случайные сигареты, вишнёвые зависимости

Фрэнсис чувствует себя таким ненужным, таким потерянным в своем цикличном пространстве, где одиночество с завидной редкостью сменяется пьяным взглядом Чарльза, и в нём Фрэнсис тоже видит ужасную тоску — беспрерывную и бесконтрольную. Чарльз как ни в чём не бывало лучезарно улыбается. Чарльза все устраивает — Фрэнсису хочется тихонько выть. Фрэнсису хватает сквозящей липкой двусмысленности в каждом пересечении их с Чарльзом взглядов, которую не хочет ни замечать, ни чувствовать, кажется, никто. Только Ричард косится странно. Уж кому-кому, а Ричарду небезразлична ни одна деталь их академической жизни. Ну что же, добро пожаловать в наш клуб, дружище. Иногда Фрэнсису хочется, чтобы Ричард залез к нему в голову и сам своими руками достал всю грязь. Бери, мол, мне не жалко, теперь-то ты понимаешь, с чем я живу? Чарльз с Камиллой — одно неразрывное. Чарльз любит Камиллу такой же неразрывной, губящей любовью. Фрэнсис в эту нездоровую страсть вливается как никогда кстати. Фрэнсис просто ищет успокоение от внутренних терзаний и, по секрету говоря, находит их ещё больше. Фрэнсис любит принимать всё за чистую монету: и чувства Чарльза, и свои несуществующие диагнозы. Что ж, у него в голове действительно словно целая палата душевнобольных, и он думает, что было бы неплохо сходить ещё и к психотерапевту. Всей этой ожившей своре воплощённого безумия нужен кто-то, кто соберёт её в кучу и наведёт порядок. Кто-то, как ни странно, находится. Его искать не нужно, он всегда рядом. Фрэнсис, конечно, не подозревает о его в своей жизни роли, только время от времени просит с надломом, как бы невзначай: «Ричард, послушай, не мог бы ты съездить со мной в клинику сегодня? Сам знаешь, я ужасно боюсь...» — и так далее, и всё в таком духе. А Ричард только кивает на это сразу же. Почти обречённо, но решительно. Фрэнсис сидит в кресле и, болезненно сжав веки, судорожно трёт пальцами виски. Сидит довольно-таки ровно и прямо — паника ещё плещется где-то на задворках сознания и не захлестывает полностью. Воздадим благодарность богам. Не день, а чудо. Ричард, с книгой и тетрадью по древнегреческому напротив, тем не менее поднимает голову и настороженно вглядывается. Ричард всё чувствует. Это просто поражает. Он молчит, но угадывает настроение каждого из их компании мгновенно. А настроение это, стоит заметить, неважное. Наверное, поэтому Ричард и не лезет с лишними комментариями. А у него, Фрэнсис уверен, их немало. Ричарду нужны упорядоченность и сосредоточенность. Ему их очень-очень-очень сильно не хватает... Но он ни черта не сосредоточен. Только не опять. — Ох, боже праведный... — выдыхает затихший на какое-то время Фрэнсис так резко, что Ричард почти вздрагивает. — У меня стремительно подскочил пульс... Пощупай, прошу тебя. Чувствуешь? Нет, ты чувствуешь?! У меня перед глазами всё плывёт... Головокружения — знаешь, какой это тревожный звоночек? Блядские головокружения, Ричард, я в пространстве теряюсь. Поедем в больницу, умоляю тебя, пожалуйста, сейчас же... Чёрт, голова... Да, спасибо... Захвати мои сигареты со стола, пожалуйста, иначе я точно пропал. Пару часов спустя, Фрэнсису, уже порядком успокоившемуся и пришедшему в себя, всё произошедшее кажется таким незначительным, а ещё недавние предвещания скорой смерти — откровенным бредом. Фрэнсис сконфуженно смотрит в окно на протекающие мимо дома и улицы. Он снова обращает виноватый взгляд на Ричарда. — Прости. Третье извинение за поездку. Обычно их бывает больше. — Всё в порядке, — Ричард на секунду поворачивает к нему лицо. — Ты молодец, кстати. Звучит как издёвка, думает Фрэнсис и ничего не отвечает. Но уже спустя несколько монотонных напряжённых минут молчания, прямо там, в машине, внезапно приглашает к себе. Ричард прекрасно знает, что от дружеских визитов Абернати к нему самому в любое время дня и, в общем-то, ночи его не страхует ничто, поэтому с готовностью соглашается. — Но ты наверняка не хочешь меня больше видеть. — Фрэнсис, не болтай ерунду. Я с удовольствием зайду. — Что ж, а у меня как раз есть отменная вишня. В качестве закуски, разумеется. Фрэнсис ненавидит вишню — Фрэнсис может есть её горстями. Такие противоречия сами собой находятся и в отношении к Ричарду. Нет, Фрэнсис вовсе его не ненавидит. Просто что-то в нём отдаёт этой терпкой вишнёвостью; просто иногда он, Фрэнсис, просыпается не совсем трезвым и далеко не совсем счастливым с из ниоткуда взявшейся безумной мыслью очертить пальцами губы, которые могли бы приоткрыться под лёгким нажимом; он почти предвкушает, как дрогнут тёмные ресницы на широко распахнувшихся глазах. Он просыпается с именем Ричарда на губах и в такие минуты бредово клянётся себе не произносить его больше никогда. С тех дней проходит, кажется, целая вечность. В один из обесцвеченных, истощённых вечеров Фрэнсис заходит к близнецам. На самом деле уже почти ночь, неспящим он застаёт только Чарльза. Жалкая необходимость делить своё безысходное одиночество с кем-то возросло до жизненно важной. Никто, за исключением, разве что, Генри, не справляется самостоятельно. Они пытаются, правда. Фрэнсиса встречают довольно радостно, они долго разглагольствуют с Чарльзом о всякой бестолковщине, только изредка спотыкаясь на скользкой теме. Они пьют стакан за стаканом, но в душном воздухе повисает нечто настолько давящее, что Фрэнсис, не выдержав, наконец встаёт, доходит до окна, на автомате проводя рукой по встречающимся на пути предметам, и замирает там, отвернувшись от Чарльза. В комнате привычное нагромождение вещей, но в темноте оно уже не кажется уютным. — У тебя сигарет не завалялось случайно? Чарльз безучастно кивает куда-то вбок. — На комоде. Фрэнсис в пару бесшумных шагов оказывается рядом с ним, шарит там среди залежей мелкого хлама, быстро перебирает стопки книг и, почему-то не удивляясь, обнаруживает только пустую пачку «Lucky Strike». Чарльз чувствует оскорблённое выражение лица Фрэнсиса, поворачивается и только пожимает плечами. — Могу поискать у Камиллы, — предлагает он. — Не вздумай, — тут же почти шипит Фрэнсис. — Она спит, только попробуй её разбудить. Какое-то время они просто молчат. Чарльз прожигает чернеющую стену напротив, Фрэнсис, отвернувшись, снова смотрит в окно. Небо затянуто войлоком из туч, луны совсем не видно. За неимением сигареты Фрэнсис недовольно прикусывает губу и, не найдя чем занять руки, бездумно крутит в кармане пальто что-то твёрдое и металлическое. Кто-то, кажется, потерял или обронил у Фрэнсиса в особняке на одной из посиделок. Запонка Пейпена, запоздало вспоминает он, когда голос Чарльза доносится до него как-то очень глухо: — Я знаю, что ты думаешь по поводу всего этого. То есть всего, что было ещё до Бани. Фрэнсис не отвечает. Надо вернуть Ричарду запонку. Она тяжёлая и как-то резко кольнула пальцы. — Мне жаль. Сталь впивается совсем нестерпимо. Фрэнсис только сейчас понимает, что сжимает и вдавливает её в ладонь так, что после наверняка останется синий след. — Иди сюда, — зовёт Чарльз, и обернувшийся Фрэнсис напарывается на пристальный взгляд сверкающих в темноте воспалённых глаз. Он вдруг резко ощущает себя посторонним. Наблюдателем, который не имеет ни малейшего отношения к происходящему, но продолжает впитывать его с жадным любопытством. Как случайный прохожий на улице, ставший свидетелем какой-то ужасной аварии. И идти бы ему спокойно дальше, но он вытягивает шею, он старается увидеть и запомнить каждую деталь. От увиденного его чуть ли не выворачивает, но жажда быть частью произошедшего — сильнее. Фрэнсис охренеть как одинок, вот в чём дело. — Знаешь, мне пора, — отвечает он и, глядя себе под ноги, уже шагает к выходу, но Чарльз цепко ловит его за руку. Сжимает. — Фрэнсис, ты мне нужен сейчас. Не оставляй меня вот так. Сколько уже длится это сейчас? И Фрэнсис плюёт на жалобные нотки в чужом голосе. Резко просыпается и вскидывает голову острая жалость к самому себе и своим бесконечно раздавленным чувствам. Они там, где их быть не должно. И взялись оттуда, откуда ничего, кроме большего разрушения, уже не почерпнёшь. Фрэнсис вспоминает о Камилле в соседней комнате. С трудом высвобождает пальцы. — Мне пора. — Только бы ровный голос не дал трещину. — Уже поздно. Последнее, о чём Фрэнсис тогда думает, так это о времени на часах. Он выходит из комнаты. Он сидит в машине, зажмурив глаза. Всё, на этот раз точно всё. Ему хочется уехать в неизвестном направлении с бутылкой виски в одной руке и сигаретой в другой. Он едет к Ричарду. Часы показывают начало второго. Вот так запросто, и Фрэнсис уже стучит в дверь. Ричард открывает быстро, почти сразу. Одетый в рубашку и брюки с совершенно не сонным видом, он оказывается почти вплотную к Фрэнсису, и на лице у него читается искреннее удивление. И тут же мелькает страх: неужели что-то всё-таки случилось? — Добрый вечер, очень надеюсь, что моё появление не было сильно нежелательно. — Фрэнсис? Что стряслось? Какое-то время тот не отвечает, готовясь пускаться в путаные объяснения, и Ричард вынужден напряжённо всматриваться ему в глаза, в свете последних событий предчувствуя самые худшие из возможных новостей. — У меня не на шутку разыгралась бессонница, — наконец сочиняет Фрэнсис, попутно доставая из кармана пальто запонку. — И я вспомнил про эту штуку. Самое время отдать её тебе. Ричард оторопело моргает, всё ещё стараясь что-то разглядеть у Фрэнсиса на лице. Возможно, некий тайный сигнал, завуалированный под всю эту несусветицу, но, понимая, что пауза несколько затянулась, забирает с раскрытой ладони протянутую безделушку. Они играют в гляделки гораздо дольше, чем позволяет открытая нараспашку дверь с застывшим на пороге Фрэнсисом, и это всё начинает принимать откровенно комический эффект, когда Ричард наконец окончательно оживает, неловко благодарит за возвращённую запонку, которая и впрямь была у него одной из лучших, и предлагает Фрэнсису войти. Фрэнсис сбрасывает пальто, брезгливо отряхивает с него крошечные пылинки и сразу же усаживается на стул, привычно закинув ногу на ногу, смотрит на расположившегося на кровати напротив Ричарда. Он, судя по всему, делает домашние задания: комнату захламляет студенческий беспорядок из книг, тетрадей, письменных принадлежностей и учебников, сваленных сейчас в устрашающее месиво. — У тебя не найдётся прикурить? — Фрэнсис всё-таки спрашивает, опережая собирающегося что-то сказать Ричарда. — Вообрази себе, я истратил последнюю пачку. У любого визита должна быть цель, этот визит оправдывающая, говорила бабушка Фрэнсиса. О том, что Ричард не курит, Фрэнсис думает в самый распоследний момент. — Что, неужели во всем Хэмпдене тебе отказались продавать сигареты после полуночи? — Да вот, видишь ли, не всякие сигареты я бы купил. На что Ричард вдруг улыбается. Так искренне и непринуждённо, что Фрэнсис теряется и уже торопится отыскать во всем этом какую-то прошедшую мимо него острóту, но Ричард только живо встаёт и, лавируя между лежащими на полу книгами, двигается к письменному столу. — Я не курю, — выдаёт общеизвестный факт, и Фрэнсису тут же хочется ударить себя по лбу за собственную глупость. Хотя порой кажется, что Ричард настолько отчаялся в значимости своих слов, что готов повторять всё по несколько раз. — Совпадение или нет, но Чарльз когда-то давно забыл у меня сигареты, а я в свою очередь забыл их вернуть, так что... Фрэнсис не верит своим ушам. Невидимый Чарльз тут как тут, вскользь, ненавязчиво шепчет в ухо: «И чего ты добился? Даже сейчас ты будешь курить мои сигареты, слышишь, мои.» Но расскажи Фрэнсис об этом Чарльзу в действительности, тот бы хмыкнул невесело, только и всего. — Совпадение на редкость удачное, — отзывается Фрэнсис. Ричард выдвигает ящик, достает немного мятую упаковку «Winston» и с ней в руках возвращается тем же путём обратно. — Боюсь тебя разочаровать. Фрэнсис нарочито манерно забирает протянутую пачку, даже не смотрит на фирму. — Ты не какая-то случайность, твои сигареты априори — тоже. Сигареты Чарльза, надо сказать, но Фрэнсис больше об этом не думает. Ричард садится обратно, он уже не улыбается и как всегда не понимает намёков. — Кстати, почему ты не зашел за этим, скажем, к близнецам? Фрэнсис равнодушно дёргает плечами, немного нервно, и беспричинно врёт: — Они уже спят, а у тебя, как я знаю, бессонница. Была возможность застать в трезвом уме и здравии. Ричард невесело усмехается. — Не хочешь выпить? — Не откажусь, — говорит Фрэнсис и отчаянно пытается собраться с мыслями, едва Ричард выходит из комнаты. Привести их к какому-то заключению, выводу, невысказанному желанию. Сейчас он принесёт своё третьесортное вино, мы его выпьем. Конечно же выпьем, как же иначе. Одной бутылки может и не хватить. А что потом? Потом он уткнётся в книгу, возможно, время от времени уточняя некоторые греческие слова. Ничего не произойдёт, ангелы не воспоют ваш божественный союз двух заблудших породнившихся душ, дурак ты. Ничего — это значит ты здесь зря, это значит, что твой визит лишён смысла, что твои действия — абсурд, вызывающий нервную, болезненную усмешку, сжёванную в угол рта. Это значит, что быстро закончившееся в той же машине для Ричарда словами «вообще-то ты меня не очень привлекаешь» нашло своё разрушающее действие во Фрэнсисе, вросло в нутро так глубоко и колко, что затянулось там плотным узлом из шипящих нервных окончаний. Такое просто так не развяжется. Такое надо с силой рвать — один раз и уже окончательно. Или всё-таки... Ричард входит так же неслышно и демонстрирует бутылку. Сначала они сидят как положено, друг напротив друга. Даже пытаются разговаривать на греческом, попутно подливая себе вино. Но беседа быстро затихает. Повседневные темы иссякают, а рассуждать о чем-то более глобальном и возвышенном не хватает желания и словарного запаса. Фрэнсис знает, что с Ричардом можно исступленно и восхитительно молчать. Их упоительная тишина почему-то непременно общая, понимающая и всегда взаимная. Фрэнсис делает очередной глоток и опускает веки. Говорит, что устал от мертвенности электричества и выключает в комнате свет. Ни о каком домашнем задании больше и речи быть не может. Через полчаса они стекают на пол. Почти не сговариваясь; просто Ричард со вздохом садится на ковер, спиной облокотившись о кровать, и смотрит на Фрэнсиса снизу. Тот открывает один глаз, с любопытством изучает его позу и без колебаний усаживается рядом, бок о бок, спиной прижавшись к кровати, плечом к Ричарду. Он боготворит эти свои безнаказанные действия, этот вечер, не такое уж и плохое вино, луну за окном, мистичные тени на полу, Ричарда, вылитого из чистейшей стали в серебряной полоске света на его щеке. Жалеть обо всем Фрэнсис будет завтра. Их бёдра рядом настолько, что они соприкасаются коленками. В этом не угадывается ничего чувственного, но Фрэнсис задерживает свой бокал на колене Ричарда и негромко замечает: — Это выглядит так красиво. Ощущение нереальности, знаешь ли. Вино видится тёмным и вязким. Фрэнсису представляется, что его губы на самом деле измазаны в крови. Ричард долго смотрит, как тонкие пальцы покачивают мерцающий в полумраке бокал, потом поднимает взгляд на Фрэнсиса, который смотрит на него в ответ не отрываясь, зачарованно и полупьяно, не представляя, что ему собрались сказать. — Фрэнсис, я тебе нравлюсь? Тот отводит руку, делает глоток, откидывая пряди волос с горящего лба. — Мы это уже обсудили, разве нет? Ричард смущён, он слегка вскидывает брови. Выглядит трогательно, и Фрэнсис правда любит видеть его таким. — Мне показалось, тогда ты ответил не совсем честно. Фрэнсис искренне удивляется. А что ещё ему было сказать там, в машине, когда он был холоден, зол, потерян и, откровенно говоря, напуган? — Тогда всё зависело только от твоих слов. Я был слишком резок именно поэтому: абсолютное бессилие. — Прости. И послушай, Фрэнсис... Я слишком тороплю события, выводы, причины, следствия, а ещё и когда Банни... То есть, я хотел сказать, что, случись это с нами позже, я бы признался тебе совсем в другом. Фрэнсис смотрит во все глаза и прекрасно понимает, что «случившееся» — это вовсе не убийство Банни, что «с нами» — это не с пятью людьми, временно потерявшими рассудок. «Их» сейчас — двое. И с этим «мы» ещё не поздно что-то сделать. Фрэнсис чувствует, как бокал в его руке мелко дрожит. Он отставляет вино от греха подальше. — А сейчас, Ричард? Что сейчас? — Фрэнсис тянет его за воротник рубашки и почти задыхается. Они так близко, и шею вдруг обжигает холодное прикосновение. Ричард смотрит из-под ресниц, и на них оседает лунный свет. Его пальцы ведут по шее Фрэнсиса вверх, касаются бледных щёк. Пальцы соскальзывают по скуле. И от странной, болезненной, благодарной нежности у того отнимаются руки. Отнимаются лёгкие, отнимаются губы. Его целуют как раз туда. Он не успевает ничего сообразить, но отвечает. Он почти не помнит их прошлый поцелуй, но очень хорошо помнит свои руки у Ричарда на плечах. Уверенные, резкие, жадные — сейчас же безвольно сползающие вниз, обнимающие, цепляющиеся за чужие лопатки. Фрэнсис чувствует всего Ричарда слишком остро. Его сухие губы, кожу, покрывающуюся мурашками, позвонки под тканью рубашки, и находит своё спасительное спокойствие. Он хватается за Ричарда ещё отчаяннее, но, целуя снова и наконец отстраняясь, почти падает в его объятия и молча утыкается ему в шею. Почему-то улавливает запах только своего парфюма, слышит над головой сбившееся дыхание. И думает, что их «мы» ещё можно спасти. Фрэнсис чувствует себя той беспечной возродившейся из пепла птицей. В его спутанных мыслях она опускается на широкую ветвь дерева: вишня цветёт поразительно красиво.