***
— Сладость или гадость? — Кларк улыбается так, что щеки, кажется, сейчас начнут болеть. Лекс открывает дверь пошире, пропуская его внутрь, и едва ощутимо проводит рукой по спине, когда он проходит мимо. И отвечает своим собственным вариантом захлестывающего, зудящего крохотными пузырьками шампанского в крови веселья — уголки его губ чуть приподнимаются и глаза сияют теплом. Оба делают вид, что самому открывать дверь для Лекса совершенно нормально (хотя, конечно же, знают, что даже на Хэллоуин — тем более на Хэллоуин — он этого никогда не делает). — У вас, кажется, сегодня вечеринка в школе? — через плечо спрашивает Лекс — как будто не он выслушивал на протяжении месяца, как минимум, его стенания по поводу того, как бы пойти туда с Ланой (Кларк этого не знает точно, Кларк только пару часов, как здесь, но он знает себя — в любой вселенной — он вполне способен догадаться). — Не думал, что ты найдешь время заглянуть в мое мрачное логово. Оба знают, что он врет — ничто не мешало Лексу уехать в Метрополис на собственную вечеринку, это если не вспоминать снова о том, что ему не свойственно подрабатывать дворецким, — но Кларк лишь пренебрежительно фыркает: — Там было бы скучно. Да и что лучше подходит для Хэллоуина, чем самый настоящий старый и мрачный замок? Я везунчик, что могу быть здесь, Лекс. И наверное, голос его все же выдает — Лекс оборачивается и смотрит долгим пронизывающим взглядом. Кларк не отводит глаз. В конце концов, он имел в виду ровно то, что сказал. Это и правда невероятная удача для него. Подарок судьбы. Воплотившаяся мечта. И даже все эти определения кажутся недостаточными. Потому что его просто не должно тут быть. Не в этом здесь и сейчас. Но он есть. И намерен взять от этой невозможной, одной-единственной ночи в году все — все, что сумеет. Все, что успеет. *** Следом уходит ненависть. Точнее, то, что он привык называть ею. На самом деле это до головокружения запутанный клубок чувств: разочарование, печаль, вина, злость. Но ненависти там нет. Никогда не было. Увы. Потому что без всего этого — выдуманного или настоящего — остается лишь пустота. И Кларк не хочет — боится — думать, что может поселиться в ней. Он советует матери спрятать в доме еще один кусок криптонита — так, чтобы он не знал, где тот находится. Его соратники из Лиги запасаются смертельно опасным для него камнем самостоятельно (ему никто не говорит, но он и так знает — видит по тому, как настороженно на него смотрят вчерашние друзья; впрочем, его еще не убили и не заточили в криптонитовой ловушке, так что, возможно, все еще друзья). Но его боятся. Это он видит тоже. Что хуже всего — ему все равно.***
Они пьют горячий глинтвейн, и Лекс шутит по поводу того, как ему влетит от папы Кента, когда — если — тот узнает, что коварный Лютор спаивает его сына. В камине тихо потрескивают горящие поленья, наполняя огромную комнату запахом дыма и уютным теплом. Их тени, исковерканные в причудливые фигуры, танцуют на стенах, повинуясь прихотям дающего свет пламени, и Кларк отстраненно думает, что они с Лексом похожи на них: вся их жизнь — все их жизни — лишь танцы теней, искаженных обстоятельствами. Но он здесь, а значит, может что-то изменить. Пусть и не для себя. Никогда для себя. А потому он отставляет бокал, набирает в легкие побольше воздуха и говорит: — Лекс, мне нужно тебе кое-что рассказать… Он смотрит, как удивление в серых глазах сменяется восхищением по мере его рассказа, а затем и чем-то, похожим на благоговение. Не по отношению к нему, Кларку Кенту, пришельцу и лгуну, но по отношению к тому, что он наконец-то говорит правду. Доверяет. — Сегодня не Рождество, Кларк, — замечает Лекс, — но ты сделал мне подарок. Драгоценный подарок. Обещаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не дам тебе повода пожалеть об этом. Он говорит это каждый раз, в каждой вселенной, и Кларк знает, что это правда. Видит. Этот Лекс моложе, он еще не научился скрывать свои истинные чувства так же хорошо, как… Сглотнув внезапно перекрывший гортань ком сожаления о том, чему никогда уже не быть, Кларк отвечает просто: — Я доверяю тебе, Лекс. «Я люблю тебя, Лекс». Только это говорить еще рано. Не сегодня. Увы. Сколько бы ночей ни было у Кларка, еще ни разу ему не удалось сказать то, что больше всего сказать хочется. Что обжигает внутренности неумолимостью неизбежности — и согревает простотой истинности. Что постоянно висит и скребется на кончике языка, когда он с Лексом. Мимолетно он удивляется, как способен был удерживать это внутри, когда они еще бывали вместе чаще, чем раз в году. Но ответ прост, и Кларк его знает: молчать было не так страшно, как сказать и… Но теперь он не боится. Теперь ему прекрасно известно, что есть вещи гораздо страшнее банального отказа.***
Однажды он встречает Ираду. Она едва достает ему до груди и похожа на типичную школьницу, какими их рисуют на картинках и показывают в рекламе. Пока не посмотришь в глаза. Зеленые, как криптонит. Или как трава, листья на деревьях, мох — что-то вечное. Что умирает каждую осень, только чтобы возродиться с приходом весны. — У тебя внутри черная дыра, — говорит она ему спокойно, и Кларк внезапно понимает, что боится ее. Потому что она знает. Остальные только подозревают, опасаются, догадываются — Ирада знает. — Я тебе помогу, — продолжает она так же ровно, будто и не заметив ошеломления на его лице, — иначе она сожрет тебя. А может, и весь мир. Если бы ему когда-то сказали, что он будет в чем-то полагаться на ведьму, Кларк бы очень долго смеялся. А затем объяснил человеку, насколько тот неправ. Но вариантов у него нет. Потому что внутри у него действительно дыра, черная, космическая. И он уже чувствует ее жадные укусы.***
Ирада и вправду ему помогает. Один раз в году. Она смеется и называет это прививкой. Кларку не смешно. Он называет это жестокостью. Но у него по-прежнему нет вариантов. Он возмущается и допытывается, почему именно эта ночь (почему только одна ночь?!). Он просит попробовать в другие. Ирада долго и путанно говорит о положении небесных тел, о тонких материях… Кларк перестает слушать почти сразу. Все равно он слышит только одно — ты неудачник, вот почему. Радуйся, что имеешь хоть это. Кларк радуется, правда, но… Это все-таки жестоко. Больно. Видеть, говорить, прикасаться — один раз в году, просыпаясь после в своей пустой, космически холодной квартире. И ждать — следующего года. Следующей дозы. Но и отказаться совсем… Даже думать об этом невыносимо. А потому он послушно ждет, как и велит ему Ирада. И порой украдкой думает, догадывается ли она, какую огромную власть имеет над ним. Вряд ли существует хоть что-то, чего бы он не сделал ради этой одной ночи. «Сладость или гадость?» Кларк всегда улыбается, даже если от этого тоже больно (потому что не думать о неумолимо тикающих часах с каждым разом все сложнее). «Мне нужно тебе кое-что рассказать, Лекс». Он понятия не имеет, что случается дальше, утром, через день-два-десять. Через год. Ему ни разу еще не удавалось попасть в одну и ту же вселенную дважды. Он просто дает им шанс. И надеется на лучшее — хоть где-то. — Кларк… я не знаю, что происходит, но… я ведь знаю. Знаю о тебе все. Он целую минуту смотрит на Лекса непонимающе, пока наконец не приходит в себя настолько, чтобы выдавить: — Откуда? И после этого наступает черед Лекса молчать. И смотреть на него обеспокоенно, с тревогой, как смотрят, когда с кем-то близким происходит нечто непонятное, но вряд ли хорошее. — Ты же сам мне рассказал. Еще прошлым летом… Кларк, с тобой… как ты себя чувствуешь? — Боже, неужели я хоть в какой-то вселенной оказался умнее? — кривя губы в горькой насмешке над собой, выдыхает Кларк, почти не думая, что говорит, и взгляд Лекса становится особенно острым. Но не враждебным. — Я так понимаю, ты не мой Кларк, — произносит Лекс пару минут спустя. Напряженно, но не так чтобы очень уж удивленно. В конце концов, это Смолвиль, здесь возможно все. В конце концов, это Лекс — он любую странность рассмотрит со всех сторон, прежде чем заявлять, что такого быть не может и это просто бред. Кларк вскидывает на него глаза, больные и безнадежные, но, как он надеется, искренние. — Твой, Лекс, в любой вселенной — твой. Но та была единственной, где они с Лексом смогли поговорить действительно откровенно. Где он оказался умнее (менее боязливым?). Он бы хотел попасть туда как-нибудь еще, позже. Посмотреть. Убедиться, что хоть где-то он может быть счастлив. Но он никогда не знает, куда именно его занесет. Увы. И способен побывать везде лишь по одному разу. Увы вдвойне. Однажды его забросило в более поздний год, и вместо хоть какого-то разговора он получил лишь злобный взгляд от Лекса и отчужденно-виноватый — от Ланы. После он всегда особенно настойчиво напоминал Ираде, что «чем раньше, тем лучше». Впрочем, в другой раз он попал в свои желаемые шестнадцать, но оказался в Метрополисе, в доме своего дедушки. Мать была где-то на другом конце страны в деловой поездке. Насчет отца он побоялся и спрашивать — дед и так смотрел на него подозрительно. Это было… Она не была хорошей, та его жизнь, даже по тем крохам, которые он оказался способен собрать за одну ночь. После страшного взрыва на заводе, унесшего жизни более десятка учеников Смолвильской школы, включая Пита и Хлою, и последующего закрытия единственного серьезного производства городок просто захирел. Видимо, так они с матерью оказались в Метрополисе. В той вселенной он Лекса не спас. И это был удар под дых — не один год, а два. Целых два года… В следующую ночь — через год, мучительно долгий, почти бесконечный год — он не выдержал и обнял Лекса при встрече. На мгновение тот напрягся, но затем словно влился в его объятие, вплавился всем телом, давая такое одуряюще нужное Кларку ощущение реальности. Жизни. Жаль, что утром все, как и прежде, неизбежно, неумолимо вернулось на круги своя. Ирада, верно, уже устала повторять, что он не может попасть в собственное прошлое. Никак. Только в другие миры, другие вселенные, сколько бы их ни было. Что-то там насчет парадокса и прочих вещей, которые не должны бы иметь никакого отношения к магии. Но, по всей видимости, имеют. Кларк верит ей, безусловно верит — она точно знает обо всем этом больше него, учитывая, что он даже не понимает, как это работает. Но он просто не может не надеяться. Что может быть… однажды… каким-то невероятным образом… Конечно же, ничего такого не происходит.***
Лекс предлагает посмотреть какой-нибудь ужасный ужастик (он чуть морщит нос на слове «ужасный», что позволяет Кларку без труда опознать это как определение предполагаемого качества фильма, а не уровня саспенса) — в конце концов, что еще полагается делать на Хэллоуин? Но Кларк отказывается. — Можем мы просто… — он запинается, внезапно обнаружив, что его ладонь каким-то образом оказалась на руке Лекса, накрыв его кисть. Это… тепло. Уютно. И Лекс, кажется, не против, хоть и смотрит слегка удивленно. Но не в плохом смысле удивленно. А потому Кларк оставляет все как есть и даже чуть сжимает пальцы, позволяя себе ощутить прикосновение полнее, ярче. — Можем мы просто поговорить? — Конечно, Кларк. Все что хочешь. — Лекс улыбается, и в глазах его внезапно появляется что-то новое, чего Кларк еще не видел, точнее, видел, но не здесь, не в этом сегодня. Так Лекс смотрит на то, что хочет, внезапно вспоминает Кларк. И это осознание пронизывает ощущением триумфа и ослепляющего отчаянья одновременно. Потому что завтра его ждет все та же одинокая квартира. Все та же, до костей промораживающая его, не чувствующего холода, пустота. Решительно стряхнув лишние мысли, Кларк улыбается в ответ. У него есть целая ночь. Всего лишь одна ночь.***
Просыпаться не хочется, и Кларк лежит еще какое-то время с закрытыми глазами, вспоминая прошлую ночь. Из всех, что были до сих пор, — самую лучшую. Наполненную разговорами, и прикосновениями (невинными, конечно же, хотя так хотелось большего… И судя по нарастающей, почти физически ощутимой пульсации энергии между ними, не только ему), и присутствием, и… Наполненную. До краев. Всем, чего здесь нет и никогда не будет. Сердце сжимается болезненно, хотя Кларк знает, что не может чувствовать этой боли, никакой не может, если только где-то рядом не положили кусок криптонита. Но сердцу плевать — ему больно. Как и каждое утро после. Нет, неправда — как и каждое утро с того самого момента, как радостная Лоис принесла отличную, по ее мнению, новость: Лекс мертв. На самом деле. По-настоящему. Без трюков и шансов на возвращение. Просто Кларк не сразу понял, что то, что он чувствует, — это именно боль. Тупая, ноющая, выматывающая. Невыносимая. Но он ее выносит. Уже… Господи, он даже не может точно сказать, сколько лет, потому что ощущается это так, будто все произошло вчера. Или сегодня. Вот прямо сейчас. Происходит каждый раз, когда он возвращается из своего путешествия в невозможное. Неосознанно потирая левую сторону груди, Кларк переворачивается на спину, все еще не открывая глаз. Все равно в его квартире нет ничего, на что стоило бы смотреть. Во всем мире нет, мелькает в голове, но думать об этом не только бесполезно, но и опасно. — Ты собираешься проваляться в постели весь день, Кларк? Не то чтобы я был так уж против… Могу даже присоединиться, — последние слова звучат совсем близко, и Кларк отчаянно зажмуривается, накрывая лицо ладонями для надежности. Видимо, у него начались галлюцинации. Слуховые. И если не смотреть… Если не смотреть, то есть шанс, что они продлятся чуть дольше. Беспокоиться можно будет начать потом. А то и вовсе никогда. В конце концов, кому есть дело до того, какие глюки ловит Супермен, пока он спасает всех, кого нужно спасти? Или с какими призраками беседует в свободное от работы время Кларк Кент? — Кларк? С тобой все в порядке? — Кровать прогибается под вполне реальным весом, и на его плечо опускается настоящая, теплая, из плоти и крови рука. Еще и прикосновения? Кажется, сегодня наконец-то его день. Может, и зрение не подведет, слетев с катушек вслед за остальными органами чувств? Перспектива ему нравится. Улыбаясь чуть нервно, Кларк решается все же рискнуть и опустить руки. И открывает глаза. Так и есть! В поле его зрения сразу же оказывается лицо склонившегося над ним Лекса. Встревоженное лицо. — Все в порядке, — проглотив комок в горле, говорит Кларк. Голос едва слушается, срывается и хрипит, как у курильщика со стажем, но он все равно продолжает: — Все лучше, чем в порядке, Лекс. Просто замечательно. Слова заканчиваются, так и не позволив ему выразить все, что бушует в душе, а потому он притягивает Лекса к себе и целует. В конце концов, если фантазия — его, то это должно быть в порядке вещей, так? И все оказывается именно так. В порядке, и лучше, и совсем замечательно. О, еще как было, думает Кларк некоторое время спустя, пытаясь отдышаться. После секундного замешательства Лекс ответил на поцелуй, а затем уверенно и не колеблясь продолжил сводить его с ума, безошибочно угадывая, как именно прикоснуться и где, что сказать и когда. Словно делал это уже не один раз. Не одну сотню раз. Если бы. Мысль якорится в затуманенном сознании, не желая уходить, начиная по крупице возвращать его в реальность. Кларк хмурится и открывает глаза, тут же находя взглядом свой персональный глюк — все еще здесь, совсем рядом, на кровати. Которая почему-то кажется больше. И постельное белье более тонкое, что он бы заметил давно, если бы способен был сосредоточить внимание хоть на чем-то, кроме Лекса. И да, и белье, и вся обстановка явно не его комнаты (он уверен, что вся его квартира поместилась бы здесь) очень подходят Лексу. Словно все это ему и принадлежит. Словно… В эту минуту Кларка накрывает волной воспоминаний. Они толпятся, путаются, сталкиваются с настоящими — старыми, — пробуждая в висках быстро расползающиеся на весь череп очажки боли. Но Кларк не против. Он очень даже за. Он готов пережить целую неделю боли, если в итоге получит такой приз. Да что там неделю — хоть остаток жизни! — Кларк? — голос Лекса снова звучит встревоженно, и Кларк чувствует прикосновение кончиков пальцев, которыми тот стирает бегущие по его щекам слезы. Он хочет сказать, что в порядке — даже если превратился весьма неожиданно в сентиментального плаксу, — хочет сказать, что наконец-то понял, как это — плакать от радости. Но с губ срывается только хриплое и неверящее: — У меня получилось, Лекс! У нас получилось! Каким-то чудом он поломал-таки дурацкое правило о невозможности попасть именно в свое прошлое, правило, которое Ирада считала незыблемым. И никакого парадокса, которого она так опасалась, тоже не наблюдается. А что самое главное — они с Лексом сумели обмануть предреченную им судьбу, вдвоем написав себе новую. Не лишенную ухабов, опасных поворотов и режущих душу изгибов, но несравненно, в разы лучшую, чем предыдущая. У них и вправду получилось. Кларк счастлив. Даже когда вспоминает, что никогда не открывал Лексу свою главную тайну — тот узнал сам, и вовсе не на Хэллоуин это было… Даже когда понимает, что это совсем не его мир. Это лишь добавляет остроты и полноты его счастью — потому что оно может закончиться. В один миг. Развеяться как дым. В одну-единственную ночь в году, ту самую, которой он когда-то так ждал. Ту самую, которой он теперь до ужаса боится. Он не ложится спать и не выпускает Лекса из поля зрения больше чем на пять минут, заставляя того злиться и смеяться попеременно, но страх все равно захлестывает тугой петлей каждый раз. Каждый год. Что вот-вот, сейчас, сегодня… что это именно та ночь, когда все закончится. Но оно длится, который год длится. Все еще. Пока.