Große Zeiten, endlose Nächte Am Limit gelebt, von allem das Beste Wir dachten, es wär für immer Wir hielten zusammen in schwerer Zeit Waren für jede Schlacht bereit Und wir dachten, es wär für immer Megaherz "Für Immer"(1)
Зомби наступали. Я отмахивалась выдернутой из стены арматурой — патроны кончились. Герхард в стороне от меня глухо вскрикнул и осел под натиском того, что лишь внешне походило на человека. Судя по всему, на девчонку. Пара мгновений — на его месте оказалась лишь шевелящаяся куча тряпья и гнилой плоти. И оттуда донеслось поганое чавканье. Пока они жрали, мы забили их всех. Как скотов — но они и были не более чем скотами. Нас осталось жалких полтора десятка — по крайней мере, из тех, кто жил в нашей части города. После того, как люди начали превращаться, эпидемия очень скоро охватила целые поселения. А когда оборвалась связь, мы подумали, что, наверное, и весь мир. Мне было плевать. Пока мы молоды — после нас хоть потоп! Ну разве тогда меня могло интересовать какое-то там биологическое оружие? Мне было двадцать, кровь кипела, любимая следовала тенью за мной — подумаешь, какие-то зомби! Мы встали плечом к плечу. Мы взяли оружие. Подрывали их логова, смеясь и рассматривая ошметки гнилой плоти. Сколько бы нас ни обзывали психами, мы жили в радость, мы пировали во время чумы. Это были воистину золотые времена, бесконечные ночи! Мы жили на пределе. Несмотря на все тяготы, нас переполняло счастье, и мы обманывались, думая, что так будет всегда, ведь нам казалось, что мы готовы к любому бою! — Фрайхайт(2), валим! Я с сожалением оглянулась. Не знаю, о чем я больше жалела: о Герхарде или о том, что мы могли бы дождаться ещё зомби, чтобы раскрошить им головы. Впрочем, кому я, черт возьми, врала. Герхарда мне было ни капли не жаль.* * *
— Адель! — в бункер вошел Герхард, он где-то добыл пива и был уже навеселе. — Адель, свет очей моих! Она надула свои неповторимо мягкие и нестерпимо алые губы: — Герхард, иди к чертям. — Возьмите меня третьим, а? — он внезапно вскинулся. — Герхард, мать твою... — я чувствовала, что еще немного — и пересчитаю этому придурку все зубы. — Ну ладно-ладно, — он поднял руки, — спросить уж нельзя. Может, завтра нас всех, — он провел ребром ладони по горлу, — зомби... того... И сами мы станем зомби... И там уж не до траха будет... — Ага, — зло подтвердила я. — У тебя и сейчас-то не встанет. Без всяких зомби. Вот, на еще пива. И вали уже, бактериологии ради! Поговаривали, именно бактериологи что-то там нахимичили в своих лабораториях. Или правильнее будет сказать — набактериологичили?.. После того, как Герхард свалил к чертям, мы провели очередную прекрасную ночь вместе с Адель, моей неповторимой Адель, от заката и до рассвета. Пусть и в бункере; к черту условности, мы еще помнили, что такое закат и что такое рассвет. И мечтали, что однажды встретим их уже на поверхности — вместе. Сидя рядом, плечом к плечу, рука в руке — и глядя в рдеющее небо. А потом ее сожрали. Герхард тащил меня за плечи, больно впиваясь нестрижеными ногтями, и что-то бормотал на ухо. А меня душили злые слезы. Слезы несбывшегося. В моем сердце осталось нечто, имя чему я до сих пор не могу дать — и не смогу, наверное, никогда. Просто... Отныне я знала — оно там. Навсегда.* * *
Герхарда тоже не стало. Плевать. Я шла одна — я знала: всех нас когда-то сожрут. У меня больше не оставалось стимула к тому, чтобы цепляться за жизнь и ждать того дня, когда мы вместе встретим рассвет. Я просто шла. Мне просто нравилось. Нравилось влажное чавканье, с которым арматура, разбив череп, входила в мягкие ткани. Нравилось, как плевался пулемет, пока летела лента. Нравилось, как пахла протухшая кровь. — Фрайхайт... — позвал меня светловолосый парнишка из нашего отряда, я даже не помнила его имени. — Чего тебе? — Тебе... не жаль? — он поднял на меня голубые блестящие глаза. — Кого? — я аж растерялась. — Мертвяков? — Всех, — его голос звучал глухо. — Среди них ведь... — он осекся, махнул рукой и отвернулся. Я сплюнула и пошла наверх. Плевать, что там зомби. С живыми людьми порой не легче. Не легче с того самого момента, как она перестала быть. Я шла одна, меряя шагами этот мир, шла без оглядки — в моем сердце сохранялось одно лишь воспоминание, и этого хватало. Пока у меня остались силы, я буду рвать их голыми руками. За нее. Серый туман накрыл город. Было не разобрать — день, ночь, сумерки... Все слилось воедино. Глаза нестерпимо жгло, поэтому когда я увидела силуэт невысокой стройной фигурки, я подумала, что мне попросту показалось. Но ноги несли меня сами собой. И вот я уже бегу по серому городу, бегу, не ощущая асфальта под ногами, а дыхание перехватывает... — Адель! Дель, стой!!! — голос сорвался. Перед моим носом захлопнулась дверь какого-то заведения — магазина? Или офиса? К черту. Ни одна дверь не встанет между нами! Скрип — и я вбежала в темный коридор: электричество уже давно работало с перебоями. Но шлейф белого платья — какая странная одежда для таких времен! — скользнул за угол, а я за ним, уговаривая сердце не биться так сильно. Впрочем, безуспешно. Закрытая дверь — я знала, она там! Я видела!!! Хорошо, что арматура со мной. Черт возьми... Это не офис. И не магазин. То, что предстало перед моими глазами, сложно, наверное, описать человеку неподготовленному. Каталки, каталки — и все сплошь под белыми простынями. И из-под одной — на фоне белого кафеля и белого пола — из-под белого белое! — торчал ее шлейф. Я откинула простыню — срыв покровов должен состояться! Ее лицо. Безмятежное. Глаза закрыты. Ни следа тления. Господи... Как... Я думала сохранить это лишь в своей памяти, в своем сердце — навсегда, но... Я обняла. В последний раз. Я знала — сейчас и навсегда. Она шевельнулась. Жгучая боль пронзила мою шею. Я хочу есть. 1) Великие времена, бесконечные ночи, Мы жили на пределе, имели самое лучшее И думали, что это навсегда. Мы держались вместе в трудные времена, Были готовы к любому бою И думали, что это навсегда. Megaherz "Навсегда" 2) Фрайхайт — от немецкого Freiheit — свобода.