Чимин устал. Так устал после съёмок клипа, что плетётся до автобуса кое-как. Его ватные ноги совсем не хотят слушаться, и он победно вздыхает, когда наконец-то плюхается в мягкое сиденье.
«Эта хореография… — думает он, — она такая сложная, даже для меня. поскорее бы в постель.»
Разум Чимина почти сразу же затуманивается. Его полуоткрытые глаза смыкаются, тело приятно немеет и по ощущениям становится почти желеобразным. Он стремительно падает куда-то вниз, и его сознание затягивается в столь желанное царство Морфея, туда, где он будет желать и себя.
Он спит. Спит и видит себя в отражении зеркала. Он видит ту сцену из клипа, которую они отсняли буквально полчаса назад. Слишком правдоподный сон: он чувствует влагу комнаты обнаженными участками своей кожи, его нос улавливает запах немного неприятной сырости. Все такое настоящее.
– Чимин? Это ты?
Кто-то зовёт Чимина его же голосом. Кто-то? А разве не он сам? Чимин, который смотрит на него прямо из запотевшего зеркала — точно он? Такой горячий. Зеркальный Чимин медленно расстёгивает пуговицы на своей леопардовой рубашке и оценивающе рассматривает себя.
– Ты меня? — начинает отражение, бесстыдно блуждая рукой по уже обнажённому торсу, — или, может быть, лучше я тебя?
Обычно его сны туманные и непонятные, многое просто напросто не запоминается. Но эти слова и картина перед его глазами будто бы навечно заклеймились в его памяти.
– Я тебя? — полушепотом произносит Чимин, а потом на секунду задумывается, — То есть я себя?
– Good boy, good boy… настоящий я очень догадливый, — ехидно усмехается полуобнажённый парень из зазеркалья и буквально через мгновение перестает быть простым отражением напротив Чимина.
Когда его клон без верхней одежды начинает материализовываться, Чимин резко перестает дышать, будто бы ему перекрыли все доступы к кислороду. Надо же, он задыхается в собственном сне.
– Ты хочешь вдохнуть воздух… вновь?
Чимин беспомощно кивает и клон немедля притягивает его к себе.
Оказывается, целовать себя так чертовски приятно — ни с чем несравнимое ощущение: когда ты целуешь СОБСТВЕННЫЕ пухлые губы и в секундных перерывах несдержанно кусаешь их, когда искусно посасываешь СОБСТВЕННЫЙ язык, когда настойчиво изучаешь СОБСТВЕННЫЕ участки рта. Это опьяняет.
Это действительно опьяняет. Сильнее чем вино и любой другой алкоголь.
Затянувшийся поцелуй становится терпким на вкус, вяжущим. Парни чувствуют приятное покалывание на кончиках своих языком из-за длительного, но столь желанного слияния.
– Ты хотел этого всю жизнь, верно?
Настоящий чимин только и может, что просто торопливо кивнуть ему, без лишних слов. А затем, не теряя ни секунды, прижаться к своему клону и выцеловывать на его скульптурной шее целые сюжетные картины, будто бы кистями при помощи масляных красок на девственном полотне. Так искусно.
С каждой секундой Чимином овладевает новая волна вожделения, словно цунами, и он не намерен отпускать свое осязаемое воображение, свой давний сексуальный каприз. Он хочет взять себя? Хочет. Он хочет попробовать себя? Безусловно хочет.
Это так странно. Слишком странно и слишком правдоподобно, будто бы все происходящее с ним в данный момент — вовсе не сон, не плод его пылких фантазий. Будто бы совсем скоро Чимин и вправду займётся сексом с самим с собой, по-настоящему, и это несомненно волнует его до дрожи в коленях.
Терзая свою же шею напротив, Чимин хватает клона за талию, резко притягивая к себе. Слишком. Близко. Так, как ему нравится, в самый раз.
– Настоящий я такой нетерпеливый…
Чимин тут же шипит, по-животному, когда его зубы встречаются с ключицами клона.
Не может быть.
Не может быть? Все, что испытывает идентичный ему парень напротив, передаётся и Чимину. Значит ли.?
– Да, милый, ты в буквальном смысле трахнешь свой зад.
Чимина эта новость заставляет густо побагроветь. Он хотел заняться сексом с собой, но даже не предполагал, что будет вот так.
Поразмыслив несколько секунд, он наконец-то решается и переворачивает клона так, чтобы тот смог ухватиться своими сильными руками за раковину возле зеркала; затем тянет свои руки к чужой (своей?) ширинке и несдержанно избавляет мощные ноги своего близнеца от ненужной ткани.
Оба накалены до предела. Оба готовы взорваться в любую секунду. И, казалось бы, нужно приступать к самой важной части, но?
– Я хочу попробовать себя на вкус, — едва слышно шепчет Чимин и опускается коленями на неровный и местами обшарпанный пол, — прямо сейчас.
– Извращенец, — хихикает клон и выгибается в спине, когда проворный и крепкий язык Чимина с осторожностью проникает в его горячую, словно жерло вулкана, дырочку.
– Ты тоже, хах…
Это… самоирония?
Чимин по-кошачьи изящно выгибает спину, выпуская из своего рта протяжный стон. Он отчётливо чувствует свои пылкие движения языком на себе. Чимин никогда бы не подумал, что это настолько приятно. Настолько, что будоражит до одури. Заставляет желать большего. Желать свой член.
Ему больше не хочется ждать. Чимин попробовал себя, и вкус, тот что на кончике языка, безусловно понравился ему.
Так, что он предпочёл бы не забывать об этом вечность.
Так, что отведал бы себя вновь.
Но на очереди нечто более интересное, запретное: менее интимное, но не менее чарующее.
Дурман.
Он — дурман.
Он пьянит себя до чёртиков, до ослепительно ярких звёздочек в глазах.
Каким-то магическим для него образом, ведь парень не осознает, что все происходящее с ним — ничто иное как сновидение, прямо на краю раковины возникает такая нужная и долгожданная для них вещь — темно-фиолетовый тюбик с готической надписью «lubricant.» Смазка, казалось, была выполнена в стиле их заглавной песни и служит в качестве реквизита.
Чимин, не долго думая, выдавливает немного на свой указательный палец и медленно вводит его в пульсирующее от нетерпения отверстие.
Их двухголосие звучит поистине прекрасно. Комната до предела заполняется их пронзительными стонами, и у Чимина моментальное, но, к счастью, пока ещё лёгкое головокружение от таких незнакомых ему до этого сладостно тягучих ощущений.
– Черт…
«Это всего лишь палец, это всего лишь палец,» — успокаивает он себя.
– Вот именно… на очереди член.
Близнец вгоняет чимина в краску.
– Ты читаешь мои мысли?
– Читаю мысли? хах, нет, — смеётся он в ответ, — ты — это я, твои мысли — мои мысли.
Клон облизывается.
– Не останавливайся.
Чимин сбит с толку, но слушает его, прибавляя ещё один палец. Сзади неприятно зудит, но он по рассказам знает, что вскоре ему будет чертовски хорошо. Так, как никогда ещё не было. Он надеется, что эти рассказы не врут, и прикусив губу, добавляет третий палец.
«Блять.»
Пальцы Чимина в буквальном смысле изучают «внутренний мир» своего искусителя. Он двигает своими пальцами так же виртуозно, как и телом, когда оттачивает хореографию. Его умелые пальцы исполняют эротический перфоманс: сначала медленный и чувственный, затем несдержанный и динамичный.
– Я готов, — шипит клон и поворачивает свою голову в сторону запыхавшегося парня, — ну же, схвати меня грубо и входи, чувствуй себя как дома…
«Как дома…»
– Хорошо, я буду.
Он тянется за смазкой, чтобы хорошенько смазать бесстыдно раскрывшееся отверстие, что жадно поглощает воздух.
«Черт, черт, черт!»
Он прикусывает свою губу до крови, когда красная от несдержанных шлепков задница принимает в себя его набухшую головку целиком. Парни сдавленно шипят в унисон. Им нечем дышать, будто бы весь воздух в комнате предательски исчез через зазор под металлической дверью.
Медленно и осторожно он входит в отверстие своего чувственного двойника до самого основания, будто бы прокладывая себе путь до крышесносного оргазма, и застывает.
Его сердце, его разум, его тело — все замирает и он наконец-то сталкивается с тем, о чем слышал бесчисленное количество раз.
Чимин чувствует собственный член своими эластичными анальными стенками; чувствует, как чувствительная точка внутри него только что была активирована. Разряды тока разбегаются по всему телу, дыхание сбивается, а сердце бешено колотится, будто бы у него тахикардия и он вот-вот умрет.
Его член неистово вбивается в два разгоряченных отверстия одновременно. И пускай физически только в одно, но то, какую волнующую истому, что разливается по всему телу, какие сладостные ощущение от головы до стоп, он испытывает, говорят о том, что клон не единственный, кто отдается Чимину.
Чимин отдается самому себе. Отдается до последней капли.
Он, конечно, догадывался, что их близость не будет слишком продолжительной, но не предполагал, что настолько. Ещё немного. Последние грубые, но такие трепетные толчки, доводят их до состояния блаженной и столь заветной эйфории.
Они бурно кончают, одновременно, будто бы два сверкающих фейерверка, будто бы соревнуясь в том, кто быстрее потухнет. Первым потух близнец, начиная понемногу растворяться в воздухе, а затем вновь возник в некогда опустевшем зеркале.
– Мне понравилось играть с тобой, приходи ко мне ещё.
Клон ехидно смеётся и перестает подавать признаки того, что несколько секунд назад он мог разговаривать и действовать так как хотелось ему самому. Он становится обычным отражением, которое в точности повторяет движения Чимина, и теперь уже парень видит в зеркале настоящего себя.
***
– Чимин?
– Чимииин, дружище!
Он медленно раскрывает глаза и видит возле себя двенадцать обеспокоенных глаз.
– Ребят? Что случилось? — протягивает он
– Фух, с тобой все хорошо… Мы приехали, давай вставай, — произнес Тэхен, оценивающе рассматривая достоинство своего лучшего друга.
– Тэхен, боже, ты ещё не насмотрелся? — лениво бормочет Юнги и показательно закатывает глаза.
Чимин понятия не имеет, на что они там смотрели, но через какое-то время к нему приходит озарение.
– Ах! Мне приснился кошмар и я… я описался! От страха! Как тогда Хосоки-хен…
Хосок осуждающе смотрит на него. Его физиономия пестрит заголовком «моя мстя будет жестокой.»
– Кошмар, говоришь? Трахался с Мофманом?
Парни подкол Хосока оценивают и одобрительно смеются на весь автобус, пока водитель, у которого заканчивается терпение, не рявкает на них.
***
– Ну так, что тебе снилось? — Тэхен сгорает от любопытства.
– Тэ, ну отвали, дай поспать…
– Ты уже поспал, — он надувает свои губы и теребит покрывало Чимина, — ну скажиии!
– Айщ, достал, — наконец-то сдается парень, — я трахнул своего клона…
***
С чувством выполненного долга Тэхен закрывает глаза и ему снится…
