***
Мои кровь, пот и слёзы, мой последний танец, Забирай это всё и уходи.
Их расставание было самой правильной вещью в его жизни. Так убеждал себя Чонгук каждый одиноко проведённый вечер. Всё, что у него осталось от Тэхёна — это подхваченное из общей кучи вещей тонкое серебряное кольцо с тёмно-красным камнем-вставкой. Их расставание было до смешного драматичным, как в дешёвой дораме с нанятыми на свою первую роль актёрами — полное криков, обвинений, скинутых на пол предметов. И горько-приторным поцелуем на прощание. Их расставание — просто очередная неизбежность. Карточный домик на берегу Восточного моря — одно дуновение, и он рушится с воем, погребая под собой жертвы. На самом деле, в Тэхёне всегда сквозило завораживающее очарование, ненавязчивая и естественная сексуальность, распаляющая пламя, сносящее к чертям всё внутри. Чонгук никогда это не отрицал и сейчас не посмел бы. Но это было пугающе — увидеть его, опрокидывая в себя шестой по счёту шот соджу за вечер. Крепко сидящие на хрупком запястье дорогие Тиссот с каучуковым ремешком, тёмные винтажные очки и белая атласная рубашка на худом теле. Сплошной оргазм для глаз. Имеет ли он право так его разглядывать сейчас, когда они не связаны никак? Чонгук не знает. Он не двигается, просто смотрит, а в голове позорная мысль, подгоняющая сбежать, пока Ким его не увидел. Потому что иначе не сможет. Потому что иначе всё свалится по накатанной вниз, сея хаос и то чувство, с которым Чонгук боролся вот уже семь месяцев. Тэхён тем временем плавно огибает столики с шумными посетителями бара, поглядывая в свой телефон. А у Чонгука челюсть сжимается и скрипят зубы. Наверное, какая-то встреча. Может быть, с кем-то важным. Он не теряет зря времени, в отличии от Чона, у которого причина нахождения в этом баре весьма прозаичная — ему лишь надо затопить алкоголем злость и разочарование, потому что всё в его жизни не так. Потому что это никак не исправить. Возможно, стоило пойти в клуб, чтобы вдобавок найти кого-то на ночь-две. Но настроения на это нет совсем. Впрочем, как и последние пару месяцев. — Повторить? — ненавязчиво интересуется бармен, протирая и без того блестяще чистый стакан. Глупые формальности, исполняемые для пафоса. Чонгук пьянеет быстро, и изначально это и было его целью. Но сейчас хочется лишь уйти как можно подальше от этого места, забыть его расположение, забыть образ Тэхёна, стереть его имя и больше не пытаться вытащить из памяти. Сладкая боль, нежная грусть, овеянные воспоминаниями, оседают на плечах, прожигая кожу до мяса. Что-то в этом всё-таки есть: чувствовать тоску и наслаждаться этим. Когда в Чонгуке стали проявляться нотки мазохизма? Бежать пора. Он вновь косит глаза в сторону и, блять, ему хочется срочно превратиться в молекулы, раствориться в атмосфере. Потому что просто Тэхён — это слишком. А Тэхён, смотрящий прямо в глаза — невыносимо. Бежать поздно. — Нет, спасибо, — почти хрипит в ответ бармену сквозь зубы, задерживая дыхание. Только бы мимо. Только бы не к нему. Чонгук вздрагивает крупно, едва не съезжая со стула, когда поверх плеча, обтянутого тонкой кожаной курткой, почти невесомо ложится чья-то рука, и тело прошибает насквозь электрический заряд. Оборачиваться не хочется — только исчезнуть. — Привет, — тихий голос, выстилающий бархатом. До сладких мурашек по телу и лёгкой дрожи. Чонгук поворачивает голову и глаза распахивает в наигранном удивлении, смотрит на Тэхёна, отчаянно скрывая желание сбежать. — Не ожидал тебя тут увидеть, — произносит он вместо приветствия. Интересно, насколько глупо он выглядит со стороны? Жаль, что нельзя списать на алкоголь — Тэхён не поверит, потому что знает его наизусть: каждую эмоцию, каждое состояние. Он всегда был проницательным, Чонгук помнит. — Хорошо выглядишь. И не врёт. Рубашка заправлена в брюки с высокой посадкой, которые сидят на стройном теле настолько идеально, что кажется, будто под заказ и шили. Хотя, зная Тэхёна, не скупящегося на любую одежду не важно за какую цену, это возможно. В приглушённом свете бара, идеально ложащимся на правильные черты лица; с едва витыми волосами серебристого отлива; с поблескивающей серёжкой в ухе он выглядит богично. Глаза у него всё такие же гипнотизирующие своей необыкновенностью, особенно сейчас — слабо подведённые градиентом кармина во внешних уголках. Порой кажется, что он совсем нереальный, сошедший со страниц романов персонаж, которому поклоняются сотни тысяч. — А вот ты не изменился, — спокойная улыбка на губах. Прежде чем убрать свою руку, Тэхён легко проходится пальцами по плечу, вновь пуская тысячи мурашек по коже. Чонгук едва заметно тянет губы в стороны, что скорее больше похоже на растерянность, чем на улыбку. Внутри всё ещё быстро и громко отбивает рваный ритм сердце. Ему нужно просто скрыться. Встать и мягко попрощаться, прежде чем уйти. В этом нет ничего такого, и всё потом будет нормально. Они не враги. Их расставание было правильным. — Что делаешь тут? — Тэхён подходит ещё ближе, и Чонгук слышит знакомый до тянущего за грудиной чувства лёгкий шлейф лавандового одеколона, бутылка от которого у них всегда стояла на тумбе рядом с кроватью. Тэхён первым делом по утрам душился им, рассеивая аромат по комнате. Чонгук любил просыпаться позже него и ощущать этот запах в пространстве вокруг. — Запиваешь горе? — Вроде того, — неловко дёргает плечом Чон, наблюдая за тем, как Тэхён облокачивается на барную стойку и каким-то слишком привычным жестом молча указывает бармену на бутылку виноградного соджу. — А что произошло? — чуть склоняет голову, вновь обращая взгляд к нему. Чонгук мёртв внутри. — Не так важно. Мелкие траблы. Нервно вертит в руках рюмку, думая, что отказываться от добавки было глупой идеей. Ему бы не помешал ещё один глоток. Большой такой глоток. — С девушкой какие-то проблемы? Чонгук глаза мгновенно поднимает, слыша лёгкую иронию в чужих словах. В груди неприятно ёкает. С другой стороны, это было ожидаемо — слышать издёвку на этот счёт. Но глаза Тэхёна по-прежнему спокойные и не настроены враждебно. Это почти что успокаивает — совсем немного. — Нет, — резко говорит он. Девушки у него сейчас нет, с последней ничего не вяжется. Как и с прошлыми тремя. — С ней у меня всё отлично, если хочешь знать. А Тэхён в ответ улыбается, будто знает всё наизнанку. И от этого холодок по коже. — Знаешь, это, конечно, замечательно, что мы расстались, но ты не вернул мне моё серебряное кольцо. Чонгука передёргивает в прямом смысле этого слова, из хватки пальцев чуть не выскальзывает рюмка. Он оглядывается по сторонам, чтобы понять, как много людей услышали, что они встречались — на бармена, на сидящую пару справа и полного подростка, который, скорее всего, воспользовался паспортом кого-то из братьев, чтобы проникнуть сюда. Но никакой реакции не последовало. Никто не стал тыкать пальцем или осуждающе гудеть. Усмехается только Тэхён. — А ты и правда всё такой же. Продолжаешь зависеть от предрассудков окружающих, боишься осуждения. Это так на тебя похоже, зайчик. Чонгук бы оскорбился, да только это правда. Ломающая жизнь правда. Бармен рвёт натянутую между ними атмосферу, наклоняясь чуть вперёд и подталкивая две рюмки, наполненные до краёв. Даже удивительно, что он так не скупится. — Как вы просили, две рюмки виноградного соджу. Когда Тэхён успел попросить две? У Чонгука почти раскалывается голова. — Спасибо, — кивает Ким в ответ и поворачивается к Чонгуку, вопросительно вздёргивая брови кверху. — Ты любил виноградный. Чонгук думает пару секунд о том, насколько правильным будет решением брать рюмку, но в итоге от бесплатной выпивки, тем более за счёт Тэхёна, он отказаться не может. Откладывает свой шот и берёт предложенный. — Вообще-то гранатовый. — Не ври мне, — Тэхён обнажает зубы, и Чонгук засматривается на клыки. Краснеет от взорвавших голову мыслей, потому что прекрасно помнит, как царапался о них языком. Помнит, как ему это нравилось. — Ты закупался виноградным, как фильтрованной водой перед апокалипсисом. Я помню, — тянет он, и Чонгук вновь вздрагивает. Тэхён абсолютно точно в его голове. — Твоя взяла, — кивает Чон и делает глоток. Горло снова обжигает, перед глазами на секунду всё расплывается. — Знаешь, не важно. Давай вернёмся к теме кольца? Ты вернёшь мне его? Чонгук подавился бы, да только нечем снова. Бармен это быстро исправляет, подливая новую порцию. Нет, к ней он больше не притронется. Стыд огнём сплавляет внутренности, вытесняет любые отголоски здравых мыслей из головы. Он чувствует себя самым настоящим вором. — Я выкинул его, — нагло врёт Чон. Но Тэхён в его голове. Тэхён всё знает. — Опять врёшь, — хитро сощуривает глаза. Чонгуку нравится смотреть в них: они странно блестят, и это почти завораживает. — Давай, зайчик, будь честным хоть раз, — он склоняется вперёд, и Чонгук замирает. Не дышит, не живёт, в голове спасительная пустота, распирающая до боли. Он снова чувствует этот аромат. И вновь он отзывается в нём болью. Тэхён жарко выдыхает в ухо: — Сколько раз ты кончал, держа его в руке и думая обо мне? Блядь. Это дно, дальше некуда. У Чонгука проблема. Рядом с Чонгуком Тэхён. — Не льсти себе, — он отпихивает его, и от касания к тяжело вздымающейся груди Кима вновь внутри всё вверх дном. — Я не думал о тебе до сегодняшнего вечера. Так что будь добр, не порть мне его. — Как скажешь, — внезапно смеётся громко Тэхён, отклоняясь назад. — Хёк, мы уходим, — он говорит это, всё также смотря на Чонгука, который не понимает, к кому это обращение. — Хорошо, — отвечает бармен сбоку. — Этот парень не платит? — Только мне. Чонгук переводит непонимающий и шокированный взгляд с одного на другого. Вместо мыслей снова завывает поток ветра. Весь фоновый шум на время притихает для него: не слышно ни криков шумной молодёжи, ни громкого смеха старой женщины, которая уже пару минут никак не может отсмеяться над чем-то ну очень, видимо, смешным. Он продолжает сидеть на барном высоком стуле; ноги свисают вниз, не доставая до пола, но опора сейчас нужна как никогда. — Это твой бар? — выдыхает Чон. — Что-то вроде того. Небольшой бизнес, — подмигивает он, поправляя едва уловимым движением свои волосы. — Пойдём, зайчик, — Тэхён хлопает его по бедру, которое тут же напрягается. — Нет, — Чонгук спрыгивает со своего места и качает головой, смотря прямо в глаза Киму. Он отходит на пару шагов назад. Падать снова эту бездну, разбиваться о скалистое дно не хочется. Назад уже не выбраться. — Я еду домой. — Как скажешь, — Тэхён лёгким движением поправляет на теле рубашку, и Чон скользит по ней взглядом. Ему идёт как никому другому. От этих мыслей самому себе хочется дать крепкую пощечину. — Я поеду с тобой. Это уже наглость. Это хамство, на которое Тэхён сейчас не имеет никакого права. — Одна ночь, Чонгук. Скажи, куда ты от меня денешься? — он внезапно оказывается непростительно близко, прижимаясь к боку всем телом. Глаза-бриллианты всё продолжают блестеть, прошибать тысячью ударами похуже кинжалов. Имеет. Потому что Тэхён. Потому что до боли в груди.***
Поцелуй меня в губы, это будет наша тайна, я сильно пристрастился к тюрьме под названием «ты».
— Ты стал чаще прибираться, — замечает Тэхён, когда они входят в его квартиру. Удивительно, но машину было где припарковать во дворе — соседской не было, Чонгук поставил свою на их место. Значит, хоть в эту ночь можно будет обойтись без шума за стеной. Однако мысль о том, что, возможно, шуметь будут они, не даёт покоя. — Я просто реже появляюсь дома. — А я думал, это твоя девушка такая заботливая, — разворачивается Тэхён, останавливаясь посреди коридора, складывает руки за спиной. И сладко улыбается, смотря исподлобья. Заигрывает? Чонгук тоже хмыкает, снова чувствуя себя как в то время, когда они с Тэхёном сбегали с пар, чтобы прийти в пустующую от родителей квартиру и тихо, украдкой срывать с губ друг друга влажные поцелуи, ложась на кровать, аккуратно пробираться холодными пальцами под футболки, оглаживая горящую кожу. — Ну и это тоже, — смущённо. Потому что оба знают правду. А в голове всё одно: «Потрогай меня тут»; «Давай, быстрее, отец может прийти пораньше»; «Чёрт, сожми крепче». И от этого вновь пробирает с ног до головы. — Я в ванную? — тихо-тихо спрашивает Тэхён, и Чонгук поспешно кивает головой. — Да, если тебе надо, — быстро теряется он. — Точнее, тебе надо, поэтому иди. Бля, в общем, налево, как обычно, — негромко заканчивает и чувствует, как уши предательски краснеют. А Тэхён смотрит на них и издаёт в кулак смешок. Дверь за ним мягко захлопывается, и Чонгук идёт в спальню, с разбегу падает на кровать. Всё внутри погорело, всё полетело к чертям. Тот мир без Тэхёна, который он так старательно выстраивал, стремительно рушится, хороня их двоих под собой. Это просто уготовленный только для него ад, это личное наказание Чонгука. Он падает вниз, падает долго, и это чувство очень напоминает приближающийся конец. Впрочем, уже не страшно, наверное, так и надо. На языке настоящее пламя; хочется, надрывая глотку, кричать во весь голос, потому что определённо что-то не так. Потому что снова разрушительно больно. Через время Тэхён появляется на пороге, и мрак сгущается только до одного его единственного силуэта — всё остальное неважная остаточная материя. «Разбей меня на осколки», — вертится в голове. Чонгуку очень хочется сказать: «Просто забирай меня под свою власть». Но тоска сжимает крепко лапы на горле — остаётся только задохнуться от собственных чувств в кровавом озере, растекающемся из-под него. Тэхён приближается медленно, и Чонгук думает, что Тэхён и есть мрак. — Я не хочу сопротивляться, — шепчет он. И Тэхён идёт напролом. Его руки везде, ведут невесомо по телу, зарываются пальцами в волосы, сжимая до жжения в корнях. Он сам садится сверху — брюк на нём больше нет, и двигается тягуче-медленно вперёд-назад, съезжая то на бёдра, то на живот. И Чонгук тихо стонет сквозь зубы, потому что невыносимо. Не открывая глаз, ориентируясь по колебаниям воздуха между ними, он находит руки Тэхёна, сжимает их в своих, переплетая пальцы. Всё такие же знакомые и холодные. Отпускает, жарко выдыхая. А Ким склоняется сверху и накрывает его губы своими — потрескавшимися, сухими, но их вкус самый лучший на свете, самый запоминающийся. Ладони на талии сжимают почти до синяков, а потом виновато оглаживают, потому что с искусством надо обращаться бережно, потому что за порчу расплачиваются. Чонгук ведёт языком по шее, вслушиваясь в тихие вздохи, в шум дробно клокочущего сердца. Чувствует руки Тэхёна, проникающие прямо под кофту, спускающиеся вниз, опасно близко к пуговице джинсов. Смазанная секунда — и они расстёгнуты. Ещё одна — и Тэхён просит приподняться его, чтобы стащить джинсы вниз. Чонгук послушно поднимает бёдра и всё ещё пытается вспомнить, как надо дышать. Он не может и, наверное, не хочет. Потому что перед ним Ким Тэхён, который основательно проник под кожу, который яд свой пустил по венам и сам как лучший наркотик. У Чонгука нет времени, чтобы спрашивать, откуда презервативы, откуда смазка, он просто откидывает голову на подушку и наконец-то делает вдох, закатывая глаза. Сжимает веки одновременно с тем, как тонкие пальцы Тэхёна натягивают резинку на его орган. У них свой ритм — они двигаются рвано, по-разному. Тэхён всё продолжает едва заметно улыбаться, вытягивая все соки из Чонгука, двигаясь издевательски медленно, приподнимаясь и останавливаясь на время. Чонгук же — нагоняет ритм, толкается бёдрами быстрее, старается вытянуть больше стонов из Тэхёна. Он сжимает ладони на ягодицах Кима, ударяет по одной почти неосознанно и снова ускоряет движения. А Тэхён сдаётся — приподнимается немного наверх, откидываясь назад на свои руки, и даёт Чонгуку входить в него с той скоростью, с которой он хочет. Вокруг действительно тьма — внутри, по ощущениям, тоже. Она растекается воском по коже, она впитывается в каждую клетку. Чонгука рассудок отдельно от тела. Всё, что происходит сейчас должно остаться одной сплошной эмоцией. Тэхён скулит, когда Чон, удерживая его за талию, толкается слишком быстро, глубоко, невозможно. Ким руками водит по телу своему, оглаживая рёбра, царапая кожу пальцами. — Давай, — темнота комнаты принимает в себя бархатный звук голоса. — Быстрее, Чонгук, — хрипло до одури. До вспышек тёмным по тёмному. Чонгук двигается так быстро как может, чувствует, как Тэхён вытирает капли пота с его лба пальцем. — Блядь, — срывается с губ в последний момент. И бессознательно шепчет «Тэхён». Чонгук замирает в нём и распахивает глаза широко. Кому возносят молитвы? Кому преклоняются миллионы людей? Чьё имя вспоминают сейчас сотни тысяч? Когда вот — божество прямо перед ним, прямо на нём. Задыхается в собственных стонах, срывающихся на хриплый крик, закатывает глаза от обвивающего, врывающегося через кожу насквозь удовольствия. У Чонгука проблемы. У Чонгука Тэхён. Который, подрагивая всем телом, ложится рядом и пальцами оглаживает его щеки — нежно, словно они снова вместе. — Не плачь, Чонгук, — ласковый шёпот рядом с ухом. Тихий, успокаивающий. Тэхён последний раз стирает с его щёк крупные слёзы, обхватывает голову двумя руками и подносит к своей груди, прикладывая осторожно, хрупко. Чонгук старается вслушаться в его сердцебиение, потому что очень хочется успокоиться, но у него получается только задыхаться. — Вытри слёзы, спи. Просто постарайся уснуть, — лёгкий поцелуй в макушку. Так надо. Они друг другу нужны. — Хорошо, — соглашается Чонгук, смотря в окно: на небо, где мерцает россыпь с бессчётным количеством звёзд, на висящую в чёрной вершине луну, на тихое, почти мёртвое спокойствие. — Только усни вместе со мной.***
Чонгук открывает глаза, вдыхая аромат лавандового одеколона. Ему нравилось просыпаться позже Тэхёна, улавливать знакомый запах в пространстве перед собой и быть уверенным, что Тэхён всё ещё где-то на кухне — убивается над тривиальным омлетом. Вот только Тэхёна нет. Чон, обойдя квартиру, возвращается обратно в комнату и смотрит наружу. Дождь. Как в день, когда он осыпался ложью перед самим собой, принося в жертву Тэхёна. Вытаскивает руки из карманов и подходит к кровати, смотрит сломленно на неё — на разворошённую, на которой несколько часов назад остывали два сгоревших дотла тела. Подумать только. Запускает руку под подушку и тихо смеётся: на месте, где всегда лежало кольцо, сейчас пустота. Внутри тоже разгорается великое одиночество космических масштабов. Их расставание было очередной неизбежностью. Распавшимся карточным домиком. Самой правильной вещью в его жизни. Он оседает на пол безвольным трупом, голова без сил опускается вниз, касаясь груди подбородком. Всё правильно. Из груди вырывается громкий вой. Не плачь, Чонгук.