Эскелю не везло с женщинами.
И дело было даже не в роде его занятий, не в кошачьих глазах, измененных мутацией, не в страшном шраме, уродующем левую половину лица. Нет. Все это играло роль в делах иного рода, когда твоя внешность - то единственное достоинство, на которое обратит внимание красавица, решая, согласна ли она разделить с тобой постель этой ночью. С такими женщинами: женщинами, не ищущими долгосрочных отношений, проблем у ведьмака не было.
Возможно, и здесь удача отвернулась от него - пусть он и был похож на Геральта словно брат-близнец, их жизненный путь сложился по-разному. Он - простой ведьмак. Не убивает драконов, не братается с королями, не спит с чародейками, пахнущими сиренью и крыжовником. Эскель не глуп и прекрасно понимает, что он не умрет в своей постели, в изголовье которой будет стоять любящая жена. Ведьмаки так не умирают, ведьмакам не пристало искать счастья, о котором мечтают молодые кметы: тихого, теплого и спокойного. У них иная цель в жизни, иной путь, иное Предназначение, если будет угодно. Предназначение, играющее с ним в жестокую игру.
Он уже и не помнит, что подсказало ему просить с Адемейна "то, что уже дома имеешь, но о чем не знаешь": судьба ли, предназначение - какая, в сущности, разница, помнил лишь как сильно натягивал поводья, коль дорога сворачивала к Каингорну. Эскель всегда проезжал мимо, вихрем проносился по дорогам, не позволяя себе остановиться. Он думал, что сбросил с себя тяжкий груз, разорвал крепкие путы Предназначения, намертво связавшие его и Дейдру. Как же он ошибался.
Она пришла к нему через двадцать лет. После ведьмак очень сильно жалел, что не послушал Весемира - стоило выдать княжну Сабрине сразу, возможно тогда бы внутри не было этой тяжести, обиды на дитя-неожиданность, не стихающей с годами.
С девчонкой ему не повезло.
Потом была Цири. Она появилась в Каэр Морхене вместе с Геральтом: пепельноволосая, с огромными зелеными глазами, не по-детски внимательно глядящими на встретивших у ворот ведьмаков. Он почти не принимал участия в ее тренировках. У подопечной Белого Волка и без него было достаточно учителей. Эскель наблюдал, подмечая все больше и больше странностей в поведении девочки. Именно он предложил обратиться к Трисс Меригольд, когда изумрудную зелень глазенок затмила неясная мутная пелена, а девочка заговорила чужим голосом, пообещав Геральту и Койону "смерть от зубов".
В памяти Эскеля она отпечаталась именно такой: бойкой и своенравной, едва вошедшей в подростковый возраст, сбегающей от нередко засыпающего над книгами постаревшего за эти годы Весемира, чтобы потренироваться на гребенке или маятнике. Такой она могла бы остаться, если бы однажды к ним в крепость вместе с запахом сирени и крыжовника не ворвалась Йеннифэр. Если бы не заняла гостевую в башне, с ужасным грохотом выкинув расшатанную, но все еще не без оснований считавшуюся лучшей во всем Каэр Морхене, кровать из окна. Если бы через несколько дней не явился Геральт с уродцем, перекинутым через седло Плотвы.
Она похорошела. Изрослась, превратилась в настоящую девушку, обзавелась шрамом, уродующим правую щеку, однако не столь сильно выделяющимся, почти зажившим, по краям зарастающим розоватой кожей. Эскель по прежнему в стороне, наблюдает за ней, стараясь не привлекать ее внимания. Недолго, они должны готовиться к битве с Дикой Охотой, по пятам идущей за ней. Защитить ее любой ценой, укрыть, спрятать. Даже в обычно спокойном тоне Белого Волка проскальзывают непонятные, неизвестные Эскелю эмоции, когда он говорит об этом собравшимся в крепости. Что-то отзывается в ведьмаке на эту речь. Что-то, чего он не может - или не хочет - понять.
***
Воздух стынет, а рваные вдохи-выдохи, вырывающиеся из легких, превращаются в облака пара, явственно-белыми пятнами выделяющимися на фоне ночного неба. Они уже здесь. Эскель тянется к мечу, вынимая тот из ножен и встает в стойку. Четверо солдат и навигатор. Удар за ударом резким лязгом разбивают воцарившуюся тишину. Их силы почти равны - он отражает все атаки Эскеля, а ведьмак дает ему возможность задеть себя лишь один раз, пока он не оказывается у него за спиной, единым ударом пригвоздив к заиндевевшей земле.
Ведьмаки никогда не умирают в своей постели - думает было Эскель, краем глаза замечая яркую зеленую вспышку подле себя, а после слышит все тот же лязг мечей. Видит перед собой руку в темной перчатке. У него нет времени на благодарности. Сейчас.
***
Цири в его памяти уже другая. Высокая, статная, со все теми же яркими зелеными глазами и пепельными волосами. С профилем, будто сошедшим с аверса монеты. На похоронах Весемира Эскель все еще наблюдает за ней, будто стараясь запомнить больше. По кусочкам собрать наиболее яркий образ. Такой, что долго еще сохранится в памяти.
Начищая свой меч после битвы ведьмак думает об оставленном Дейдрой шраме, о твердой подмерзшей земле и собственном напрочь сбитом от удара дыхании. Думает о Геральте, о том, как далеко тот способен зайти, чтобы защитить свое дитя-неожиданность.
Ты ей в отцы годишься - наконец проскальзывает в голове и Эскель дергает вздернутым уголком изуродованной шрамом губы. Он и не претендует. Его место в стороне от нее. Ведьмак вкладывает клинок в ножны. Он так и не поблагодарил Цири.
***
Эскель пришпоривает Василька, сильнее вцепляясь в поводья. Его второе дитя-неожиданность, некогда маленький жеребенок, превратился в выносливого и быстрого коня. Он больше не вернется в Каэр Морхен, не увидит как Геральт и Цири играют в снежки во дворе крепости, как она тренируется с расколдованным Авалак'хом. Он банально сбегает, проносясь по дороге вихрем, как некогда несся мимо Каингорна.
Он больше не увидит Цири. Не будет больше чувствовать того, что не должен, не будет поддаваться соблазну лишний раз поймать краткий взгляд глубоких изумрудных глаз.
Эскелю никогда не везло с женщинами. В этом ли его собственное Предназначение? Или же все это - часть чужого? Ведьмак не знал ответа. Да и не хотел знать.
