ты сделаешь, а? Выпустишь искры? — Заткнись! — Спасибо, Гокудера-кун! — у Тсуны голос уже полон отчаяния. Ему не нужно ещё большего хаоса. — Ламбо, мне нужно, чтобы ты защитил маму. Ламбо моргает, мгновение медлит и выпрямляется. — Защитил маман? Краем глаза Тсуна видит, как Гокудера в попытке скрыть улыбку отворачивается. — Ага. Ты же не хочешь оставлять её здесь совсем одну, правда? Она может попасть под опасность. — Не хочу! — заявляет Ламбо. — А так как я сильнее тебя, Тсуна, то и маман защищу лучше! Гокудера резко выходит из комнаты. Тсуна думает, что, должно быть, чтобы другие не услышали его смеха. — Спасибо, Ламбо, — серьёзно говорит Тсуна.

***

Всё, чего хочет Тсуна, — это нормальной жизни. Друзей, семьи, школы. Не потому, что ему нравится быть неудачником. А потому что он никогда не хотел выделяться, никак и ни в чём. И разве это много? Он не просил великого! Достаточно было быть нормальным. Но видимо, да. Видимо, с ним всегда будет всё или ничего. — Я просто хочу нормальной жизни, — говорит он Ямамото — кому-то, кто, как он надеется, его поймёт. — Хаха! Что ты имеешь ввиду, Тсуна? И так всё нормально. Проблема в том, что так ему только кажется. К сожалению, ударь Ямамото правда по лицу, и тот всё равно ничего не заметит. Тсуна вздыхает и многозначительно поворачивается к Мизуно Каору, кто который час следует за ними с одной и той же позой побитого пса… Что ж. Дело в том, что позади них тащится парень, мешая, по крайней мере, его личному пространству. Ах да, и ещё кто никогда не смотрит им в глаза. Дело в том, что это ненормально. Ямамото бросает взгляд на Каору, потом наклоняется к Тсуне, шепчет: — Он справится, — и тут же добавляет, — ну, думаю. Наличие огромного, страшного парня, который ходит за тобой по пятам, привлекает слишком много внимания. Люди пялятся. Люди перешёптываются. Люди бегут от них подальше. Избегают их. За исключением разве что Гокудеры, в настоящий миг, наоборот, бегущего к ним, но это… это Гокудера. Тсуна просто хочет неизвестности, ради Бога. Как столько людей всё это терпят? И почему он всегда должен промахнуться, снова и снова, но никогда не попасть в цель? Арх. Гокудера тараторит слишком быстро. Да только потом, когда он оказывается в пределах слышимости, Тсуна тут же об этом жалеет. — …и Реборн считает, что Вендиче придут за Шимон, — говорит Гокудера. — Мукуро — единственный, кто когда-либо сбегал оттуда, и посмотри, что с ним стало. Тсуна морщится, Гокудера сочувственно хмурится. А ведь вытащить его они даже не пытались. Большинство заключённых содержались в секциях с минимальной безопасностью (всё ещё безумной, учитывая рассматриваемую тюрьму), но Мукуро… Даже Хром не могла понять, где тот. Добраться до него было невозможно. Мукуро — жестокий, сумасшедший, ненавидящий, по его же словам, их всех; так почему же Тсуна чувствует себя виноватым? Потому что Мукуро по какой-то причине согласился стать его хранителем Тумана? Да, потому. Потому что он помогал им в битве Колец, он помогал им против Бьякурана в будущем. В конце концов, он спас Хром. Тсуна чувствует себя виноватым, потому что должен, и не только перед Мукуро. Он чувствует себя виноватым перед отказывающимся с ним разговаривать Энмой, перед Хром, которая вообще не хочет говорить. Перед делающим вид, что ему не больно, Ямамото. Перед Сузуки, которая не хочет встречаться ни с кем взглядом, что так на неё не похоже. Перед Кату, который подпрыгивает при малейшем шуме, а потом целый час трясётся. Он чувствует себя виноватым, потому что он взвалил на себя ответственность, хотя знал, что не сможет её вынести. Потому что много людей пострадало. Но чего ещё он ожидал? В каком-то смысле, всё это — больше вина Джотто, чем Тсуны, — однако это ничуть не успокаивает. Тсуна говорил, что Джотто не предал бы друга — правда была здесь лишь отчасти. Джотто должен был убить Спейда, когда у него был шанс, но он этого не сделал. Джотто предал семью Шимон, будучи слишком привязанным к идее держать свои руки чистыми. И это ужасный урок. Урок, который настолько далёк от нормального. — Мы те, кто предали Шимон, — резко говорит Тсуна, обрывая свою мысль, прежде чем он разразился бы слезами или пламенем. — Почему Вендиче преследуют их, а не нас? Они ведь никогда не преследовали ни Кена, ни Чикусу. — Я не знаю, зачем Вендиче что-то делают, Десятый. Но, думаю, они доберутся и до нас, а заключённые — это только начало. Нам лучше быть готовыми. И вам бы не помешало тоже, — бросает он Каору и неодобрительно хмурится. Ямамото может и простил Каору. Тсуна, возможно, тоже. Гокудера — никогда не простит и никогда не забудет напоминать ему о случившемся. Может, наверное, именно поэтому на душе от его слов как-то легче. А может, потому, что просто приятно вспомнить, какой взгляд у Гокудеры на мир и где в нём он. Каору молча кивает, но не поднимает глаз. Что, впрочем, неудивительно. Говорит он редко, да и только — если обращаются лично к нему. Ямамото, напротив, смеётся. — Ну теперь без дела мы точно не останемся! — Гокудера фыркает и бьёт его. Тсуна думает, что это нормально. Теперь уже слишком поздно убегать с криком. Может, всегда было поздно. Он уже пробовал и это никогда не помогало. Он думает, что, вероятно, было поздно ещё с самого его рождения.

***

Пятнадцать «За долгое время он понял, что великие бойцы хороши только в одном. В бою. А почти во всём остальном, особенно в ожидании, они чертовски бесполезны.» — Джо Аберкромби Он говорит: — Это будет так ЭКСТРЕМАЛЬНО! С одной стороны он прав. С другой — всё это очень и очень неправильно. — Старший брат, мы не будем взрывать только что построенную базу. И откуда вообще эта мысль? Рёхей переводит на Тсуну недоверчивый взгляд. — Очевидно же, чтобы посмотреть, на что она годна! Что же. Очевидно. — Должен быть способ получше. — Это самый ЭКСТРЕМАЛЬНЫЙ. — Да, но… — Гокудера может использовать динамит! Давай, подбодри его. — Что? Зачем Гокудеру-куна нужно подбодрять? — Э… — Ну?! — Не о чем волноваться, вот я, например, вообще не вижу причин из-за этого так расстраиваться… — Что вы, ребята, сделали?! — Да ладно тебе. Эта новая машина Спаннера была тем ещё дерьмом. — Пожалуйста, только не лазер. — Ну… — Вы. Взорвали. Лазер. Спаннера? После того, как он месяцами болтал об этих оптических решётках… или как их там… — Так вот, Гокудера расстроился. Но если спросишь меня, это к лучшему! Если этот лазер так легко взорвался — значит дерьмо и на нашей базе уж точно не будет нужен! — И именно поэтому ты хочешь здесь всё взорвать. — Вот именно! Взорвать, и ЭКСТРЕМАЛЬНО так! Только тогда мы определим, что дерьмо, а что… О, оу, оу, Савада, ты в порядке? Дыши, чувак!

***

В гипер-режиме Тсуна теряет все сомнения. Вот только вместе с этим приходят и недостатки, которые почему-то почти ничто не замечает. В это «почти» не входит Базиль, но, как узнал Тсуна, тот не очень-то и следует самим правилам общества. Возможно, это результат обучения у отца Тсуны. Из всех своих друзей Тсуна считает, что именно Хром лучше всего понимает, чего от неё хотят другие. Однако сказать это ей он не решается. Как и не решается вообще с ней заговорить. Преимущество и недостаток гипер-режима в том, что, находясь в нём, Тсуна действует с полной, слепой убеждённостью фанатика. Точно он — временный лидер культа Тсунаёши. Достаточно сильный шок всё ещё может привести его в чувство — он есть он и он всё ещё принимает свои собственные решения. Но он принимает эти решения точно через вакуум; не заботясь о тех, кто раньше его волновал. Это тревожит. Это пугает. А теперь он столкнулся с предателем. Человеком, который работал на Девятого и кто, как оказалось, продавал информацию о Вонголе неизвестной триаде в Китае. Теперь им придётся менять пароли, замки, конспиративные квартиры; им придётся отзывать людей и перемещать базы. В ближайшем будущем они должны будут полностью скрыться с радаров. Из-за этого человека уже погибло десять людей, хотя, к счастью, никто из них не работал на Тсуну. Но нескольких человек он знал… Он вдыхает и чувствует себя очень маленьким, слишком для этого молодым. Это была работа Девятого, не его, вот только стоило предателю пересечь границу Японии, и ответственность легла на Тсуну. Гокудера, Ямамото и Дино, конечно, предложили сделать всё сами. Да даже Хибари, хотя тут скорее сыграла свою роль жажда крови. Тсуна отказался, и Реборн поддержал его. Они оба знали, что он не мог просто переложить на других всю грязную работу. Позволить людям нести его ответственность. Это было бы неправильно и низко. Нет, это он нёс ответственность за жизни своих друзей. Это он втянул их во всё это. Он должен был сделать всё сам. Когда он перейдёт в гипер-режим, он непременно убьёт этого человека. Решение было принято спокойно, на трезвую голову, но не будь этой непреклонной (ужасающей) решимости — он знает: не смог бы. Он даже ничего не почувствует. Все ограничения, когда-либо для него существовавшие, сгорят, и останется только воля. (Гокудера как-то прошептал ему: да будет воля Твоя.) Он бросит этому миру вызов. И убьёт. Когда он выходит из гипер-режима, для того, чтобы прийти в себя, ему требуется время. Иногда часы, иногда дни. Иногда он просыпается в слезах посреди ночи через неделю после случившегося, в ужасе от того, что сделал, что ему пришлось сделать. От того, как мало его тогда это заботило. На этот раз ничего не изменится. Сегодня он будет мрачно доволен, а через время — на душе останется осадок: он не хотел этого, да и никто не должен так жить, осознает, что ему всего пятнадцать, а в голове точно кто-то чужой. И снова появится, точно и не его, ужас. Самое страшное заключается в том, что разрыв между предсмертной волей Тсуны и повседневной Тсуной становится всё меньше и меньше. Люди говорят, что это хорошо — быть уверенным в себе, вот только в их понимании — быть уверенным не значит умереть. Общество накладывает ограничения не просто так. Есть причины, по которым люди не живут так, точно им и нечего терять. Остановится ли он? Заметит ли, когда зайдёт слишком далеко? Осмелится ли кто-нибудь или, в случае с Реборном, потрудится ли сказать ему об этом? Интересно, беспокоился ли об этом Джотто? Да, нет? Тсуне кажется, что нет. Вечный лидер культа Джотто, и посмотрите, что из этого вышло. Сотворение Вонголы: сто лет преступлений, убийств и боли. Джотто хотел как лучше. Точно так же, как и Тсуна. Тсуна боится. Он в ужасе, но не может отступить и отпустить этого человека на свободу. Посмотрите, что случилось, когда Джотто пощадил Деймона Спейда. Нет альтернативы. Нет тут выбора. — Приготовься, — говорит он. Мужчина хмурится, но Тсуна больше не обращает ни на что внимания. Тсуна вообще старается о нём не думать. О том, кто он такой, что привело его к этому и есть ли кто-то, кого он пытается защитить или за кого отомстить. Нет. Тсуна закрывает глаза, а когда снова открывает их, то видит сквозь пламя. И он больше не понимает, отчего все эти тревоги.

***

Шестнадцать «Имиджи. Вроде и существуем в пространстве, но не заполняем его. А фантазии друг друга мы стараемся уважать.» — Харуки Мураками Она говорит: — Я не хочу мешаться. Он: — Но я не против, Хром. Так даже будет лучше, и я, по крайней мере, буду знать, где ты находишься. Эм, может, тебе может показаться, что в этом нету смысла. Но я просто хочу сказать… Она улыбается и одним из своих непредсказуемых, неловко интимных жестов нежно проводит пальцами по его щеке. — Спасибо, босс, — и голос её звучит так легко, точно сказала что-то смешное. Точно он смешной. Но смешно ей или нет, она должна понимать всю серьёзность его слов. База почти закончена: безопасное место для семьи Тсуны или, по крайней мере, безопаснее многих. Теперь всё, что ему нужно сделать, это убедить своих упрямых Хранителей использовать её. — Я серьёзно, Хром. Мы никогда тебя не видим. Не то чтобы ты обязана находиться рядом! Нет, если не хочешь. Но, если же, всё-таки наоборот… я хочу сказать, что тебе всегда будут рады. Теперь она хмурится. — Но Кен и Чикуса, — говорит, как будто это всё объясняет. Впрочем, может, и так. Тсуна думает, что ему нужно больше практики. Практикуйся он, будь он рядом, и, может быть, понял бы её лучше. Но она всегда отдаляется, а он не хочет давить на неё. Ему не хочется делать ей больно. С другой стороны, что же он всё-таки сделать может — остаётся неизвестным. Как и то, может ли он сделать что-то вообще. — Хорошо, — соглашается он. — Кен и Чикуса. Они тоже могут прийти. Потому что ты… Пожалуйста, не думай, что ты мешаешь. Это не так. База — твой дом. Она моргает. — Но… Он протягивает руку и хватает её за руку. — База — твой дом. Мы как раз построили комнату только для тебя, и она твоя. Твоя. Ты можешь делать с ней всё, что захочешь. Впускать кого захочешь, можешь покрасить стены в фиолетовый цвет с зелёной крапинкой, и никто не будет против. Если хочешь, мы могли бы и Кену с Чикусой выделить комнаты. Это место и твоё тоже. Ты — моя семья. — До тех пор, — говорит она, — пока я не ослабею. И снова не сделаю тебе больно, босс. Мукуро-сама… Руки Тсуны слегка сжимают её ладони. Её кости кажутся хрупкими, невероятно тонкими, невероятно лёгкими. Удивительно. — Это не имеет значения. Ты всё ещё член семьи. Да и было это единожды, два года назад, и Де… — она дёргается, — тот парень был особым случаем. Такого больше не повторится. — Но если? — спрашивает она, когда глаза её просят её отпустить. Умоляют. За последние два года они проходили это сотни раз. Хром думает, что она сделает только хуже, Тсуна будет говорить, что это не так. Ей нужна помощь, Тсуна видит это; и пока она в нём нуждается, он не отступит. — Тогда мы придём и спасём тебя, — настаивает он. — Снова. Она изучает его с минуту, а затем резко вырывается из хватки. Должно быть, часто делала. Тсуна гордится ею; Тсуне хочется плакать. Обычное положение дел, когда они доходят до Хром. — Ты не можешь быть слабее меня, — говорит он. — Я знаю, что ты совсем не слабая. А если хочешь стать сильнее… Я помогу. — Ты слишком доверяешь людям, босс, — бормочет она. — Слишком многим. — Доверие к тебе — не ошибка. Она улыбается ему яркой и милой, немного жалостливой улыбкой. — Вот почему ты так нравишься Мукуро-сама. Он понятия не имеет, что с этим делать.

***

Сейчас весна, а вся их школа уже на ушах. Курокава заявила, что сейчас самое время начать думать о колледже, что уже скоро начнутся вступительные экзамены, и так далее и тому подобное. Тсуна думает, что она спешит, хотя сам факт того, что ей каким-то образом удалось собрать их всех вместе, удивителен. В их дни все только и говорят, что о баллах, тестах и зубрёжке. — На скольких похоронах мы за этот год побывали? — лениво спрашивает Тсуна, наблюдая, как один из друзей Курокавы лихорадочно листает блокнот и задыхается. Тсуна думает, что сегодня, должно быть, у них будет тест. И задаётся вопросом, а по какому предмету? — Только за этот уже на пяти, — отвечает Гокудера. — А ведь это только июнь. — Хах! Как-то несправедливо, ребята, — говорит Ямамото. — Как это несправедливо?! — Я даже не помню, как всё было, — и это пугает Тсуну. — Прошло всего два года, а я уже ничего не помню. — Два года, да? — Ямамото смотрит в никуда и улыбается своей обычной улыбкой. — А кажется, что дольше. Как будто так было всегда. — Для некоторых, между прочим, так и было, — огрызается Гокудера, вот только в брошенном Ямамото взгляде проскальзывает тревога. Улыбка у Ямамото из привычной становится счастливой. — Это неправда. Гокудера опускает голову. — Что угодно, — говорит он. — Хорошо, хорошо, теперь мне лучше. Ты этого хотел услышать? Ямамото улыбается сильнее. — Осёл, — бормочет Гокудера. Тсуна же только начинает расслабляться, только начинает думать, что не такой уж он и странный, по крайней мере, он всё ещё понимает Ямамото и Гокудеру, как кто-то разражается над учебником слезами. Над, судя по всему, тем самым сегодняшним тестом. Разражается слезами. — Я их не понимаю, — встревоженно бормочет Тсуна. — Ничего же серьёзного не случилось. Ямамото смеётся. — Кто знает. — Придурок, — заявляет Гокудера. — Никогда не говори так. Твою ж мать, ты иногда такой жуткий. Тсуна думает, что Ямамото, вероятно, просто над ними издевается, по крайней мере, сейчас.

***

Семнадцать «Я взяла её за руку и ободряюще улыбнулась ей, призвав на помощь всё своё мужество. У меня получилось сделать это вполне естественно, хотя улыбаться в нашей ситуации было нечему.» — Мэг Розофф Она говорит: — Если ты когда-нибудь оставишь нас снова!.. Мы никогда тебе этого не простим. Я знаю, ты думаешь, что и ладно, Тсуна-сан. Но на этот раз всё будет по-настоящему. И если когда-нибудь мы вдруг пойдём за вами, а вы не будете готовы и с нами что-то случится, это будет твоя вина. — Не думаю, — осторожно говорит он, — что это будет моей виной, Хару. — Но винить-то ты будешь всё равно себя, — объявляет она с торжествующей улыбкой и решительно складывает на груди руки. К сожалению, это правда. — Зачем тебе это? Будь моя воля, и я бы ни за что на это не пошёл! — Да, но это ты. В тебе нет ни капли духа авантюризма. — Чт… — И кроме того, я видела, что происходит, когда мы оставляем вас одних. Люди попадают в тюрьму, вот что происходит. В прошлый раз, когда вы нас бросили, тебе пришлось вытаскивать оттуда брата Киоко-тян! — Я знаю, но… — Хром-тян не разговаривала целый месяц! Энма не разговаривал шесть месяцев, но Хару это известно не больше, чем имя Деймон Спейд. Возможно, сейчас не время говорить об этом. — Я знаю. Я знаю, но всё было не так… — А когда мы были рядом, этого не случалось. — Да, но… — Ямамото-сан пытался покалечить себя! — Хару, никто не может указывать ему, что делать. Она задумчиво склоняет голову набок. — Реборн-тян? — Не думаю. — Пусть так. Но в остальном я права! Тсуна изучает решительное лицо Хару. Она серьёзна. Может, и не до конца честна, но серьёзна. И это проблема. — Хару, — говорит он, — та жизнь… нет причин втягивать в неё ещё и вас. Она сердито хмурит брови. — Тогда найди мне причину, или я научусь у Бьянки-сан готовить яды. Тсуна охает. — Мы с Киоко-тян договорились подождать окончания школы. Но как только это произойдёт, Тсуна-сан, тебе лучше найти нам, чем заняться. Потому что иначе тебе придётся вечно жить с чувством вины за наши смерти. — Хару… — Вечно, а пока я буду преследовать тебя… — Хорошо. Хорошо! И снова он уступает. Именно поэтому он сомневается в здравомыслии людей, которые считают его главным. — Брат Киоко-тян узнает об этом, — сообщает Тсуна Хару. — А потом он убьёт меня. И тебе придётся жить с чувством вины за мою смерть. Она говорит: — Думаю, я справлюсь. Тсуна должен назначить Хару боссом. Пусть эта роль будет её, а он может варить кофе или подавать документы. Все будут счастливы. Чем больше он об этом думает, тем разумнее ему кажется эта мысль.

***

Тсуна думает, что это определённо не из лучших его боёв. Это был не лучший их бой ещё до того, как противник достал взрывчатку, теперь же… ну, не из худших. Никто пока ещё не умер. С другой стороны, вероятно, самый смущающий, поскольку они, якобы самые страшные из всех мафиози, в настоящее время прячутся в особенно сомнительном углу Parco Verde, сжавшись между гигантской, обросшей плесенью кучей мусорных мешков и полным крыс диваном. Земля влажная, местами отдающая желтизной и просто странно пахнущая. Тсуна надеется никогда не узнать, почему. Надпись над ними гласит «POLIZIA — PRIMO NEMICO», и, наверное, впервые Тсуна совсем вот не против с нею столкнуться. — Ямамото, — говорит он, — перестань смеяться. — А я и не смеюсь, — хихикает Ямамото. — Смеёшься. Мы всё ещё можем умереть, и ты это знаешь. Мы можем умереть в любой момент, а ты смеёшься. — Ну… в любой момент ведь должен подоспеть Рёхей? — Это… Гокудера. О Боже, Гокудера. Перестань смеяться. — Прости! — на выдохе произносит Гокудера. — Прости, Десятый! Просто… просто… — Тсуна, он пытался убить нас куклами Хелло Китти. — Он чуть не убил нас куклами Хелло Китти! Куклами. С бомбами. В них. И ты думаешь, это смешно?! — … Ага. — Ямамото! — С улыбкой наступает и счастливая смерть, — воркует Хром, разглаживая обуглившийся клочок некогда бывший лицом Хелло Китти ткани. И затем, голосом Мукуро. — Это наблюдение или философия? — а потом снова Хром, — и то и другое. Им не нужно говорить вслух, достаточно мысленно. Но они делают это, как однажды объяснила Хром, чтобы другие люди могли уследить за разговором. В противном же случае, сказала она, было бы невежливо. Боже, Тсуна устал от этого дня. — Он вернулся, — шипит Гокудера, выглядывая из-за подлокотника дивана. — Все четверо, — пятеро, если считать Мукуро, — замолчите, не шевелитесь и ведите себя серьёзно. Их, ну, некоторых, хватает на все тридцать секунд. — И на этот раз, — продолжает Гокудера напряжённым, изо всех сил стараясь не рассмеяться, тоном, — у него… Заботливые Мишки. — Очень интернационально! — с весельем в голосе говорит Ямамото. — Он из Италии, он в Италии. Так почему, чёрт возьми, он не использует что-то итальянское? — огрызается Гокудера, да только оттенок смеха не исчезает, а лишь добавляется раздражение. — Брось мне хотя бы коктейль Молотова в бутылке из-под лимончелло, придурок! Имей немного гордости за свою культуру, Господи. — Гм, Гокудера? Я думаю, что коктейли Молотова — русского происхождения. — Ямамото, разве я просил тебя вмешиваться? — Может, эти медведи разносят сибирскую язву, — с надеждой вставляет Хром. — Такое же может быть? — Сибирская язва не итальянского происхождения. — Мы умрём здесь, так же? — печально спрашивает Тсуна. — Мы умрём, и умрём глупой смертью.

***

Восемнадцать «Глазами, которые верят в возможность чего угодно, но одновременно знают, что выхода нет.» — Роберто Боланьо Он говорит: — Это сработает, Десятый! — и Тсуна вздыхает. — Дело не в том, сработает это или нет. Речь идёт о том, что использовать наших союзников в качестве пушечного мяса неправильно. Гокудера хмурится. — Испытуемых, — поправляет он. — Гокудера! — Они справятся! — О Боже, дело не в этом… — Как раз наоборот! Как мы узнаем, какие они, если не испытаем их? — Дело в том, что ты бы никогда бы так не поступил, если бы их не ненавидел. Ты бы никогда так не поступил ни с Шимон, ни с Дино, ни даже с Лонгчемпом. А это несправедливо. — … Я не ненавижу их. — Гокудера. Ты их ненавидишь. — Если я и ненавижу их, то, возможно, только потому, что когда надо было, они нас не поддержали, нет, вместо этого они уебали в проклятый Кобе и устроили так всеобщую забастовку без всякой, между прочим, на то видимой причины, и это ещё не всё — они разозлили Ямагути-гуми, которые до этого едва знали о нашем существовании. Но я не держу зла! Тсуна опускает голову и слегка ударяется о стол. — Я не знаю, Десятый! Я просто хочу проверить и посмотреть, поведут ли они себя как и в прошлый раз или тогда был действительно… как они это называли? Несчастный случай. Тсуна поднимает голову и, подпирая рукой подбородок, принимается изучать Гокудеру. Кто. Окей. На самом деле предлагает вполне себе неплохую идею. Кто в данный момент носит очки, чтобы скрыть свой недосып. И, по-видимому, думает, что это действительно работает — Тсуне не хочется разуверять его, не хочется доставлять ему ещё больше хлопот. И так мучается. Ладно. — Нам не нужно посылать их насмерть, чтобы испытать, ты же знаешь. Это только всё усугубит. — Если это убьёт их, они ничего не стоят. Если они сбегут — тоже. И лучше узнать сейчас, чем когда наши жизнь будут в опасности. Гокудера любит свою семью. Он ценит входящих в неё людей. И почти совсем не придаёт значения жизни остальных. Иногда это беспокоит Тсуну. — Вспомни, — говорит Тсуна, — как разозлился Энма, когда решил, что наша семья сто лет назад сотворила с их то же самое. Гокудера решительно качает головой. — Это не одно и то же, — и вообще-то верно, хотя бы потому, что проблемы между семьёй Энмы с Вонголой стояли куда существенней. Но всё же. — Мы говорим им прямо, что всё зависит только от них. И никакой поддержки не будет. Это не предательство, это просто факт. Они либо примут его, либо откажутся. — Я бы отказался, — указывает Тсуна. — По крайней мере, ты был бы честен, — настаивает Гокудера. — Значит, это нормально, если они откажутся… но не нормально, если они согласятся, но в последний миг отступят? — Точно. — То есть решение за ними? — О нет. Всё должно быть естественно, только тогда мы узнаем их суть. — Гокудера… а если они взаправду пойдут и погибнут… Гокудера притворно вздыхает. — Ну, Ямамото и я, возможно, могли бы за ними последовать. Может ещё и Ламбо с И-пин; я уже давно не видел их в действии. И ты мог бы упомянуть об этом Хибари; в конце концов, мы на его территории. Тсуна складывает руки на столе и, пряча за ними подбородок, старается не показать улыбки. — Значит, на словах они одни, а на деле мы посылаем им подкрепление? Гокудера хмурится. — Говорю тебе, они побегут. — А что говорит Ямамото? — В смысле что, зачем мне вообще ему об этом говорить?! Потому что он говорит с Ямамото обо всём. — Так что? Гокудера вздыхает и падает на сиденье напротив Тсуны. Наконец. Чуть меньше правой руки, чуть больше Гокудеры Хаято. Друга Тсуны. — Неважно, — фыркает Гокудера. — Он говорит, что они не так уж и плохи. Но он говорит это обо всех. Так что его мнение не учитывается. — Ты так и не простил Мизуно? — бормочет Тсуна. Гокудера не движется. Хах. Отчего-то куда легче простить Каору, зная, что Гокудера никогда этого не сделает. — Мы поступим по-твоему. С подкреплением. Гокудера, радостный, садится. Со временем Тсуна соглашается с планами Гокудеры всё чаще и чаще. Это значит, что либо Гокудера смягчается, либо Тсуна, проводя столь много времени с предсмертной волей, безвозвратно искажает свои моральные принципы. А ведь он рассчитывал, что, если надо, Ямамото и Киоко скажут ему, когда остановиться. — Торфяной башке это не понравится, — Гокудера прав. Подобное ему никогда не нравилось. Тсуне, вероятно, следовало бы полагаться на него как на моральный компас, но… Что ж. — Не понравится. — Он будет спорить. Что мы ему скажем? — Что мы пришли к обоюдному мнению. — И мы пришли? — Гокудера, все знают, что у нас никогда и ни в чём не было разногласий. Никогда. Какое-то время они смотрят друг на друга с серьёзными лицами. Гокудера, не выдерживая первым, смеётся.

***

Самое смешное, думает Тсуна, что если бы Рёхей предложил вступить в боксёрский клуб сейчас, он был бы не против. В эти дни он, казалось, проводил куда больше времени со своей грушей для битья, чем с собственной матерью. Между ними даже образовалась связь. Кровная — выраженная в разбитых костяшках пальцев. Он мог бы надеть перчатки. Мог бы забинтовать себе руки. Но смысл. Разве так будет легче? Как бы то ни было, приятно освободиться от перчаток. Приятно время от времени видеть свои настоящие руки. Он знает — это не самый полезный вид обучения. Он мог бы спарринговаться с Хибари. Он мог бы тренироваться в своих других перчатках. Мог бы проводить время со Спаннером и Джаннини, работая над техническими усовершенствованиями. Любое из этого было бы полезнее, чем выбивать мешок с опилками. (Гокудера запретил песок. — Десятый, — сказал он, — ты сломаешь себе руки.) Любое из этого было бы полезнее, но всё это требовало размышлений. Тсуна не в настроении думать. Он действительно начал ценить терапевтическую ценность избиения неодушевленных предметов. Успокаивающего, повторяющегося, бессмысленного. Удар-удар, удар, удар-удар. Продолжайте ударять и вскоре вы абстрагируетесь от боли. На её место придёт лишь слабый распространяющийся от костяшек пальцев до запястий, от предплечий до бицепсов, прошедший по плечам и спине ожог, потом всё тело точно загорится и настоящая боль притупится. А дальше — пока не сдашься и не упадёшь. Он знает, физическая боль продлится ещё несколько дней. Но ему всё равно. Ему кажется, что странности в его жизни начинают исходить и от него. Причина, по которой он сейчас здесь, с боксёрской грушей, в том, что на этой неделе он позволил четырём самым молодым последователям Вонголы убиться. Им было всего пятнадцать. Просто дети. А он отправил их одних. Конечно, они были всего на три года моложе Тсуны и на год старше его самого, когда он стал преемником Вонголы. На несколько лет старше, чем Ламбо и И-пин. Но всё же… теперь они казались отчего-то ещё моложе. Теперь они не станут старше. Удар-удар. Удар-удар. Он послал их на переговоры с низкоуровневым боссом Коза Ностры. Босс брал подряды на строительство на территории Вонголы и не выполнял свою часть условий — Тсуна думал, что, должно быть, это какая-то ошибка или, по крайней мере, что босс будет притворяться. Ради Бога, он же Коза Ностра, а не Каморра. Тсуна ожидал разумного поведения. Он ожидал, что работа будет лёгкой и дети, обученные Вонголой, справятся. Вместо этого они умерли. Удар-удар. Тсуна собирался уничтожить эту семью. Всех их. Он нашёл бы каждого виновного и убил бы их его собственными руками. Так и будет. Так и будет. … Боже, он думал об убийстве других, как будто это весело, и мало того — с нетерпением этого ждал. Что со мной случилось? И действительно. Действительно, если он планирует убить всех виновных, не должен ли он начать со своего собственного дома? Удар. Удар. Разве он не должен начать с человека, который послал этих совсем ещё молодых мафиози договориться с вражеским боссом? Удар-удар. Удар. Не волнуйся, Гокудера, он помнит наизусть все те слова. Это не опасная работа. И для них будет хорошей практикой. Удар. Савада Тсунаёши. Всегда знает лучше. Поверь мне, я Босс. Я знаю, что делаю, сверхуверенность! Неудачник Тсуна? Никогда не слышал этого имени. Удар-удар. Удар-удар. Удар. Ах, у него опять кровотечение. Он бьёт ещё два раза в одно и то же место, один раз кровоточащей правой рукой, другой — левой. Интересный рисунок брызг. Ему стоит прибрать всё до того, как Гокудера или Ямамото увидят это, потому что тогда Ямамото пошлёт ему свой фирменный страшный, строгий взгляд, а Гокудера… — Десятый. Остановись. А Гокудера, видимо, проводит слишком много времени с Ямамото, потому что в следующий миг, обхватывая Тсуну руками, он тащит его прочь от боксёрской груши. Было время, с тоской думает Тсуна, когда Гокудера не осмелился бы так небрежно коснуться своего босса. Когда всё изменилось? — Ты должен прекратить это, — говорит он, держа Тсуну поперек груди, прижимая его руки к бокам и ведя того к двери. — Это не твоя вина. Не твоя. И это говорит Гокудера. Хаха. — Ты советовал мне не посылать их, — напоминает ему Тсуна грубым голосом, точно недавно ещё кричал. Странно. Он не кричал. Или? — Ага, поначалу так и было. Но я не оспорил твоё предложение, потому что думал, что ты, вероятно, прав, а я был параноиком. Прекрати упрекать себя, ты не знал. — Может, и не знал. Но они всё ещё мертвы. Гокудера выпускает Тсуну за пределы тренировочной комнаты и, не спуская с него настороженного взгляда, закрывает дверь. Тсуна не видит в этом смысла, правда. Всё равно ж никуда не денется. Теперь, когда Гокудера заставляет его остановиться, он наконец замечает сбившееся дыхание, болящее тело, пот и дрожь. Усталость. Вот почему, находясь в середине чего-то, он не должен останавливаться. Потому что только когда он останавливается, он понимает, что то, что он делал, выходило за рамки возможного. Это странно; Гокудера провёл своё детство в бегах, убеждённый, что если замедлится, то потерпит крах. Тсуна начал понимать, каково это, примерно в то же время, когда Гокудера наконец остановился. Они никогда не могли синхронизироваться; впрочем, Тсуна думает, что, должно быть, именно поэтому сейчас они так хорошо ладили. Каждый был в состоянии понять другого. Гокудера хватает его сзади за рубашку и толкает к ваннам, время от времени подталкивая плечом. Очень по-ямамотовски. Это довольно забавно. — Это глупо, — возмущённо говорит он. — Ты только губишь свои руки. Просто подожди, пока Сасагава не увидит это. И, ради Бога, слишком долгая игра на пианино портит их, а ты тратишь часы на боксёрскую грушу. Что ты думаешь, ты делаешь? К сорока годам у тебя будет артрит, Десятый! Тсуна не говорит ни слова из тех, что проносятся у него в голове. Вместо этого: — Гокудера, ты даже не можешь спасти меня от себя. — И ты думаешь, эти слова меня остановят? — огрызается Гокудера. — Смотри мне. Тсуна смеётся и из чистой слабости опускает на плечо Гокудеры голову. — Хорошо, — выдыхает он. — Хорошо.

***

Девятнадцать «Думаю, перед тем как Вы приступите к работе, мне следует кое о чём Вас предупредить. И не забывайте об этом. Если Вы добьётесь успеха, никто не скажет Вам спасибо, если же попадёте в беду, никто Вас не выручит.» — У. Сомерсет Моэм Он говорит: — Если так пойдёт и дальше, то к следующему месяцу в кампании разразится новая война с наркотиками. Савада Емицу, серьёзный и мрачный. … Профессиональный. Совершенно не похожий на отца, которого Тсуна когда-то знал. Интересно, мама когда-нибудь видела его таким? Может и да. — Я думал, это работа Девятого, — и это правда, пусть и звучит, вероятно, грубо. Девятый должен был справиться со всем сам. Девятый должен был справиться со многими вещами, которые, в конечном итоге, ложились на плечи Тсуны. Чем старше он становился, тем больше он думал о Девятом. И мысли его вертелись где-то: Как ему удалось так долго продержаться? Отец отвечает ему несколько пугающей улыбкой. — Он чувствует, что нуждается в помощи. И ты разве откажешь? Отлично, теперь на него сыпались непрямые угрозы. И как до такого докатилась его жизнь? — Конечно, я помогу, — ему бы и не понадобилось помогать, выполняй Девятый всю работу сам, но вот они там — где они есть. — В чём конкретно заключается эта помощь? Отец начинает перечислять союзников, врагов и возможные слабые места. Гокудера, внимая, делает заметки, а Тсуна, незанятый, наблюдает за всем, точно со стороны. Отец никогда не был так счастлив, как сейчас. О, дома он улыбался. Был весёлым и дружелюбным. Но тем не менее в нём никогда не было той искры счастья, которая появлялась, когда речь заходила о мафии, дома он совершенно не обращал внимания на то, что происходит вокруг него. Казалось, мафия была всей его жизнью. Тсуна думал, что такая жизнь не стоила всех затраченных на неё сил. Конечно, у него и его отца работа одна и та же; вот только было в ней место и разнице: отец наслаждался ею, Тсуна нет. Сразу видно, кому не повезло больше. Отец пододвигает синюю папку через стол для совещаний к Гокудере, и тот её открывает. Тсуна заглядывает ему через плечо. Лица, имена и псевдонимы, принадлежность, последние известные места. Боже мой, это же список целей. Тсуне всегда казалось сюрреалистичным, что все относятся к этой работе как к бизнесу. Столы, совещания, бумажная волокита. Ну и что с того, что корпоративный шпионаж иногда включает в себя полуавтоматическое оружие? Совсем как в бизнесе, только громче. Нет, не как в бизнесе. Это бизнес. Это бизнес со всеми ограничениями, юридическими или моральными, может пусть и не всегда приходящими в действие. Бизнес какой он есть в его худшем проявлении. Абсолютный триумф капитализма. А отец Тсуны — очень успешный злой бизнесмен. — Можете на нас положиться, — твёрдо говорит Гокудера и кивает Ямамото. Ямамото кивает в ответ. Позже Тсуна должен будет напомнить им обоим, что он не хочет позволять своей семье идти на поводу у Девятого. — Значит, на этом всё, — подводит точку Тсуна, прежде чем кто-нибудь решил продолжить. — Спасибо. Хару? — Не волнуйся, на следующей неделе билеты на самолёт будут уже куплены, — говорит она, улыбаясь. Если повезёт, она уже забыла, что он должен был отдать ей квитанции с последней поездки, гм, месяц назад. Хотя кого он хочет обмануть? Она никогда ничего не забывает. — На следующей неделе, — соглашается Тсуна и решает позже пойти поискать эти квитанции, прежде чем снова либо забудет, либо умрёт от рук Хару, что бы ни случилось раньше. Все откидываются назад и вздыхают; люди начинают собираться. — А как же ты, пап? — спрашивает Тсуна. — Ты разве не останешься в Японии, хоть на немного? Мама по тебе скучает, — это продолжающийся эксперимент Тсуны. Он не знает, почему из раза в раз он продолжает это делать; но независимо от количества результатов, понять, что же они значат, он не может. Отец резко оборачивается, каждым дюймом пугающего мафиози, — потом улыбается, чуть опускает плечи, и всё впечатление меняется. От убийцы до дурака. — Беспокоишься о своих старых родителях? — весело спрашивает. — Такой хороший сын! Но прекрати это. Есть и куда более насущные дела, о которых бы стоило побеспокоиться, а? И с этими словами, напевая незатейливый мотивчик, он уходит. Тсуна склонен думать, что, если уж совсем на чистоту, он… убегает. — Зачем он это делает? — голос у Гокудеры раздражённый. Тсуна качает головой. — Понятия не имею. Но я выясню.

***

На похоронах Тсуна плачет. Честно говоря, он и не думал, что когда-нибудь, случись подобная ситуация, сможет. Это похороны Тимотео, девятого босса Вонголы. Девятого, кто использовал, манипулировал и заманивал в ловушку Тсуну и всех его друзей. Девятого — главной причины, почему Тсуна живёт сегодняшней жизнью. Но когда он бросает цветок в могилу, на гроб, всё, что он может вспомнить, — это улыбающегося человека с нежными руками и мягким голосом, человека, когда-то в детстве способного его рассмешить. Люди не односторонние. Люди никогда не бывают либо только хорошими, либо только плохими. И Тсуне хочется об этом забыть. Где-то здесь Занзас. Тсуна всё гадал, придёт ли он. Сейчас тот окружён своей Варией, по крайней мере на этот раз больше походящей на щит, чем на свору диких собак. Сам Занзас, похоже, находится в середине кошмара. Тсуна задаётся вопросом, каково это — присутствовать на похоронах отца, который и вроде бы любил тебя, но заключил в тюрьму, отца, которого ты дважды пытался убить. Что ж. Кошмар кошмаром. С уходом Девятого Вария может стать проблемой. Сейчас у Тсуны связаны руки, а потому и остаётся только, что смотреть да ждать. Это завтрашняя проблема; он надеется, что это не станет завтрашней катастрофой. Кто-то подходит к нему, прерывая размышления. Он удивлён, потому что его новый… статус означал, что теперь люди не могли просто так подойти и встать рядом с ним, вместо этого они были обязаны оставаться позади. Оборачиваясь, он ожидает увидеть Гокудеру или Ямамото. Это его отец. Его отец, который сейчас тоже плачет, пусть и пытаясь это скрыть. Тсуна никогда не видел его плачущим. Обычно его отец не любил показывать настоящие эмоции. — Что теперь собираешься делать? — резко спрашивает Тсуна, всё ещё мыслями обращённый к Варии, а потому и вопрос задавая прежде, чем его обдумал бы. Прежде, чем остановиться и подумать, а не звучит ли это жестоко. Глаза отца на секунду расширяются от боли, а потом он отворачивается и улыбается, как человек, никогда ничего не принимающий всерьёз. — О, я не знаю, — говорит он, точно ничего и не случилось. — Уйти в отставку? О. За всю свою жизнь Тсуна ни разу не смог прочитать этого человека, но почему-то именно сейчас он точно знает, о чём же тот думает. Он хочет быть внешним советником Тсуны. Он хочет остаться. Но он не станет спрашивать. Не станет, потому что не сможет справиться, если Тсуна ответит «нет». Это бессмысленно, бессмысленно. Он едва ли имел какое-то отношение к Тсуне, он едва знал Тсуну, и теперь хочет с ним работать? Это безумие, и Тсуна пытается отговорить себя от мысли, что это возможно, но… Но он знает лучше. Он знает, потому что именно так бы он повёл себя, окажись в этой же ситуации. Должно быть, это… от отца. Это самая странная пришедшая ему за последнее время мысль. — Я надеялся, — отстранённо начинает Тсуна, — что ты хотя бы ненадолго останешься, — нет, он не надеялся, но он может себя заставить. — Я имею ввиду, если ты, конечно, захочешь уйти, я не буду тебя останавливать, но… по крайней мере до того, как закончится обучение Базиля, останься… ненадолго. Тсуна знает: его отец смотрит на него, вот только взгляд самого Тсуны устремлён на могилу. Он не может оглянуться назад. Слишком страшно думать, что со своим собственным отцом он ведёт себя также, как повёл бы и со всеми остальными работающими на него людьми — это слишком. Его отец всё равно, наверняка, как и Реборн, видит его насквозь. Видит же? — Может быть, тогда я останусь, малыш, — тихо говорит его отец, и Тсуна слышит в его голосе радость. — На какое-то время, — Тсуна закрывает глаза и кивает, слушая, как он уходит. Он не открывает их до тех пор, пока не слышит чьи-то на этот раз другие шаги. Энма. Какая ирония встречать и разговаривать с этими двумя людьми, стоя над мёртвым телом Девятого. — Тсуна-кун, — Энма говорит вежливо, бесстрастно, немного горько или, может быть, просто грустно. Впрочем, так же, как и всегда. — Поздравляю. — Тсуна не знает, что ответить, но, похоже, ответа Энма и не ждёт. Он изучает гроб, засунув руки в карманы, и, не сбиваясь, также тихо продолжает. — Значит, ты всё-таки босс. Пусть никогда и не хотел им быть. — Я бы не был бы тем, кем сейчас являюсь, — Тсуна старательно убирает из своего голоса все эмоции, — если бы не ты, — Энма вздрагивает, и Тсуна мгновенно чувствует вину. — Во всяком случае, — торопливо добавляет он, — всё это было очень давно. — Пять лет назад, — соглашается Энма. — …Так долго? — Мм, — Энма достает из кармана слегка помятый цветок. Белая роза; странный выбор. Он вертит её в пальцах, не обращая внимания на шипы, а затем бросает на гроб. Белая роза и немного крови Шимон. Не сделал ли он это намеренно? — Я встретил тебя сегодня целых пять лет назад. С годовщиной, думает Тсуна слегка истерично. В этом и проблема Энмы. Зачем вообще отслеживать такие вещи? Это может свести с ума. — Я удивлён, что мы так долго прожили, — говорит Тсуна, Тсуна думает, что зря поднял эту тему. — Я бы не выжил, — бормочет Энма, — если бы не ты. Судя по тому, как он это говорит, Тсуна не знает, должен ли он ответить «Пожалуйста» или «Мне жаль». Он смотрит в сторону, вперёд, обратно, ищет слова. И не находит. Он замечает, как священник начинает терять терпение, и, видно, причина в них. Да что уж, священник, кажется, имеет очень ограниченное терпение по отношению к мафиози в целом. Тсуна не винит его. Энма, должно быть, его замечает тоже… потому что в следующий миг, разворачиваясь, прежде чем Тсуна успел бы что-то сказать, уходит. Так даже лучше. Тсуна понятия не имеет, что он должен сказать. Хватило бы хоть чего-то. Он должен был хоть что-то вымолвить. Но он этого не сделал. Настоящая трагедия Вонголы и Шимон — это трагедия упущенных связей, упущенных шансов, предотвратимой печали. Может, им лучше держаться подальше друг от друга? Может, так будет чуть легче и менее больно? По крайней мере, Энма не назвал его Дечимо. Тсуна тоже отворачивается от могилы и быстро идёт к своим людям, к своим друзьям, к своим Хранителям. К людям, которые знают его и не ждут, что он будет кем-то другим, помимо себя самого. Он проходит мимо Реборна, который приподнимает шляпу с… уважением ли? — у Тсуны не хватает сил понять. Он кивает в ответ и идёт дальше. На сегодня достаточно провальных слов у могилы. Теперь Тсуна планирует вернуться на виллу, напиться и до потери сознания выплакать на плече у Ямамото все слёзы. Он может начать быть Десятым Вонголой завтра.

***

Двадцать «Это, конечно, тоже тайна, потому что свою собственную жизнь Брод держит от себя в тайне. Как Янкель, она повторяет слова вымысла до тех пор, пока они не начинают казаться правдой или пока она сама не в состоянии различить, правда это или нет.» — Джонатан Сафран Фоер Он говорит: — Ах, Тсуна. Ты слишком много беспокоишься. Но это только слова, а сегодня день годовщины, и он может, по крайней мере, сегодня — что бы ни сделал Бьякуран — побыть неидеальным. Это день годовщины, и Ямамото страдает. Страдает из года в год. — Не беспокойся, — говорит он. — Я не беспокоюсь. Ямамото откидывает голову назад и смеётся, почти так же беспечно, как и всегда, но… на этот раз и с какой-то настороженностью. Тсуна чувствует в его дыхании запах вина. А зная Ямамото: это либо Красное, либо Таурази, либо Лакрима Кристи. Самолечение по-итальянски, так сказать. Что ж, символизм Ямамото был присущ куда больше, чем самому Тсуне. — Тсуна, ты всегда беспокоишься, — говорит он ласково и непринужденно. — Ты и Хаято. А стресс, между прочим, вреден, и ты это знаешь. Тсуна и Гокудера сговорились, и так каждый год. Каждый год в день годовщины Ямамото нечего делать. А потому, чтобы хоть как-то скрасить день, рядом с ним незыблемо присутствуют либо Тсуна, либо Гокудера — в идеале, оба, но в этом году это невозможно. Они пытаются защитить его, что, конечно, смешно. Они пытаются сохранить его целым и невредимым, пусть и слишком поздно. Тем не менее он позволяет им пытаться. Он позволяет им, потому что знает, что это значит для них. — Такова наша работа, — говорит Тсуна. — И если не беспокоиться, кто знает, какими мы станем. Ямамото смеётся. Тсуна шутит, пусть и в шутке есть своя доля правды, и особенно для Гокудеры. — Ну, тебе есть о чём беспокоиться и помимо как обо мне. Верно? — Может и так. Но мы не отступим, так что прекращай надумывать. Ямамото с любовью качает головой. — Ты когда-нибудь пересчитывал свои шрамы, босс? — небрежно спрашивает, наклоняясь и роясь в верхнем ящике стола, пока не находит лежащий в нём бейсбольный мяч. Он говорит не беспокоиться, а потом, точно в противовес, такие вот слова. — Пересчитывал? Эм, нет. Ну, не с тех пор… — Не с тех пор, как ты был ребёнком, верно? — Ямамото улыбается и, подбрасывая мяч в воздух, ловит его. — Вчера я пересчитал свои. Просто… не знаю. Просто потому что. Наверное, потому, что слишком больно, чтобы сосредоточиться на чём-то другом. Тсуна хмурится. — Тебе стоит как-нибудь попробовать. — Зачем? — спрашивает Тсуна, не понимая, к чему всё клонится. Время от времени Ямамото говорил что-нибудь философское, в итоге выливающееся жизненным уроком. Это всегда было чем-то важным, как и всегда трудным для понимания. Тсуна не до конца был уверен, а понимал ли всё это сам Ямамото. — О, это забавно. Ты осознаёшь, что это действительно все твои шрамы, вот только кажется, что их должно быть меньше, — он делает серию невероятно изящных бросков с мячом. — Знаешь, я как-то пытался сосчитать их у Хаято, — подбрасывает его, ловит, вертит, подбрасывает, ловит. — И не смог. Их было слишком много. А с ожогами иногда даже невозможно сказать, где кончается один и начинается другой. Тсуна внимает словам и молча обещает Ямамото, что как только он поймёт всё сказанное, то непременно попытается ему помочь. Помимо всего прочего, ему кажется, что это, вероятно, самая романтичная вещь, которую он когда-либо слышал от Ямамото. Это печально, красиво и болезненно, но так было почти все последние шесть лет. — Эй, сегодня Ханшинские тигры играют против Ред Сокс, — объявляет Ямамото, резко меняя настроение, тон и позу. Он убирает бейсбольный мяч обратно в ящик и закрывает его. — Предсезонный. Хочешь посмотреть? — Думаешь, игра будет хорошей? — Тсуна отказывается позволять своему голосу дрогнуть или заикнуться. Ямамото смог, сможет и он. — Мм, может и нет, но фанаты сходят с ума. — О’кей, — улыбка Тсуны вполне искренна. — Тогда давай посмотрим на сходящих с ума фанатов.

***

Кто-то украл грозовое оружие, или, по крайней мере, такова действующая теория. Не то чтобы Тсуна сильно удивился, если бы оказалось, что Ламбо просто напросто забыл его, скажем, в кондитерской. Хибари, однако, проявляя удивительное доверие к Ламбо, уверен, что оно действительно было украдено. Он уже даже выбрал подозреваемого, составил список его преступлений против порядка, предложил выследить и немедленно того убить. Тсуна не видел никаких доказательств, но Хибари, пребывающего в режиме «этот-человек-виновен», это ничуть не замедлило. Явный признак того, что Хибари скучает и что Тсуне следовало бы найти ему хоть какое-то занятие. Большую часть времени Хибари и сам держал себя занятым, но когда такового не случалось — можно было ждать катастрофы. — Мы его не убиваем, — спокойно говорит Тсуна. Хибари не отстаёт. — Не думай, что контролируешь меня, Савада Тсунаёши. — Не думай, что я позволю тебе уйти от ответа на вопрос Десятого, придурок, — говорит Гокудера. Совсем не спокойно. Хибари выглядит слегка заинтересованным, как и всегда, когда виден хотя бы намёк на начало боя. Ямамото смеётся, Тсуна вздыхает. — Хибари-сан, я всего лишь говорю, что убивать его — плохая идея. Мы не уверены, виноват ли он. Пожалуйста, подождите, пока мы не будем уверены. — Вы, травоядные, всегда так беспокоитесь о жизни всех остальных травоядных, — с невозмутимым отвращением протягивает Хибари. — Убить его всегда можно, — настаивает Тсуна, чувствуя лёгкую тошноту. — Но смерть — это ошибка, которую нельзя исправить. Нельзя компенсировать. А позже и передумать. Травоядный или нет, но я не люблю ошибаться, и особенно не люблю делать необратимые ошибки. Они ждут ответа Хибари. И ждут довольно долго. Тсуна может сказать, что Гокудера, стремящийся чего добавить, сдерживается. А потом Хибари с крайне тревожным жестом слегка кланяется и выходит из комнаты. — …Ух ты, — говорит Ямамото, подводя итог чувствам Тсуны. — Это уже, Десятый, для тебя, — удовлетворённо объявляет Гокудера. — Так что же мы будем делать с этим парнем, если он всё-таки окажется вором? Скормлю его Хибари. — Давайте, прежде чем придумывать наказания, сначала выясним, виновен ли он, ладно? — Так точно, Десятый! — Гокудера поворачивается к экрану своего компьютера и с какой-то затаённой местью во взгляде глядит вверх… хотя, кто его знает? Тсуна доволен тем, как всё прошло. Трудно говорить с Хибари и Гокудерой одновременно; они хотят от него столь разного. Они хотят видеть в нём разные стороны. У Тсуны и Гокудеры, на случай принятия безжалостных решений, заключён негласный договор смены лидерства. Они оба об этом знают, и никто никогда об этом не упоминает. (Он поклялся прекратить использовать гипер-режим. Как и следовало ожидать, это решение не продлилось и недели.) Хибари, с другой стороны, находит Тсуну наиболее интересным, когда он безжалостен. Сложно поддерживать их обоих счастливыми; это, он бы даже сказал, своего рода искусство. Но Тсуна смог, и у него даже есть благодарная засвидетельствовавшая его успех аудитория. Ямамото, официальный «менеджер» Гокудеры, ему улыбается.

***

Двадцать один «Почему смеёшься? Потому что слышать не можешь смеха?» — Уильям Фолкнер Он говорит: — Дурак ты, Савада Тсунаёши. — Всегда пожалуйста, Мукуро, — вздыхает Тсуна, глядя на успокаивающие зелёные огни машин в больничной палате базы и слушая их регулярные гудки. — Я вытащу тебя из тюрьмы в любое время. Как себя чувствуешь? Лучше, думаю. Мукуро смотрит на него с толикой подозрения и недоумения. Совсем не типичное для него выражение лица. А оттого как-то неправильно — находить это смешным. Конечно, было бы смешнее, не будь сейчас Мукуро столь слабым и покрытым белыми простынями. Хрупким. Кен и Чикуса клялись, что он быстро выздоравливает; и Тсуна лишь надеется, что они правы. Тсуна знает, что может это и небезопасно для жизни, но сейчас ему трудно воспринимать Мукуро как угрозу. В конце концов, тот в сознании, а Вонгола ещё стоит… Да он слабый, и тем не менее это не помешало бы ему хотя бы попытаться приступить к её уничтожению. Или, по крайней мере, воздерживаться от предоставления им помощи. Тсуна сомневается, что хоть кто-то знает о том, что нужно Мукуро. Мукуро — меньше всех. Тсуна не станет недооценивать смертоносного, возможно враждебного иллюзиониста — это было бы ужасной ошибкой. Но и не станет предпринимать против него действий. Пока. — У меня были свои причины помочь тебе сбежать, — говорит Тсуна. — Мне нужен был ты свободный. Мукуро расслабляется. Ему легче думать, что Тсуна его использует. Надо сказать, очень извращённый взгляд на отношения, Тсуну это утомляет. — Свои причины, да? — бормочет Мукуро, слабо улыбаясь. — Мне нужен ещё один иллюзионист. Я не могу отправить Хром делать всё в одиночку. — Да, ты всегда так заботишься о моей дорогой Хром, не так ли? Как Гокудера никогда не простит Каору за удар ножом Ямамото, так и Мукуро никогда не простит Тсуну за то, что он позволил Спейду захватить Хром. — Нет, — признаётся Тсуна. — Я стараюсь, но… нет. Скорее всегда подвожу её. Мукуро хмурится, скорее сбитый с толку, чем рассерженный. Он не знает, как обращаться с честностью. — В последнее время я стремился добиться того, чтобы она могла сама за себя постоять. И теперь она может, — Тсуне почти хотелось бы посмотреть, что Хром может сделать с Деймоном Спейдом теперь. Или бы он так и сделал, не будь после этого без сомнений наступивших бы кошмаров. Зато посмотрел бы Хибари. В конце концов, тот потратил годы, обучая Хром уничтожать врагов. А Хром, в свою очередь, потратила годы, обучая Хибари сражаться с иллюзионистами. Тсуна не собирается говорить об этом Мукуро; впрочем, тот и сам уже, вероятно, знает. Мукуро, задумчиво прищурившись, рассматривает Тсуну. Его слова. А потом, не разделяя его суждений, меняет тему. — Хром упоминала, что тебе нужен Туман. Но она не могла объяснить, почему вместо того, чтобы использовать Франа или Маммона, ты решил вытащить из тюрьмы меня. — Маммон отказывается из-за отсутствия денег, Фран — потому что это противоречит его принципам. Мукуро медленно моргает. — У Франа есть принципы? Тсуна пожимает плечами. — Ты не один, для кого это стало неожиданностью. — И чего же ты хочешь такого, чтобы шло вразрез с… принципами Франа? — Переодевания под женщину. Ему, видите ли, не понравилась шляпа. Хотя я на все сто уверен, что он её и видеть-то не видел, а знал о ней лишь со слов. Вот я и подумал, раз ты уже целую вечность делишь тело с Хром, может, тебе будет всё равно. Мукуро смотрит на него, и прочитать его не удаётся — нервирует. — Савада Тсунаёши. Ты вытащил меня из самой сильно защищённой тюрьмы в мире, только чтобы я мог для тебя переодеться? Да. Нет. Тсуна просто должен Хром; и Кену с Чикусой, если честно, тоже. И Хром, и Кену, и Чикусе нужен Мукуро. Кроме того, Тсуне никогда не нравилась сама мысль нахождения Мукуро в одной из этих колб. Мукуро — его хранитель Тумана, и даже при маловероятном случае стань он предателем, Тсуна предпочел бы быть преданным кем-то, кого он не бросил. Если бы Мукуро предал его, находясь в тюрьме, что ж… это было бы не столько предательством, сколько просто местью. Тсуна ненавидит думать об этих колбах и, по логике вещей, о Вендиче. Они называют себя стражами порядка, но Тсуна никогда не соглашался поддерживать их или жить по их правилам — какими бы они ни были. Он также не видит выгоды от их существования. Вендиче, по большей части, скорее самая бесспорно могущественная мафиозная семья из всех. Тсуна любит иногда напоминать им, что у них на руках не все карты. Он любит напоминать им, что со временем может устать от их так называемых законов. Реборн любит напоминать Тсуне, что такое поведение, вероятно, убьёт их всех. И спор всё никак не прекращается. Переодевание — это не причина, а оправдание. У Тсуны есть причины, но они сбивают с толку, и по крайней мере половина из них иррациональна, а у него нет сил вдаваться в них. Мукуро всё равно ему не поверит. Поэтому в ответ на вопрос он только и говорит, что: — Да… думаю, да. А затем, откидываясь назад, ждёт, когда же Мукуро перестанет смеяться. Это определённо займёт какое-то время.

***

— Мы ничего не будем предпринимать, пока не узнаем наверняка, — говорит Тсуна. Ему кажется, что он тратит время впустую. — Да, босс, — кротко отвечает Хром. — Это было бы неправильно. А соверши ошибку — и опасно. — Да, босс. — Это совершенно не смешно. — Босс, — говорит она, — а по мне так забавно. За последние месяцы после побега Мукуро Хром стала куда радостней. По сравнению с тем, что было раньше, у неё, казалось, кружилась голова. Знай Тсуна, что всё так обернётся, и устроил бы побег из тюрьмы гораздо раньше. Она всё ещё радостная, даже когда Мукуро таинственно (тревожно) и без предупреждения исчезает на несколько недель. Ну, по-видимому, связь с Хром он всё-таки поддерживает. Приятно видеть Хром счастливой. Она выглядит мило. Чего, впрочем, не скажешь о её веселье… он бы не назвал его жутким. Нет, скорее неожиданным. И, может, лишь чуточку страшным. В данный момент он и Хром сидят в баре в Синдзюку, пытаясь вести себя как пара (с ограниченным успехом) и подслушать высокопоставленных якудза двумя столиками ниже (с гораздо большим успехом). Это не так просто, как было бы в Италии, но тем не менее выполнимо. Якудза, о которой идёт речь, является частью переживающего трудные времена Гото-гуми. В какой-то момент те разделились надвое и были почти поглощены жестоким, непредсказуемым Кодокаем. Теперь даже Кодокай переживал трудные времена. Обе группы крайне непопулярны в полиции, а их покровители Ямагути-гуми, хотя и процветают сами, по-видимому, не могут или не хотят спасать их. Они разваливаются на части и бьются на ходу. На прошлой неделе в Намимори Хибари столкнулся с кем-то, видно, намеревающимся расширить территорию из Гото-гуми. Что случилось с бедными чинпирой*, Тсуна не знает. Но в том, что те не успели ни о чём доложить начальству, даже не сомневается. Начальству, которое, в отчаянии пытаясь устоять, выбрало из всех мест Намимори. Хибари, как и следовало ожидать, возмутился самой этой идее и с целеустремлённой яростью бросился выяснять, кто-почему-да-как. Ответы были получены в кратчайшие сроки, так что к счастью для Большого Токио Хибари был слишком привязан к Намимори, чтобы уходить. Вместо него, но по его же наводке, туда отправились Тсуна с Хром. Он действительно их выследил, а потом передал всю остальную работу им. Это было нереально. Тсуна был тронут. У Гокудеры случился припадок. Хром начала смеяться и с тех пор не переставала. По словам Хибари, Накамура Сейджи, якудза двумя столами ниже, был как раз тем, кто предложил сам план расширения благодаря Намимори. По словам Хибари, если они устранят его, они устранят всю проблему. Тсуна потратил около трёх часов, убеждая Гокудеру, что он и Хром прекрасно справятся и сами. В конце концов, не зная об их прибытии, никто и подумать не может о создании засады. Всю поездку на поезде в Токио он убеждал Хром, что, пока они не удостоверятся в чужой вине на все сто, убивать Накамуру они не будут, ибо сбор информации, мотивированный гневом Хибари, не всегда был таким же тщательным, как, скажем, у Гокудеры или Базиля. Хром, казалось, первый вариант нравился больше, но всё же Тсуне удалось её уломать. Тсуна был в Токио только дважды, и один раз во время школьной поездки. Это грустно. Он побывал в стольких местах: во всей Южной Италии, но никогда на севере — в Неаполе, Палермо, Риме. Он бывал в Иокогаме и Кобе, Бангкоке и Владивостоке. Выберите любой город. Да только красивые места он видел только, когда не работал. По крайней мере, так было до сегодняшнего дня. Он был в Токио, но никогда раньше — в этом ярком, сверкающем, оживлённом районе Синдзюку. Тсуна нервничает. Хотя, думает он, здесь, несмотря на близость якудзы, в этой комнате, он испытывает какое-то странное чувство безопасности. Хром, с другой стороны, явно провела в Токио достаточно времени; Тсуна не знает, когда и почему, а она отказывается рассказывать. Она без особых усилий пробирается сквозь толпы людей и до места их назначения… она преображается. Раньше казалось, точно ей нигде нет места. Теперь же… она точно с ним сливается. И заметить её можно только если краем глаза. Из неё получился бы потрясающий ниндзя. Тсуна знает, ему бы подслушивать, да только большую часть вечера он проводит, пытаясь скопировать ауру Хром. Не получается. Это больше, чем просто поза, но она, кажется, не использует туман, так что же? Состояние души? — Послушай, — шепчет она. Накамура громко жалуется на плохой бизнес, бесполезных подчинённых и холодный приём в маленькой дыре-городе под названием Намимори. Приятно иметь подтверждение. С другой стороны, это крайне вопиюще… конечно, Накамура мог говорить о любом виде бизнеса. Не исключая легальный. В конце концов, у него не было отрезанных пальцев, никаких видимых татуировок и был костюм. Настоящий новоявленный член якудзы. Из тех, что заставляют поколение старых игроков оплакивать состояние современных преступников. — Что думаешь, босс? — Создай иллюзию высоты, — говорит Тсуна. Он думал об этом в поезде, в перерывах между тихими спорами с Хром. Это должно сработать независимо от того, есть ли у Накамуры конкретная фобия или нет. Все её в той или иной степени боятся. Особенно, если та неожидана. — Хорошо, — шепчет Хром, пристально глядя на Накамуру. Тот вскакивает на ноги, опрокидывает стул и начинает истерически кричать. — Край обрыва, — сообщает Хром Тсуне, — он рушится. Тсуна вздрагивает. Да. Какой бы уровень страха перед высотой у него не был, эта иллюзия кого захочешь испугает. И кроме того у большинства людей нет защиты от такого рода атак. Где-то ниже них есть человек, который сейчас в панике пятится через комнату, крича и яростно расталкивая людей с его пути. Это не Кабуки-тё и даже не Икебукуро; кто-то обязательно вызовет полицию. А те заберут его с радостью. Найдут на него достаточно, чтобы держать месяцами, если не годами, в заключении. К тому времени, если повезёт, он совсем забудет о Намимори. Если нет. Что ж. Им придётся сделать это снова. И в следующий раз всё будет по-другому. В разгар суматохи Тсуна и Хром исчезают — по крайней мере, с чужих глаз. Им ещё предстоит убедиться, что Накамура действительно будет арестован. В противном же случае, Хибари забьёт их до смерти.

***

Двадцать два «София: И Вы не боитесь всех этих грубых мужчин? Кларисса: Нет. Насколько я видела, помимо простой грубой силы они не более грозны, чем мы. Даже наоборот, в отличие от нас, в них, в большинстве, глубоко укоренилось правило «собака-не-кусает-суку»». — Патрик О’Брайан Она говорит: — Тсу-кун! У меня хорошие новости. И голос её удивительно сладок. Несмотря на слова о хороших новостях, это не очень хороший знак. — … Рад это слышать. — Как оказалось, в семью Каваллоне никто не проникал. Мы с Ромарио-сан в этом убедились. Так что об этом можешь больше не беспокоиться. — Какое облегчение, — это действительно облегчение, но было бы легче, если бы Киоко не шептала. — Хм, но есть и плохие новости. — ..? — Мм… кто-то проник в семью Томасо. О. Дерьмо. — Киоко, ты ведь жила с семьёй Томасо, так? — Да, я знаю. Лазутчик идёт под именем Нунцио, возможно, он из клана Нуволетта. Он, о, немного выше Гокудеры-куна, у него тёмно-каштановые волосы, тёмно-карие глаза, диагональный шрам через левую бровь. Одевается плохо, любит зелёный горошек. Пожалуйста, пусть этим займутся Бьянки-сан и Фуута-кун. — Киоко, ты сейчас где? — Ты это записал, Тсу-кун? — Я запишу это через секунду… — Запишите это прямо сейчас. Запиши! Тсуна послушно пишет, пытаясь вспомнить детали сквозь статику панических криков в голове. — Да. Написал. Где ты? — Обязательно скажи Джаннини, что эти серьги-гарнитуры действительно полезны. Никто, представляешь, ничего не заподозрил. Скажи Хару, что я в порядке. И ничего не говори моему брату. — Киоко… — Нунцио запаниковал. Вообще-то он думал, что я раскусила его ещё задолго до того, как это случилось. Но, по крайней мере, я единственная, кого он преследовал. Тсу-кун, я позволила этому подонку подкрасться ко мне и не заметила. У Хибари-сан будет такое лицо, когда он об этом услышит. А потом ещё и ударит меня по лицу. Тсуна считает, что Киоко немного преждевременно беспокоится о Хибари. — Где… — Не кричи, Тсу-кун, они тебя услышат. Боже, как же неловко. Я связана в… сарае? Думаю. Господи, как же он отчаялся, раз до сих пор не покинул территорию Томасо. Я имею ввиду, если он меня не убьёт — побоится гнева Вонголы, — тогда что? Тсу-кун, он всё ещё мне ничего не сделал. Успокойся. Насколько я могу судить, это всего лишь в двухстах метрах к югу от главного дома, в небольшом лесистом районе. Знаешь, где? — Знаю. Я уже… — Тсу-кун! Просто позвони Дино-сану! — Я звоню Дино, а потом сажусь в самолёт. — Я знала, что ты слишком остро отреагируешь. В следующий раз я хочу гарнитуру с более чем одним запрограммированным номером! — Увидимся завтра, Киоко. Она раздражённо вздыхает и обрывает связь, Тсуна же, несмотря ни на что, улыбается. Только Киоко могла оставить свою единственную надежду на спасение. Хотя… нет, не так. Вероятно, половина его знакомых была готова бросить свою единственную надежду на спасение. И это он ещё с ними водился. Он суёт телефон между плечом и ухом, одной рукой набирает номер Дино, а другой достаёт из ящика перчатки. Разговора с Хару будет не избежать. А потому он лишь размышляет, должен ли он сказать ей, что её возлюбленная в порядке, как ему и было велено, или же стоит признаться, что она была похищена и заключена в сарай. Честность, вероятно, лучшая политика, да и видит она его всё равно насквозь. Он планирует сбежать в аэропорт до того, как встретит Рёхея. Или Курокаву, если уж на то пошло.

***

Реборн решил, что Тсуна должен узнать об итальянском налоговом праве, чтобы, по-видимому, помогать Хару ещё более искусно уклоняться от закона. Тсуне казалось — помощь ей не нужна. Однако спорить сил не было. Налоговое право. Почему бы и нет? Обычно не проходило и дня, когда его кабинет был бы полон движения, но сегодня он остановил всех, кто в это время был в Италии, и спросил их, что они знают о налогах. Ответы поражали. Если он чего сегодня и узнал, так это то, что уклонение от уплаты налогов было своего рода национальным видом спорта Италии, возможно, опережающим футбол. И ладно, Япония тоже неплохо так уклонялась от уплаты налогов. Но в японцах не было той ликующей, проклятой ауры, с какой это делали итальянцы. После пары часов юридического чтения и весёлых анекдотов о налоговом мошенничестве Тсуна выдохся. Теперь он лежал навзничь на полу под столом с раскрытой налоговой книгой на лице. Фуута (ставший последней каплей с его поистине огорчающей статистикой) растянулся на животе под углом девяносто градусов к Тсуне, его рейтинговая книга была открыта между ними. Почему так? — не дотянул ещё до того, чтобы лежать вместе с боссом на полу. Впрочем, сопереживатель из него был неплохой, в конце концов, кому как не ему было знать о проблеме слишком большого наплыва информации. — Так кто же лучший в приготовлении пиццы? — спрашивает Тсуна, вглядываясь в успокаивающую, вызванную налоговой книгой темноту. — Из наших — Ромарио, — сообщает ему Фуута после нескольких минут листания страниц. — Идёт под номером пять. Потом Дино-нии! И не скажешь ведь, правда? Может, его научил Ромарио. Следующим — Бьянки. Интересно, рейтинг учёл ядовитость её кухни? — Хм, — логика рейтинговой книги иногда его расстраивала. — А как насчёт пинг-понга? Кто лучше всех играет в пинг-понг? — Кусакабе. Потом все из Шимон. Странно как-то. Тсуна не знает, странно это или нет, но при следующей их встрече он непременно укажет на это Энме. И может даже доведёт разговор до неловкости с оттенком грусти. — Кто дольше всех может задержать дыхание? — Хм… мы никогда этого не узнаем. Очень жаль; но, думаю, Скуало-сан. — Тсу-кун, — говорит, судя по всему пробравшаяся, пока он пребывал в размышлениях о пинг-понге, Киоко. — Если ты собираешься вот так валяться на полу, то лучше сними куртку, пока тебя не увидела Хару. Ты же знаешь, как она к ней относится. Мысли Тсуны расплываются, как это часто бывает, когда он слышит голос Киоко, видит её или просто о ней слышит: хорошо всё-таки, что она в здравии и благополучии вернулась домой. Но она хочет, чтобы он переехал. Не то чтобы он не подумывал об этом сам. Однако какие же это сулило неприятности. С другой стороны, гнев Хару уже сам по себе неприятность. Да, его жизнь была полна трудных решений. — Боже мой, Вонгола, — а, Ламбо. Ламбо, кто в свои тринадцать лишь немного менее скован, чем Хару, в том, что касается одежды. — Как ты мог? Фуута смеётся, тогда как Тсуна, со вздохом садясь, позволяет налоговой книге упасть ему на колени. Он с трудом вылезает из куртки и протягивает её Киоко, которая, в свою очередь, передает её Ламбо, а уже тот убегает с ней, вероятно, в поисках хорошей, толстой вешалки и шкафа с климат-контролем. — После этого тебе лучше сесть за уроки! — кричит ему вслед Фуута. — Что бы ты ни говорил, — откликается Ламбо. Фуута недовольно бормочет себе под нос. В сравнении с Тсуной, опекун из него куда добрее. Или, по крайней мере, когда дело доходит до домашки. Тсуна задаётся вопросом, почему Ламбо вообще здесь оказался. Не для того же, чтобы украсть его одежду. … ну, он надеется. Не заложит же? Конечно, не заложит, И-пин не позволит. — Помни, что через полчаса здесь будет Вария, — Киоко приподнимает бровь и неодобрительно на него косится. Тсуна задаётся вопросом, сколько ещё проблем сулит ему этот день. Считывает всё на немного и падает обратно на пол, прижимая книгу к лицу. — Фуута, — говорит, — напомнишь мне, минут через пятнадцать. — Ладно, Тсуна-нии. Киоко вздыхает и встаёт, впрочем вздох скрывает смешок, так что беспокоиться не о чем. За исключением, конечно, Варии. С ними-то успокоишься. Но это будет не раньше пятнадцати минут. Тсуна ждёт, пока Киоко закроет за собой дверь. — Счастливые романтические отношения, какие там рейтинги? — спрашивает из… он не уверен. Вряд ли горечи. Тоски, может. После долгой паузы, когда Тсуне кажется, что его осуждают, слышен звук переворачиваемых страниц. — Савада Емицу и Савада Нана, — объявляет Фуута. — Вместе, независимо от того, состоят ли они оба в Мафии или нет. — Да ты выдумал, — ошеломлённо бормочет Тсуна. — Тсуна-нии! Я никогда их не выдумываю! — Но… он же никогда не бывает дома, как..? — Откуда мне знать? — … Ну да, откуда. — Под номером два: Гокудера-нии и Ямамото-нии. Тсуна отодвигает налоговую книгу и подползает к Фууте, чтобы получше рассмотреть этот безусловно лживый список. Но вот они на месте. Номера один и два, как всё и было объявлено. — Разве в тот день, когда ты впервые объявил их «парой», не шёл дождь. — Нет, не шёл! — Рёхей и Хана, — ошеломлённо замечает Тсуна, — номер восемь. Сузуки Адельхейд и Кату Жюли — десятый, — никогда бы не подумал. Фуута сокращает список до десяти, но Тсуна готов поспорить на что угодно, что под номером одиннадцать-двенадцать или, может, около идут, без сомнений, Киоко с Хару. Это не его воображение, всё взаправду: он действительно окружён сплошными счастливыми парами. — Они же всё время дерутся, так? — настороженно и растерянно спрашивает Фуута. Тсуне требуется секунда, чтобы понять — он о Ямамото и Гокудере. — Может, борьба делает их счастливыми? — Тсуне известно не больше, но, в конце концов, никто не запрещал гадать. — Это имело бы смысл для Гокудеры-нии, — соглашается Фуута. — Но для… О, Ямамото-нии! А мы как раз о тебе. Тсуна надеется, что Ямамото пришёл совсем недавно. Сейчас тот стоит, прислонившись к столу, и смотрит на них, скривив губы в крошечной, непонятной Тсуне улыбке. На словах Фууты его брови поднимаются. И Тсуна, отчаянно посылая ему широкую улыбку, мол, слова Фууты — не его, быстро закрывает книгу. И, может, это даже работает, потому что единственное, что он говорит: — Вария, Тсуна. — Я знаю. Я собирался встать минут через пятнадцать… — Такеши, какого чёрта ты здесь делаешь? Мы должны были искать Десятого, а ты… — когда он выглядывает из-за плеча Ямамото, голос Гокудеры понижается от ярости до нерешительности. — Гм, Десятый? Что ты… ты… Ты в порядке? И если Гокудера рассеянно держится за руку Ямамото, сам Ямамото, слегка к нему прислонившись, бессознательно откидывается назад. Тсуна разворачивается, только чтобы встретиться взглядом с Фуутой. Фуута хихикает.

***

Двадцать три «Трудно сказать, что сформировало стиль милорда: его безоглядная преданность делу, самоуверенность Фора или же просто безумие.» — Лоис Макмастер Буджолд Он говорит: — Что ты здесь делаешь? И это так в его репертуаре — ждать ради вопроса целую неделю. — О, даже не знаю, — бормочет, глядя на сад, Тсуна с устроившимся у него на голове Хибёрдом. Сад Хибари — отдельное произведение искусства, и знай о нём люди — чего бы никогда и ни при каких обстоятельствах не случилось — непременно бы показали в журналах. — В этом году я умер, вот и решил всех навестить. — Но на этот раз ты всё ещё жив, — отвечает Хибари. И Тсуна в шоке оборачивается. Мало того, что он вообще не ожидал ответа, но чтобы тот был ещё и на грани дружелюбия — нет. — Видно, впервые сделал хоть что-то правильно. Тсуна неуверенно улыбается. К счастью, вонзивший в его голову когти Хибёрд служит неплохим таким отвлечением. — Год ещё не закончился. Хибари кривится и, напуская привычное скучающей выражение, говорит. — Ты умер в начале лета. Сейчас осень. Не помнишь даже в своём собственном гробу цветы? Нет, вообще-то. Но интересно, откуда о них знает Хибари; в конце концов, Тсуна не помнит, чтобы тот вообще видел гроб. Интересно также, как и выбор сезона. — Они могли бы быть оранжерейными. — Я бы им не позволил… — Хибари обрывает себя и, сердитый, переводит взгляд на сад. Хибари не позволил бы им похоронить Тсуну с оранжерейными цветами. Должно быть, ещё один из его необъяснимых и тем не менее непреложных постулатов его поведения. Тсуна запомнит. — Ну, — говорит он, — может, я и не умер. Может, я просто притворялся, и тогда бы ты, наверняка, им позволил. — Нет, — раздражённо огрызается Хибари. — Потому что, если бы ты им позволил себя «похоронить», считай, причислял бы себя к мёртвым. Правда. Реальность и технические аспекты выживания не всегда совпадают. Стал бы Тсуна лгать своей семье — Киоко, Ямамото, Гокудере, — позволил бы он им пройти через боль своей смерти, если бы не считал её неизбежной? Конечно, нет. — Ты прав, — не смог бы. — Настоящие цветы. — …Спасибо тебе. Хибари, конечно, хмурится. — Нет. — Нет? — Мне не нужна твоя благодарность. Это я тебя должен благодарить. Ты никогда не стоял у меня на пути. Никогда не мешал мне делать то, что мне нужно. — Не думаю, что смог бы, — озадаченно замечает Тсуна. Хибари игнорирует это нетерпеливым (но грациозным, всегда грациозным) взмахом руки. — Ты никогда не пытался. — И поэтому взамен ты даёшь мне… цветы? — Потому что тогда ты станешь реальнее. — О. Это не первая лекция по философии от Хибари, но с годами они не становятся менее странными. К счастью, Хибари не ищет понимания. Достаточно, чтобы его слушали. За исключением смерти, Хибари никому и никогда не отдавал чужую жизнь, не предавал; Тсуна знает, что порой эта его преданность озадачивала, и больше всех Гокудеру. Стабильность — была не тем, чего он хотел. Он хотел признания, тогда как Хибари в это просто не верил. Не его. Нет, Хибари, несмотря на то, что назывался Облаком, всегда оставался неизменным, как скала. Его правила для кого-то могли показаться бессмысленными, но стоило их изучить, и те принимали форму. А если бы вы ещё и стали их соблюдать, Хибари взял бы на себя за вас ответственность, надёжный, как восход солнца. Это то, за что человек может держаться, что-то надёжное и реальное. Должно быть, люди Хибари хотели быть в чём-то уверены. И они это что-то нашли. Тсуна бросает на Кусакабе, сейчас совершенно спокойного, взгляд — искусственный мир может быть не менее прекрасным. Тсуна не отрицает. Единственная загадка здесь в том, как Хибари выдерживает такое давление. Как, если точно и не замечая его? Правила Хибари, ответственность Хибари. Не правила Тсуны или его ответственность. В этом был мир. В этом была свобода. Но остаться он не может. Визиты в мир Хибари — это просто визиты. Для него. Он встаёт и благодарит Хибари с Кусакабе за чай. Хибёрд, пища, порхает обратно на своё обычное место на плече Хибари, тогда как Кусакабе бросает на Тсуну жалостливый взгляд. Кусакабе живёт здесь всё время и может только представить, каково это — уехать. Хибари, когда понимает, что боя больше можно не ждать, раздражённый, Тсуну просто игнорирует. Конечно, они дрались вчера и все три дня до этого. Тсуна чувствует, что выполнил свой долг перед хранителем Облака. Да только хочется ещё и не расстраивать наличием синяков Гокудеру — и так уже есть. Тсуна улыбается, кивает всем и выходит из комнаты. Домой он возвращается спокойным.

***

— Итак, — начинает, пусть и улыбаясь, недовольным тоном Ямамото, как только Тсуна входит на базу. — Где ты был? — …Был? — спрашивает Тсуна. — Да, Тсуна-сан, — говорит Хару, подкрадываясь с другой стороны. Ямамото и Хару объединились. Как странно. — Где ты был? Последние дней пять? — Гм, ну… — И ты весь в синяках, — продолжает Хару, в то время как Ямамото, стоя рядом, блокирует пути отступления. — В бинтах. В… — Ничего серьёзного! Это… — Хаято о тебе беспокоился, — замечает Ямамото. — О, но я отправил ему по электронной почте письмо… — Ты не сказал ему, куда идёшь, только как долго тебя не будет, — объявляет Хару. А раз Хару знает, значит Гокудера показал ей письмо и у Тсуны неприятности. — Небось, снова был с Хибари-саном, так же? Почему бы тебе просто не признаться? Тсуна вздыхает и потирает затылок. — Мне правда жаль. Однако зловещее чувство неодобрения Ямамото не пропадает, Хару же хмурится. — И тем не мене ты сделал это снова. — Ты же знаешь, какой Хибари. Есть много работы, которую может сделать только он, а если кто-то объявится, и меня не будет… — Не вини Хибари, — вмешивается Ямамото. — Нам уже не пятнадцать; и он больше не нападает за вторжение в его личное пространство. Ну, по крайней мере, на нас. Так в чём настоящая причина? — Я не говорю, что он нападает, но он работает лучше, если… — Почему, Тсуна? — требует Ямамото. Такая редкость. Тсуна опускает голову и принимается изучать рисунок ковра. Интересный. Геометрический. Хару и Гокудера выбирали его вместе. Ещё одна редкость. — Мне нужно было убедиться, — говорит Тсуна, — что, если бы я ушёл, со всеми вами было бы всё в порядке. Тишина. Чем дольше он изучает ковёр, тем больше понимает, что же такого в нём нашёл Гокудера. Ужасно сложный клубок синих, зелёных и красных цветов на чёрном фоне с чистой, повторяющейся логикой. Интересно, что это понравилось и Хару. Он чувствует устойчивую, успокаивающую руку и слышит голос Ямамото. — Ну, Хаято лучше об этом не говорить, — и все признаки неодобрения с его лица исчезают, точно их никогда и не было. — Я знаю. — Мне бы хотелось, чтобы ты меньше беспокоился, Тсуна. — Мне тоже. — Давай накормим тебя, — это становится реакцией Ямамото на любой кризис. Съешь что-нибудь. Он полностью превращался в своего отца. — Хорошо, — соглашается Тсуна, тихо радуясь. — Тсуна-сан, — вздыхает Хару, качая головой. — Когда-нибудь, ради своего собственного душевного спокойствия, я запру тебя в твоём же кабинете. — Гм… С нетерпением этого жду? Ямамото смеётся.

***

Двадцать четыре «Его голос звучал спокойно — этот человек знал, что всё в жизни заканчивается скверно, а потому нечего и беспокоиться.» — Роберто Боланьо Он говорит: — Тебе предстоит долгий путь, — и Тсуна смеётся. — Да, Реборн, — отвечает он. — Я знаю. Реборн бросает на него полный подозрения взгляд. Он только что точно выяснил, чем занимались Тсуна, Хару и Шоичи в течение последних пяти лет, когда он думал, что они расслабляются. Он только что понял, сколько предприятий Вонголы теперь полностью законны. Ещё пять лет, и Вонгола будет не столько мафиозной семьёй, сколько слегка сомнительной частной компанией с определённой тенденцией к самосуду. Реборну это не нравится. И Тсуна это понимает — понимает даже почему, — но теперь нечто подобное его просто не остановит. Он знает: Реборну, как никому другому, об этом известно. Они слишком хорошо друг друга знают, вот почему этот разговор кажется таким странным. Имея выбор между обязательством и личной убеждённостью, Реборн всегда следовал своим обязательствам, в то время как Тсуна — наоборот, убеждениям. Теперь Тсуна следует своим убеждениям, и Реборну бы их не одобрять, он обязан… да только осуждения нет. У них могут быть одни и те же обязательства, но они также имеют одни и те же убеждения. Реборн, подозревает Тсуна, неохотно гордится. И это раздражает его, Реборна, также, как и то, что Тсуна об этом знает. Всё то ли сложно, то ли просто смешно. — И ты же понимаешь, что другие семьи так просто тебя не оставят, — сурово напоминает ему Реборн. — Понимаю, — соглашается Тсуна. — Что для Вонголы это не безопаснее. — Как и для нас. — Помимо всего, ты решил втянуть ещё и Дино, так же? — Я бы так не сказал… — Я оставляю тебя одного на несколько месяцев, и посмотри, что ты делаешь. — Я перестаю нарушать закон? Реборн хмурится и в следующий миг, не пойми откуда, достаёт монтировку. — Никогда, — говорит Реборн, — не относись к этому легкомысленно. Съёживаясь, Тсуна думает, что это действительно будет больно. Но он не отклоняется. Во всяком случае, Реборн не одобрил бы.

***

Сегодня двадцать пятый день рождения Тсуны, у Вонголы вечеринка. Вечеринка, конечно, не о Тсуне. Речь идёт о том, чтобы теперь дожить до одиннадцатого; речь идёт о том, чтобы прожить дольше, чем любой из них предполагал. И Тсуне, как никому, об этом известно. Тем не менее, на каком-то детском, мелком, «никогда-никому-не-признаюсь» уровне, он наслаждается тем фактом, что его день рождения теперь помасштабнее, чем когда-либо был у Реборна. Это был странно мирный год, но сейчас все ведут себя так, точно только-только вернулись с поля боя — даже хуже. Ты выжил, вот что это за чувство. Ты выжил, так что живи. Всё идёт, и ты иди. Всё идёт. Тсуна периодически оглядывает комнату и видит, что Ямамото всё также с Гокудерой, Гокудера смеётся; и продолжает смеяться, даже когда Ямамото, отпуская его, притягивает к себе для поцелуя. Поведение, обычно не допускаемое на публике. Но ведь это не публичное мероприятие, а семейное. Просто семья. На лице Бьянки ничего нет, но Гокудера смотрит прямо на неё и улыбается. Дино должен увести её, прежде чем до Гокудеры бы дошло, что она разрыдалась. Они садятся рядом с Фуутой, и он, прежде чем снова обратить полный веселья взгляд на Киоко с Хару, кивает им. Киоко и Хару в чём-то измазаны. А их попытки завести разговор через каждые несколько слов заканчиваются истерическим хохотом. Кусакабе и Ромарио, сидя в углу, напиваются сакэ — в конце концов, они в Японии. Когда это Италия — у них вино. Тсуна собирается как-нибудь отвезти их в Россию и посмотреть, не перейдут ли они на водку. Хром каким-то образом умудрилась заснуть, свернувшись калачиком на диване и прислонившись к Хибари. Хибари хмуро смотрит на неё, но поворачивается так, чтобы ей было удобнее прижиматься к нему, и не мешает ей спать. Мукуро прячется где-то позади них, но, пусть и наблюдая с двусмысленной улыбкой, не вмешивается. Тсуна старается не беспокоиться, то что будет — ещё не случилось. Он ещё не убился и не сгорел. Всё может обернуться хорошо. Может. Почему, спрашивает он себя, всякий раз, когда он хочет знать, где Хром, ответ неизменно: «Рядом с самым опасным человеком в комнате»? Пока Тсуна смотрит и беспокоится, к Мукуро подходит Фран и начинает в своей бесцельной, задумчивой, рассеянно оскорбительной манере что-то говорить. Он не требует ответа. По большей части игнорирует всё остальное. И тем не менее, его слова отвлекают Мукуро от Хром с Хибари, так что Тсуна решает в следующий раз, в следующий отпуск, что-нибудь обязательно ему купить. Благодаря Франу, отворачиваясь от этого угла — будь то к лучшему или нет — и осматривая остальную часть комнаты, Тсуна чувствует себя легче. Рёхей, стоя на столе, рассуждает о чём-то, вероятно, не имеющем смысла; Тсуна думает, что, будь он трезв, ничего бы не изменилось. Хана лениво бросает в него попкорн, целясь тому в рот. Колонелло и Лал, сидя вместе напротив Ханы, с удовольствием наблюдают за шоу. Они оба глубоко ценят абсурд, и, кроме того, Колонелло обожает Рёхея. Лал ловит кусочки попкорна, которые попадаются ей на пути, и бросает их обратно Хане. Ламбо и И-пин лежат на полу вместе со Спаннером, Шоичи и Джаннини, кому каким-то чудом удалось заставить огурец, подобно лампочке, светиться. Тсуна молится, чтобы на этом они и остановились; он молится, чтобы этот вечер не закончился провалами в памяти или взрывами, как в прошлый раз… тремя же? Было ли их три? Боже. Он даже сбился со счёта. По крайней мере, на этот раз Гокудера не с ними. Что, вероятно, снижает вероятность взрывов. Мысли о взрывах напоминают Тсуне, что уже около часа он не видел никого из Варии. Где они? Что они делают? Тсуна не думает, что что-то уж слишком ужасное, но незнание пугает. Он откидывается на спинку стула, отказываясь оглядывать комнату как заведомо проигранное дело, и вместо этого переводит взгляд на Реборна. Реборна, сейчас составляющего Тсуне компанию и также наблюдающего за семьёй, до сих пор на удивление тихого. Нет, не несчастного. Просто задумчивого. Часы бьют полночь, и день рождения Тсуны официально заканчивается. Признаков утихания вечеринки он так и не находит. На данный момент ушли только CEDEF. В какой-то момент Тсуна думает, что кто-то должен будет уговорить Рёхея покинуть стол. И надеется, что это не выпадет ему. — Поздравляю, неудачник Тсуна, — резко говорит Реборн, поворачиваясь к нему и поднимая бокал. — Ты пережил самого себя. Тсуна смеётся. — Спасибо. И тебя тоже. — Хм. Гордишься собой? — Нет, — отвечает Тсуна под пристальным взглядом Реборна. — Я имею в виду, что я не… я не был бы жив, если бы не они, — он жестом обводит комнату. Людей, которые являются причиной его жизни, людей, к которым он принадлежит. — Так что я горжусь ими, — и… — И… если бы не ты, я бы вообще их не встретил. — Ты сожалеешь? — спрашивает Реборн, глядя в глубину своего бокала. Реборн в очень странном настроении. Будь это кто-то другой, Тсуна назвал бы это… неуверенностью. Сожалением. Забавно, что Бьякуран однажды спросил его о нечто похожем. Вот только вопрос тогда был: «Сожалеешь ли ты о последних месяцах?», теперь же: «Сожалеешь ли ты о своей жизни?» Тсуна не может представить себе жизни без этих людей. И даже не хочет. Он многое отдал бы за то, чтобы его жизнь не была столь сильно связана с насилием и смертью, но неужели он думал, что может иметь одно без другого? Разве не видел их связи? Разве нет у него времени, чтобы исправить то, что ему не нравится? Он говорит Реборну: — Спроси меня ещё раз лет через десять, — и чокается с ним бокалом.

***

«В результате ты становишься таким, каким тебя представляют те, кто тебе небезразличен.» — Карлос Руис Сафон