***
Роберт пишет о любви — но совсем не такой, какую привык знать сам Кит. Он пишет об истине — но совсем не такой, в которую Марло готов поверить. Он пишет о Боге — и Марло, поэт Марло, циник Марло, королевский шпион, человек, которого жизнь давно ожесточила и научила прятаться и ненавидеть, не находится что возразить. Он пишет — и Кит Марло, человек, для которого нет ничего святого, кроме разве что пары имён, невольно склоняет голову. В его персональном списке святынь появляется третья строка.***
Кита Марло нет поблизости, когда Роберта хватают люди Топклиффа, нет его и на пытках после ареста — он вообще узнает о случившемся лишь несколько недель спустя. Но почему-то, — Кит горько ухмыляется, опустошая неведомо какую по счёту кружку неизвестного крепкого пойла в безымянной таверне, коих в Лондоне десятки десятков, — почему-то он уверен, что и под пытками Роберт смотрел так же спокойно — будто чувствуя руку Бога на своём плече. А ещё Кит уверен, что такому, как Саутвелл, пытки язык не развяжут. Так кончается лето тысяча пятьсот девяносто второго.***
Глоток вина. Сколько он уже пьёт? Неважно. Кит ненавидит неискренность, наигранность, неестественность; Кит — поэт, и ему ли не чувствовать, когда в словах есть правда, а когда её нет? А ведь Роберта Саутвелла обвиняют в распространении ложной веры, и ему этого светлоглазого проповедника ненавидеть бы всей душой… да вот только обмана в его словах Кит не чувствовал — никогда. Ещё глоток, невнятное ругательство. Кит ненавидит предателей, а Роберта Саутвелла обвиняют именно в предательстве — в государственной измене. И хоть за это бы возненавидеть его — вот только назвать Роберта предателем у Кита язык не поворачивается. Других — да, и в особенности ту, что выдала проповедника палачам Топклиффа; о, её Марло ненавидит всем сердцем. Да и самого Топклиффа с ней заодно. Но Роберта — нет. Перед глазами мутится от дрянного вина, которого Кит за вечер выпил явно больше, чем следовало бы, и закопчённые доски стен кажутся каменной кладкой, а тесная грязная каморка — холодными застенками Тауэра. Какая ирония: буйный гуляка Кит не бывал там в качестве узника ни разу, а вот Роберт — спокойный Роберт, святой Роберт с его чистыми глазами, сдержанной улыбкой и прямой спиной — уже не выйдет оттуда никогда… …осколки разлетаются по комнате.***
Над Тайберном дует пронзительный ветер, заглушая гомон толпы; но один голос — ровный и гулкий — он перекрыть не в силах. — Милосерден Господь, и Ему одному дано исчислить грехи наши, — Роберт Саутвелл — отче Саутвелл, просто Роберт — с улыбкой глядит на холодное февральское солнце, и крестится связанными руками, и так он спокоен и безмятежен, словно и не его везут на мучительную позорную казнь; и весь Тайберн склоняет головы в молчании, не в силах взглянуть в лицо приговорённому. Бог есть любовь, Бог есть милосердие, Бог есть всепрощение… Не об этом ли ты говорил так часто? Шею Роберта Саутвелла — иезуита, поэта, проповедника — охватывает петля. Видно, всё это правда. Видно, и впрямь милосерден Тот, Кого ты так любишь, отче Саутвелл, Роберт, Роберт, взгляд твой бесстрашный, сердце чистое… Знаешь, я ведь любил тебя, Роберт. Ты священник — так выслушай же мою исповедь: я любил столь многих… но по-настоящему — лишь троих. Первый был моим королём, тем, перед кем я преклонялся — и кого оплакивал горше всех; второй был моим ангелом, моим сердцем, страстью моей и опорой, и я боялся своей любви к нему, а без него — не мог даже дышать… А ты — ты был святым, и всё, что мне было дано, — целовать твою руку, упираясь коленями в собственный ад, и тщетно пытаться понять, отчего во взгляде твоём человеческом вижу — небеса. — In manus tuas, Domine… Видно, и впрямь милосерден Он, раз позволил мне не видеть твоей казни. Лучше нож в глазницу, чем смотреть на святое твоё изуродованное тело и знать, что погас твой ровный свет. Может, кто и заслуживает твоей участи — но только не ты, Роберт, отче Роберт, святой Роберт, только не ты, в чьих глазах я увидел небо… — …commendo spiritum meum. ...Роберт!.. Двадцать первое февраля тысяча пятьсот девяносто пятого. Кит Марло уже два года как мёртв.