Не возвращается

Когда Кас уходит, Дин думает, что это к лучшему, что им обоим действительно нужен перерыв, что всё наладится, но только немного позже. Дин почему-то забывает о том, что ему тоже свойственно ошибаться. И что за ошибки они всегда платят цену непомерно высокую. Но когда Кас уходит, Дин смотрит ему вслед. Молча. Какая-то часть внутри него задыхается от приступа паники и болезненно-истошно кричит: «Не отпускай его!» Но Дину очень больно. А ещё сложно — тащить на своих плечах все свалившееся. Он слишком раздражен, слишком зол: на всех и на всё, на Чака, на Каса, а потому этот голос сердца категорически слушать отказывается. Когда Кас уходит, его другая — эгоистичная — часть говорит: «Он вернется, и в этот раз тоже, он ведь всегда так делает». Поэтому Дин позволяет гневу взять верх, остаётся на месте и просто слушает, как скрипят двери бункера. Кас не возвращается. Они с Сэмом отслеживают его по телефону, который Кас все же оставляет при себе. И когда они находят сигнал, Дин уже все знает. Но отказывается верить. «Тебе плевать», — слышит он голос ангела в своей голове, пока они едут по найденному адресу. Дорога — единственное, что позволяет контролировать расшатанные нервы. Сэм благоразумно молчит, и Дин благодарен ему за это. Все разговоры потом. Когда они добираются до места, Дин стискивает руль до побелевших костяшек. Он просто-напросто не готов. Но нельзя прятаться вечно. «Я мёртв для тебя», — звучит колоколом, когда Дин открывает двери машины. «Мои силы исчезают», — отдаётся эхом в висках, когда Дин делает самых тяжёлых четыре шага. И видит. Снова видит это. Такие же чёрные отпечатки крыльев, даже почти то же положение тела. Но все дело в глазах, в которые Дин больше никогда не сможет посмотреть. В этом все отличие. Вместо глаз остаются только чёрные выжженные провалы. И, наверное, этот момент доламывает Дина. Он приходит в себя, только когда Сэм бьёт его по щекам и просит отпустить тело. А Дин едва ли может вспомнить, как подошёл к нему, как опустился на землю, как уложил его к себе на колени. — Дин, пожалуйста, отпусти его, — умоляет Сэм, стирая рукавом слезы. Влагу от собственных Дин не ощущает. — Дин, — снова зовёт Сэм, — прошу тебя, нам надо спешить. И Дин помнит, знает это. Знает, что снова надо всех спасать. И не знает, спасёт ли теперь кто-нибудь его самого. — Да. Да, Сэмми, идём, — говорит он, наконец разжимая руки. Но они должны позаботиться о Касе. «О его теле», — поправляет сам себя Дин. Хотя бы о нём. Потому что в остальном и Дин, и Сэм бесконечно опоздали. Сжечь тело Дин не позволяет. Он не в состоянии вынести это во второй раз. — Сэм. Нет, — всё, что он может произнести. Сэм понимает. Сэм не спорит и тоже берётся за лопату. Дин думает, что пусть лучше сгорит хоть вся земля, но время на могилу он выделит. Так они и поступают — просто хоронят его. И вот оно, понимает Дин, — прощание. Самое худшее из всех возможных. Дин приезжает к могиле сразу же, как только удаётся вырваться — через два долгих, бесконечно мучительных дня. Сидит у потревоженной земли, не в силах ни сделать что-либо, ни сказать. Ему есть что, так много слов и так много извинений, но сейчас уже не надо. Даже молитвы не помогут. Касу вообще теперь ничего больше не нужно. Так что Дин ставит на эту могилу деревянный крест. И царапает ножом «Кастиэль». А потом оставляет под именем ещё одно слово. Такое не пишут на могилах и надгробиях, это лишено всякого здравого смысла. Это на самом деле даже страшно, ведь так он будто навечно привязывает Каса к этому месту. Но так же он помнит, что призрака бояться не стоит. Ангелы не возвращаются таким способом. Ангелы вообще больше никак не возвращаются. Он чувствует, что должен. Должен оставить — нож жжёт его пальцы — это слово. Хотя бы здесь. Потому что не успел сказать его. Дин пишет: «Останься».