Трясёт

Раньше колония гортхов была не очень большая, их где-то сто пятьдесят было. Точно никто не считал - некоторые уходили куда-то, кто-то возвращался, кто-то не возвращался или возвращался лет через сто, когда уж и забывать начинали, как зовут. Пару раз случилось, что приходили незнамо кто и оставались жить. Их спрашивали: «откуда?» Те рукой обычно махали в сторону: «оттуда». «Трясёт у вас?» «Везде трясёт» Сначала колония на побережье жила, Блытух был главным. Раз в тридцать-пятьдесят лет кто-нибудь обязательно заводил хлиза – тогда гуляли всей колонией. Жили в целом хорошо, но трясло. Не успеешь жильё отстроить, тряска его уже разрушила, а цунами смыл в море весь стройматериал. Тогда перебрались на плато. Там тоже потряхивало, но меньше, и волн, естественно, никаких. А стройматериала – завались. Понастроили себе хором! Друг перед другом выпендривались у кого шире да выше, кто больше всяких штуковин напридумывает. Довыпендривались. За триста с лишним лет – ни одного хлиза! То не до них было – строились все, а когда хоромы понадобилось чем-то заполнить… оказалось, в округе совсем нет пульхи. Вообще, на всем плато. За ней надо было ходить опять к морю, или в горы. Блытух предложил тогда организовывать длительные экспедиции и всем собирать пульху. А потом общественным порядком решать, кому хлиза заводить. Ну, или по очереди как-то. Блытух, кстати, на новом месте главным оставался. Но его предложение не прокатило – как-то влом показалось столько сил затратить на поиск и добычу пульхи, а хлиз потом в чужом доме бегать будет? - Ну, по очереди давайте, - увещевал Блытух. – Самые поздние получат своих хлизов не дольше, чем через тысячу лет. На него смотрели, как на тряхнутого, и даже посылали на шеш. И стали всё чаще уходить из колонии. А потом однажды один из колонистов, звали его, кстати, Пистюх, вернулся лет через пять с хлизом в корзинке и заселился в свой старый дом. Тут же весь народ сбежался (Блытух первый) и давай трясти его, откуда хлиз. - Ой, отвалите, - сказал Пистюх, - в горах полно пульхи, я четыре года днём и ночью вкалывал – пульха первосортная и хлиз созрел меньше чем за год. Я устал, пошли на шеш. Пистюх был гортхом простецким и за просто так выложил координаты местности, только б отвалили. Там холодно было и трясло, но он вырыл себе пещерку в пазальте и перекантовался. И все, кто не ленивый, подался в те горы. Блытух первый попёрся и умудрился организовать вахтовую добычу. Что, впрочем, и впрямь было удобно. Через сто лет колония прилично разрослась и составила 211 гортхов. Но всему хорошему рано или поздно всё равно приходит шешдец. Через плато прошла одна большая трещина, оно распалось на две половинки, и половинки стали ходить взад-назад и стукаться. Не очень часто, но заебло. Те вахтовики, что в горы ушли, не захотели возвращаться. Наверное, всех подбил молодой Дрымц: я, говорит, заебался вкалывать – в горах пульху добывать, на плато дома заново строить. Ишь чего Блытух придумал – отстроился сам, помоги соседу! А я и в горах нешешово устроюсь – пазальт пластичный, его тряска не рушит. Я уже придумал как камеру с хлизом в породе зафиксировать, чтоб, значит, среда оптимальная. В том-то и дело, что среда… В горах холодно же. Но ведь у Пистюха хлиз нормально развивался и уже через двадцать лет гортхом стал. А хлизы не каждый раз в гортхов вылупляются, примерно в сорока процентах. Блытух назвал Дрымца асоциальным элементом. Но, как оказалось, почти все в колонии были такими элементами и почти все рванули либо в горы, либо к ним поближе. Те, кто остался, сами почувствовали себя асоциальными, и Блытух тоже, потому как главенствовать стало не над кем. Как говорится, не шешдите, да не шешдимы будете. Ну, это всё предыстория. А вот сама печальная история про одного гортха, которого звали Устюх, и он перебрался с плато в горы, когда Блытух туда засобирался. Он не был асоциальным элементом, ему не нравилось жить в одиночестве. Устюх напал на жилу, и за год прилично накопил пульхи. Потом пошёл к Дрымцу, чтобы тот показал ему устройство камеры для хлиза, где бы хлиз не замерз, развиваясь в окружении пазальта. Дрымц сразу поинтересовался, где он так быстро насобирал пульхи. - Так я жилу нашёл. - Чё, сказать не мог? Я тут по ручьям фильтры поставил, песок просеиваю… - Но тогда и я бы так быстро не собрал, жилы бы на двоих не хватило. - Ах, вот ты как! Шешуй отсюда, сам кумекай, как хлиза не загубить! Лучше б Устюх поделился накопленным, или не торопясь обдумал свою камеру. Но ему очень хотелось побыстрее обзавестись хлизом, поэтому решил делать камеру по старинке, из порца с сильбитовой пароизоляцией, а закрепить её не в пазальте, а в более рыхлом песчанике. За работой его увидел Тремах, а вечером притащил к Устюховой пещере своего сожителя, имя которого никто не старался запоминать, так как он пришлый был, а Тремах сходу начал его звать Красавой – так и закрепилось. Эта парочка ни с того ни с сего стала выпрашивать у Устюха половину закладки, мотивируя тем, что Устюх везучий и быстро ещё доберёт, а им невтерпёж уже, потому как у них типа любовь и хлиз позарез нужен. Устюх, если честно, ещё после разговора с Дрымцом был весь на нервах. К тому же его оскорбило то, что в обмен на пульху ему была предложена пещера Тремаха и Красавы – несомненно удобная и просторная, с уже готовой атомной печкой, чтобы выпекать в ней что хочешь. А его пещерку обозвали говном. - Это ваша печка – говно, и всё, что из нее выходит, - ответил Устюх. – И мне хлиз не меньше вашего нужен, а вас и так двое, вам не скучно. А ты, Красава, сам ведь недавно хлизом был, а туда же! Короче, распрощались на взаимных оскорблениях. Устюх поспешил сделать закладку и долгое время даже из пещеры не выходил – почему-то в его голове засела мысль, что кто-нибудь постарается закладку стибрить в его отсутствие. Но вот, наконец (дело было летом, потеплело, ага), Устюх заметил, что пошла реакция, закладку можно смело назвать зарожденцем, а такое уж точно не умыкнут – это ж сразу будет по хлизу видно, кто его закладывал. И он стал выходить на прогулки. А однажды, пока он бродил, скалы хорошо потрясло, и по возвращению Устюх обнаружил, что ниша из песчаника в его пещере обрушилась, похоронив под собой камеру. Гортх в ужасе принялся разгребать завал, пока не извлёк обломки камеры с расплюснутым в лепешку зарожденцем. Почти хлизом уже. Исторгнув ужасающий вопль, он упал на обломки своей мечты и затих. На вопль кое-кто подтянулся из бывших колонистов, постояли, посочувствовали. Блытух пришёл – видно, кто-то выложил в общий доступ чужое горе. - А, вот вы где, - сказал бывший глава колонии. – Тут такое дело: в предгорьях припёрцы высадились и заняли мой дом. Все сразу оживились: припёрцы были редким явлением, да чтоб ещё под самым носом высадились – когда такое было! Чтобы поглазеть на них, шли шеш знает куда, и часто не заставали уже. Трясло ведь, а припёрцы как нарочно выбирали места самые сейсмонеустойчивые. Порядочный гортх прётся за тридевять земель, и только затем, чтобы посмотреть на обломки чужого корабля в какой-нибудь расщелине. - Ух ты, припёрцы – давненько не было! – сказал Красава. – А какие они? К нам как-то прилетали какие-то безголовые, с щупальцами по всему телу. А у этих есть головы, Блытух? - Посмотрите на них! – возмутился бывший глава. – Я им говорю: меня из дома выгнали, пуляли в меня плазмой, между прочим! А они тут стоят столбами, вопросы задают! Айда за мной, здесь-то ничем уже не поможешь, как бы и там поздно не стало. Кстати да, опять начало трясти. Когда подбежали к месту высадки, мелковатые припёрцы в ужасе метались между своим кораблём и домом Блытуха, который использовали, видимо, под склад. И не понятно – то ли грузили всё обратно в корабль, то ли продолжали выгружаться. Появление аборигенов только добавило паники. С испугу, не иначе, припёрцы ящики свои побросали, достали плазменные пушки и давай шмалять по гортхам. И плазма их жглась довольно больно. Были они занятные и с головами, на головах шлемы, но полупрозрачные, и видно, что не уродики какие-нибудь – и глаза, и рот имеются. Но без подробностей. Пока глазели на них, произошло два события: Красава вдруг заорал благим матом, что ему шерсть подпалили и он оглох, и тряхнуло тут особо сильно – корабль припёрцев дал крен. Нет, мало этого было – пошёл с горы селевой поток. Гортхи скумекали, что дело швах, отлавливали припёрцев, выуживали из-за камней, за которыми те прятались и вели огонь, и закидывали их в корабль. Блытух споро освобождал от ящиков свой дом и пихал эти ящики в шлюз, вперемежку с припёрцами. Управились за считанные минуты, корабль с натугой взревел, сопла полыхнули несильно, но видимо тяги оторваться от поверхности хватило. Гортхи какое-то время провожали взглядами быстро удаляющуюся громаду инопланетного корабля. Встреча и на этот раз получилась скомканной, но горячей. Кое-где в русле селевого потока виднелись изувеченные тела припёрцев. Красава ныл, что ему ужасно больно. - Да заткнись, - не сдержался Дрымц. – Ты ведь просто перед Тремахом выделываешься, хочешь, чтобы тебя жалели. А у самого только пара сенсорных волосков оплавлена. - «Пара»? Это «пара»!? – Красава принялся оттягивать уши и всем показывать. Тремах, разумеется, его жалел и успокаивал. Какое-то время не расходились ещё, осматривали тела, дивились. Блытух сорганизовал себе помощников – привести дом в порядок. Если честно – припёрцы засранцами оказались. Поутру погода была хорошая и совсем не трясло. Многие опять подтянулись к месту вчерашних событий и языками чесали. Блытух важничал и вроде бы нехотя раз за разом пересказывал, как первым напоролся на инопланетную мелюзгу. И тут подошёл Пистюх и говорит: - А пойдёмте, чё-то покажу. И таким тоном сказал, что ясно стало - дело нешуточное и в общий доступ не годится. Блытух и ёщё пятеро гортхов пошли за Пистюхом, и по дороге тот им рассказал, что ходил к Устюху, ну, чтоб морально поддержать в горе. И обнаружил в его пещере живого ещё припёрца. Устюх вытащил его из селевого потока и умыкнул к себе, и сейчас сидит и пытается как-то починить. Взволнованные новостями, гортхи подошли к жилищу Устюха. Тот действительно сидел в ярко освещенной комнате (не иначе всю ночь синтезировал фотонные потоки), держал на коленях тельце припёрца и бездумно разгибал и сгибал конечности. Конечностей было всего четыре – две, условно говоря, ноги, и две руки. Условно говоря. Они сгибались в произвольных местах и под произвольными углами. - Так не должно быть, - сказал Устюх и перевёл взгляд на незваных гостей. - Чего надо? - Ты зачем его приволок? – воскликнул гортх по имени Шучих. – Он же у тебя помрёт теперь. - Не помрёт, он уже несколько часов нормально дышит, почти без остановки. И вот тут у него мягкий такой мешочек (Устюх ткнул пальцем в точку на теле) – он гоняет питательную жидкость по телу, почти бесперебойно. Осталось разобраться, как у него устроены ручки и ножки, и собрать их правильно. - Зачем, чудила! – не сдержался Пистюх. – Заняться не чем? Пещеру, вон, ремонтируй. Если б ты его сунул в ихний корабль, припёрцы сами бы чинили, они хоть знают, что к чему. - Нет, они не знают, - тихо, но твёрдо сказал Устюх. – Они таких как он оставляли, так что зря вы их пихали назад. А я разберусь и оставлю себе. - Припёрца?! – ахнули все. - Был припёрец, а теперь он моим хлизёнышем будет, я его выхожу и выращу. Из него ещё гортх может вылупится. Очевидным было, что Устюх от горя двинулся. Непонятно только, что с этим делать. Блытух возомнил о себе невесть что и решил поправить ситуацию. - Устюх, он никогда не станет гортхом. И на хлиза он похож не больше говна, сам посмотри. Рук-ног маловато, шерсть редкая, да и не везде, сенсорных волос вообще нет. Я не пойму, как он раньше выживал. А с такими травмами долго не протянет. - Мы все сочувствуем твоему горю, - поддержал Пистюх, - но ты молодой ещё, обязательно заведешь себе нормального хлиза, из своего собственного биоматериала, а не из этого… набора для атомной печки. - Я думаю, что выскажу общее мнение, - важно сказал Блытух, - мы все тебе поможем с добычей пульхи. - Всё сказали? – поинтересовался Устюх. – Теперь шуруйте отсюда. Отвлекаете. Стало ясно, что одними словами больного не вылечить. Поэтому дошли до соседей – Тремаха с Красавой, обсказали ситуацию и попросили присмотреть. Те махом рванули, едва не лопаясь от любопытства, но вернулись быстро - Блытух с компанией не успели разойтись. - Там шешдец, - сказал Красава, - сидит над этим… хлизиком сладким называет и уговаривает потерпеть. А припёрцу, по-моему, всё до светильника, он помирает. - Я ему пообещал атомную печку, - хмурясь, сказал Тремах, - а то его «сладкий хлизик» скоро превратится в сосульку. Кроме того, может получится синтезировать новые косточки, взамен поломанных? - Ага, давай, потакай его загонам, чтоб трёхнулся окончательно! – разозлился Шучих. – Если хотим помочь, надо вернуться и забрать у Устюха припёрца, и добить! - Не позволю трогать разумное инопланетное существо! – закричал Блытух. - А кто тебя спросит? Ты так-то не глава больше. - А вы! Вы совсем одичали, отказавшись от колонии! А я ведь знал, что так и будет, скоро позакрываетесь от общего доступа, и мигом деградируете… Идея закрыться от общего доступа никому раньше в голову не приходила вообще-то. Ровно до этой ночи. Потому что, промучившись до темноты с припёрцем и не дав ему ума, Устюх решил забить на свои обидки и залезть в общий доступ в надежде собрать нужную информацию. Сначала (ещё до полуночи) всем пришло сообщение: «Как включить эту долбанную печку?» «Печь включена, можно закладывать» - ответил Тремах, решив, что от помутнения в башке Устюх забыл, кто именно ему печь давал. Примерно в час ночи опять-таки всеми гортхами в радиусе ста км. было принято новое сообщение: «Почему при закладке идентичного по атомной решетке материала на выходе получаю костную ткань другого цвета? (оранжевого)» Естественно, большая часть гортхов вообще не всекла, о чём речь, и какому долбоёбу пришло в голову ночью выпекать костную ткань. Но кто-то сориентировался и ответил: «Потому, что материал НЕ идентичен, долбоёб!» Ещё через полчаса новенькое: длиннющая формула по-видимому какой-то белковой молекулы и подпись к ней: «Из чего это можно синтезировать?» Ответы посыпались сразу же и дружно. На первом месте по числу совпадений было: «Из говна!» (или: «из своего говна»), затем несколько вариантов «из своего шеша (своих мозгов, своей кончи и т.д). Ещё варианты: «дайте поспать!», «ложись спать, урод!» «не успокоишься – приду, набью морду». И только один ответ содержал в себе перечисление нужных компонентов и приблизительные пропорции. Ещё через час: «Я заменил ему косточки, но почему-то мышечный мешочек перестал гонять питательную жидкость, дыхания нет, что делать?!!» Как-то подозрительно быстро пришёл совет вручную качать мышечный орган и принудительно вдувать воздух – кто-то из аудитории начал проявлять интерес и (или) сопереживание. Минут на двадцать наступило затишье. «Шешдец, я случайно проколол ногтем мешочек, и питательная жидкость протекает!» Утомленный народ предпочёл отключиться от общей сети и наконец поспать, но многие ещё не однократно ощущали грубое вмешательство в своё сознание примерно до четырех утра. Потом всё как отрубило. Но, понятное дело, ночка выдалась та ещё, и некоторые забили на возможность отоспаться утром и с ранья пошли искать виновника ночного бдения. Устюха ещё ночью сдал кто-то обозленный, и теперь у его пещеры собралось не меньше десятка гортхов. В пещере в полном молчании суетились двое: сам Устюх и Дрымц. На операционном столе попой кверху лежал припёрец, демонстрируя всем желающим обнаженный позвоночник с позвонками разного цвета. - Еба-а-ать! Они его распотрошили! – ахнул Шучих. – Я, по крайней мере, предлагал прикончить быстро. - Обломись, моему хлизу лучше, - ответил Устюх. Они осторожненько перевернули припёрца на спину. Под удивленные возгласы тот медленно открыл замутненные страданием глаза. - Видали, какие красивенькие у нас глазки, - умилённо сказал Устюх. – Голубые. Расходились в подавленном состоянии, кто-то осуждал Устюха с Дрымцем за негуманность, кто-то предлагал взвалить решение проблемы на Блытуха. Он же был когда-то главным. Блытух будто услышал (а может мысль и пустили в общий доступ), и, выспавшись, радостно прискакал к Устюху. - Ну что, синтезировал новый мешочек? Я предложил бы условно называть его сердцем. И не загоняйся, что все новые ткани отличаются по цвету – полной идентичности всё равно не добьёшься, - высказал он умную мысль. - Нас это уже несколько часов не парит, - ответил Дрымц. – Функционирует же. Как думаете, если со временем, как оклемается, попробовать подсоединить к нему недостающие конечности? С четырьмя он не долго протянет. - Хм, мысль интересная. А ты чего здесь? - Чувствую вину, искупаю, - коротко пояснил Дрымц. Дрымц среди бывших колонистов был самым предприимчивым и башковитым, так что припёрец попал в надежные руки. Сейчас он весь был утыкан прозрачными трубками, вливающими в его мягкое тельце питающий раствор приятного жёлтого цвета. Голубые глаза припёрца периодически закатывались, а по вискам стекала прозрачная жидкость непонятного назначения. К вечеру Блытух прислал всем приглашение на собрание, и в кои-то веки бывшие колонисты собрались почти полным составом. Бывший глава предложил проявить толерантность к странной причуде Устюха, морду ему за ночные выходки не бить, и впредь в помощи не отказывать. С последним пунктом не все согласились. А может нам всем припёрцев завести? – спросили некоторые. А вы уверены, что они безопасны для хлизов? После диспута остановились на «поживём – увидим», и разошлись. Устюх, как и предугадал Шучих, от проявленной толерантности всё больше шизел, запретил в своем присутствии неполиткорректное слово «припёрец», велев заменять его исключительно «хлизом». Ну, или хлизиком, или хлизёнышем. Хлизик сам шевелиться начал только после третьей замены питательной жидкости в его теле. Открытый позвоночник прикрыли более прочными мышцами и кожей, и теперь ярко-оранжевая спинка припёр… хлизика забавно выделялась на бледном фоне остального тельца. Голубые глаза прояснились и больше не выражали одну боль. Но теперь, к недоумению Устюха, они выражали испуг и даже злобу. А ведь редкий гортх проявлял столько любви и заботы к своему хлизу, как Устюх к своему… хлизу. Практически с рук не спускал. Пещеру отремонтировал и расширил, набил барахлом всяким не особо нужным, только б хлизику было приятно. Дрымц помог собрать небольшую атомную печурку, и теперь Устюх без продыху пытался синтезировать подходящую питомцу пищу. А тот кривился, плевался и смотрел злобно. И молчал, только иногда шипел и стонал. Устюх припомнил, что припёрцы во время тряски и схода сели что-то кричали друг другу, значит, речь по идее должна быть развита. Осмотр голосовых связок хлизика ничего не дал, кроме осознания, что что-то не то они с Дрымцем насинтезировали. Тогда показалось логичным не выдумывать того, что в принципе знать не можешь, а переделать голосовой аппарат хлизика по образу и подобию гротхского. Результат обескуражил Устюха. Похрипев, посипев и прокашляв пару недель, хлиз неожиданно сходу выдал целую серию разрозненных слов… впрочем, с прослеживаемой логической связью. Он сказал: шеш, жопа, долбоёб, ебать. Устюх почувствовал себя не уютно и перестал пускать к себе гостей, которые и раньше в забывчивости называли его хлиза «припёрцем», а уж теперь… -Хлизик, маленький мой, сладенький, нельзя так говорить, - ласково уговаривал Устюх. - Я не хлизик, мудила, - хрипел питомец, и голубые глаза его смотрели с ненавистью. Через два месяца затворничество Устюха нагло нарушил Дрымц. - Я пришёл узнать, как чувствует себя твой, условно говоря, хлиз, - с порога заявил он. - Нормально, набрал в весе, самостоятельно передвигается, - ответил Устюх. - Дополнительные конечности прижились? - Ручки хорошо прижились, а ножками он всё равно только двумя пользуется, а остальные по полу волочит… - Что вы сделали со мной, ёбаные жопы, - проскрежетал совсем немелодичный голос, условно говоря, хлиза. Дрымц умудрился сохранить невозмутимость. - Если твой хлиз разговаривает, значит, есть большая вероятность вылупления из него гортха. По виду Устюха можно было понять, что он сильно сомневается в такой вероятности. - Что, уже разлюбил его? – без тени насмешки спросил Дрымц. - Нет, никогда! – ответил Устюх. – Он - мой маленький хлиз, я всегда буду любить его и заботиться. А если… если и впрямь есть возможность вырастить из него гортха… - А почему нет? Не скоро, конечно, в нём ещё до шеша менять надо, но лет через сто, а может и раньше… Хлиз громко застонал, неуклюже сполз со своей лежанки и стал биться головой о стену. Этот совсем неподходящий момент выбрали Блытух, Красава и Тремах, чтобы тоже явиться на разборки – почему Устюх от всех прячется и скрывает своего, условно говоря, хлиза. - Привет, Устюх. Чего это твой хлиз головой бьётся о стену? – спросил Блытух. - Это он так играется. - А это не опасно? - Нет, после того, как я заменил ему лобную кость на потвёрже. Хлизик оставил свою игру и вперил голубые шарики в бывшего главу. - Слышь, хоть ты скажи ему, мудаку: если он ещё что-то захочет мне поменять, то пусть с шеша начнёт! Прикрутит побольше, чтоб я ему жопу в лоскутья, в…в пазальтовую крошку… Гостей как ветром выдуло. Устюх с размаху влепил все шесть ладоней себе в рыло да так и остался стоять. - Ай-яй-яй, какой нехороший хлиз, - покачал головой Дрымц. – Тебя следует поставить в угол или даже оставить без сладкого. Хлизик сам заполз в угол и украдкой сверкал оттуда глазами. Устюх отнял две ладони от лица и сказал: - Скажи мне, Дрымц, ты когда-нибудь видел неласковых и непослушных хлизов? Дрымц пожал плечами: - То, что не видел, не означает, что их в принципе нет. Послушай, у тебя НОРМАЛЬНЫЙ хлиз, просто ты его избаловал. Научись быть строже. - Я не смогу, - вздохнул Устюх. – Когда вспоминаю, как он лежал на моих коленях, весь израненный, едва живой… И мне предлагали выкинуть его, и только ты, ты один оказал помощь… Дрымц мгновенно оказался рядом и взял пару верхних рук Устюха в свои. - Я понял тебя, - сказал он. – Хорошо, если ты не можешь, строгим буду я. - Ты? При чём тут ты? - При том, Устюх, что твой хлиз не осознаёт, что никаких прав на твою задницу не может иметь в принципе. Но если он увидит, что она уже занята… - Но… я никогда не думал об этом, - растерялся Устюх. - Ну так подумай! Ты же сам понимаешь, что проблемного хлиза сам не потянешь. Ему до шеша надо ещё рук-ног доращивать, весь ливер перестраивать – справишься сам? Вон, даже с голосовыми связками накосячил, сам, поди, видишь. - Дрымц, на шеш мы тебе такие нужны? – опуская глаза, прошептал Устюх. - Нужны, – ответил Дрымц и крепко обнял его. - Пидоры! – проскрежетало из угла. В десятке шагов от Устюховой пещеры стояли Блытух, Красава и Тремах и громко спорили. Потихоньку трясло, но набирало обороты, и гул зарождался в недрах гор. - При чём тут социальная дезадаптация на фоне деструкции самого социума? – кричал Красава на Блытуха. – Ты, Блытух, лучше честно признайся, что тебе зудит согнать всех обратно в колонию и быть там опять главным! - Мне не зудит! – старался перекричать его Блытух. – Мне горько, что вы сами не осознаете, что деградировали! А хлиз Устюха – это индикатор вашего дичания и низких, маргинальных наклонностей! Ведь малыш кроме шеша да жопы не может в себя впитать ничего из своего окружения, а мы радостно продолжаем ждать вылупления из него высокоразвитого гортха! Ха! - Позвольте, а не ты ли называл Устюхова хлиза говном? – влез в диспут по социологии подбежавший к ним Пистюх. - Я такого не говорил! - Своими ушами слышал! Гул нарастал, мелкие камешки дробно отстукивали по склону и выкатывались им под ноги, заставляя спорщиков орать ещё громче. И никто не обратил внимания, как дверь Устюхового жилища прикрыли поплотнее.