Serpentarium

Ноги Чуи — грех. Грех в любой одежде, но особенно в излюбленных ею зауженных брюках: плотная ткань потрясающе облегает и обрисовывает ее икры и мягкий изгиб бедра, такой привлекательный и правильный, будто кропотливо выточенный умелым скульптором из мрамора. У Осаму даже во рту пересыхает, когда доводится долгое время наблюдать ноги этой несносной рыжей девицы в поле своего зрения. Ах, если бы только ноги! Потому что ее ягодицы ничуть не менее преступны и серьезно способны лишить сна. И не единожды лишали, заставляя Дазай подолгу фантазировать и в конце концов пачкать свое белье, выбиваясь из сил. Одна невыносимая напарница, а столько страданий! Двойной черный дуэт как ножом по нервам каждый раз, стоит им оказаться рядом. Накахара, упертая и наглая, дерзит и плюется ядом, отказываясь подчиняться. Все равно ведь подчиняется и уступает, но треплет нервы будь здоров. Иногда она идет на попятную неловко, возмущаясь и оправдываясь, мол, не проигрыш, а тактическое отступление. Смешная и нелепая, Дазай всегда щедро сыплет колкостями на такую глупость. Повзрослей, девочка, а потом приходи и пытайся что-то доказать. Но иногда Накахара поддается так, что оказывается победительницей. Ее любимые брюки грешны, но, черт возьми, как же она в них недоступна! Целая проблема запустить руки к Чуе в трусы, когда преградой — ремень и ужасно тугая пуговица на ширинке. Честное слово, не единожды Дазай ломала об эту треклятую пуговицу ногти. То ли дело юбка. Юбка — совсем другое. Юбка в корне меняет расстановку сил в их паре. Когда Чуя приходит в юбке — чуть выше колена, но уже чуть короче, чем Осаму может вынести без коллапса личности, — настает время не верить своим глазам. Потому что она не носит юбки. Совсем. Дазай не верит себе и своему счастью, умные шутки не придумываются, а на глупые напарница реагирует лишь снисходительной усмешкой. Мол, вот как ты теперь запела, дорогая. Жалкое зрелище. Поэтому исполнительница быстро отказывается от идеи разговаривать вообще любые разговоры с Накахарой, сменяя слова на действия. Зажимает Чую в одном из закутков в безлюдном коридоре, притесняя напарницу к стене и жадно целуя. Ее не отталкивают, никогда не отталкивают, но отвечают лениво, будто нехотя. Осаму знает: рыжая стерва торжествует свою победу. Но знаете что? Ей плевать. Она кусает ее губы и чувствует себя опьяневшей. Ее рука нагло касается практически голой (колготки в жалкие двадцать ден даже одеждой не считаются) коленки Чуи, тут же оглаживающим движением идя вверх. Беспрепятственно трогает внутреннюю сторону бедра, когда Накахара больно кусается за кончик языка. — Эй! — Не так быстро, дорогуша. Еще чего. — Твоя взяла, чего ты еще от меня ждешь? Не ври, что ты меня не хочешь. Я же вижу. Видит, пусть даже способность адекватно анализировать сейчас вероломно предает. — Видит она. Я и часа в штабе не пробыла, а ты уже запустила руки ко мне под юбку. Поумерь-ка свой пыл! — Вот именно что юбка, Чуя. Просто молчи и не рыпайся. И сейчас бы ожидать, что Накахара решит применить силу, но она слушается. Дазай не дает себе труда догадаться и задуматься, но сама Чуя как раз-таки с утра, стоило ей только одеться в непривычную одежду, на взводе. Ведь она прекрасно отдает себе отчет в том, зачем на самом деле это делает. И живо представляет себе, что произойдет. Поэтому внизу живота тяжело и жарко еще до того, как ее прижимают к стене в коридоре. Осаму об этом, конечно же, знать не обязательно. Накахара подставляет шею под поцелуи и легкие покусывания, уверенная, что ни одна из них не нарушит обоюдную договоренность: никаких засосов на видных местах. У Дазай все внутри сводит от желания пометить свою напарницу, но тогда секс запросто может не сложиться, ибо с рыжей мегеры станется разозлиться и отказать в дальнейших поползновениях. Такое Осаму просто не переживет, поэтому довольствуется крохами того, что дозволено. Вслушивается в чужое дыхание, частое и сбивчивое, потому что Чуя всегда отзывчиво реагирует на ласку. Разрешает гладить себя между ног и по внутренней стороне бедра, тихо ахает, когда второй рукой Дазай жадно хватает ее за ягодицу. Давненько она не припомнит на напарнице кружевного белья, а сегодня, вы посмотрите, как она подготовилась: решила всенепременно свести исполнительницу с ума. Нужно ли упоминать, что, вообще-то, у нее это получилось просто блестяще? Чуя под ее руками горячая и податливая, заранее согласная на любые поползновения ненавистной напарницы. Они вместе даже не кошка с собакой, а самый настоящий серпентарий. Пока не уединятся в каком-нибудь укромном уголке и пока Дазай не залезет к рыжей в трусы. Инициатива всегда на стороне старшей напарницы, младшая лишь позволяет себя касаться (или не позволяет, что случается редко и уже совсем другая история), принимая ласку. Осаму такая расстановка в их паре ничуть не обижает, потому что именно она управляет в эти моменты Накахарой больше, чем когда-либо. Может, заставить ее тихо протяжно застонать, как сейчас, чувствительно надавив на промежность. Или зашипеть, царапнув короткими ногтями нежную кожу бедра. Даже в таком случае Чуя не оттолкнет: дернет за волосы, в отместку укусит мочку уха и успокоится на этом, посчитав себя отомщенной. Как заставить несносную рыжую быть покорной? Пообещай ей удовольствие. Когда рука Дазай наконец скользнула за кромку мягкого кружева, касаясь сомкнутых половых губ, ее подушечки касаются влаги, и это, стоит признаться, чертовски льстит ее самолюбию. — Хо-о? Меня тут уже ждут? Как приятно. — Заткнись, будь добра. Накахара утыкается лбом в плечо Дазай, закусывая ткань ее пиджака. Думает, что хочет впиться зубами в плечо этой перебинтованной стерве, но для этого ее сначала нужно раздеть. Только вот отвлекаться от собственных ощущений рыжая не готова, цепляется за свою напарницу и глушит в складках ее одежды томный ох, когда длинные прохладные пальцы проникают дальше, внутрь. — Ты руки вообще мыла? Ругается, чтобы хоть как-то показать характер. Осаму закатывает глаза. — Мыла, мисс ханжа, можешь быть спокойна. Какое тут спокойствие? Когда хочется скулить и хныкать от переполняющих и одновременно недостаточных ощущений. У Дазай красивые руки, с изящными длинными пальцами. И этими руками она умеет пользоваться в совершенстве. Чую едва держат мелко подрагивающие ноги, она чувствует движение глубоко внутри себя, от которого внутри приключается пожар. Как ни старайся — заглушить полностью собственные звуки не получается. Не тогда, когда напарница прижимает тебя к стене и выворачивает своими прикосновениями все твое естество наизнанку. Чуя одной рукой грубовато зарывается в мягкие каштановые волосы, а Осаму лезет к ней под выбившуюся из-под пояса юбки рубашку и лифчик с дурацкими мешающимися косточками. Накрывает ладонью небольшую мягкую грудь, мнет ее и щипает подушечками пальцев за твердый сосок. Ответный стон рыжей заставляет покрыться мурашками. Кажется, Дазай придется потом сменить собственное белье, потому что ходить в мокром — не самое приятное времяпрепровождение. Чуя в ее руках такая чувственная и отзывчивая, жмурится, чтобы не видеть самодовольного лица нахалки, творящей с ней по-настоящему бесстыдные вещи. Творящей к обоюдному удовольствию их обеих, но черта с два ей, а не индульгенция. Даже стоя у стены, Накахара старается раздвинуть ноги чуть шире, чтобы пальцы достали глубже, двигались и давили, как надо. Дазай знает, как нужно правильно воздействовать на Чую, но не спешит демонстрировать свое мастерство, наслаждаясь попытками напарницы самостоятельно тянуться за большим удовольствием. Такая жадная, вы только посмотрите. А когда-то стыдилась и зажималась, отталкивая от себя и не разрешая к себе прикасаться. Но Осаму знает, сколько бы рыжая ни отнекивалась, она сама хочет их близости, ей самой нравится то, что с ней вытворяют. Впрочем, стоит отдать ей должное, уламывать приходилось только первые пару раз. Сейчас Чуя сучится только когда совсем не в настроении, а это, неожиданно, бывает очень редко. Даже если она весь день ходит злая и на всех рычит, стоит только разложить ее на диване, как перед Дазай возникает самое сговорчивое и мирное существо. Ругается, конечно, обзывается, но покорно дает себя раздевать и всячески домогаться. А Осаму только того и нужно. Умело берет под контроль чужие эмоции и чужое тело. Секс — как единственное средство перемирия между ними двумя. Подушечки пальцев находят скользкий от смазки клитор, и Накахара ахает особенно звонко, непроизвольно сводя колени. Кажется, ей осталось еще немного. Дазай не согласна на такое быстрое прекращение свидания. Тем более если так быстро дать Чуе то, чего она хочет, то самой Осаму ничего не достанется. Когда она убирает руки и отстраняется, кажется, что взглядом напарницы можно убить. Или как минимум прожечь дырку таким яростным взором. — Какого черта, Дазай?! Осаму не отвечает и молча тащит напарницу по бесконечным коридорам мафии к себе в комнату. Едва справляется с желанием прижать Накахару к любой доступной поверхности, будь она горизонтальная или вертикальная, не суть важно, и продолжить начатое. Но на сей раз она не дает их песне оборваться так быстро. Не сейчас. — Ну, я же знаю, что такой ненасытной развратнице, как Чу-уя, этого будет мало, — только и мурлычет по пути Осаму, намеренно пытаясь поддеть и гневом распалить девушку только сильнее. Ведь на деле ясно как день: та, кому тут мало, это сама Осаму. Напарница мстительно скидывает по пути парочку ваз и горшков, со звоном и грохотом разбивая их гравитацией о пол и стены. Выражает недовольство, значится. Но Дазай не трогает, та ей нужна. Ведь если ее покалечить, то кто тогда удовлетворит перевозбужденную гневную фурию? То-то же. Хе, а Осаму хорошо устроилась. В комнате Накахара буквально набрасывается на Дазай, но в кои-то веки не с кулаками, а с поцелуями. Это, конечно, очень номинальные поцелуи, скорее злые и жадные укусы, руки мнут тело Осаму через одежду хаотично, совсем не так, как умеет она сама: выверенно, воздействуя на выученные эрогенные зоны. Но этого и не надо, Чуя действует правильно, стихийно и по-своему. Именно это от нее и требуется. Быть собой. Уже только с этого можно закончиться как личность. Осаму к этому близка, но постойте, она все еще тут правит бал, вообще-то. Смешно и по-киношному она толкает Накахару на кровать. Та пытается глумливо рассмеяться, но получается как-то жалобно. Ох, посмотрите, кто это тут та-ак сильно хочет секса? — Не терпится, чтобы тебя приласкали? — Еще одно слово, и я приласкаю тебя чем-нибудь тяжелым. Злюка. Дазай не может удержать ликования, когда стаскивает с Накахары нижнее белье. — Боже, да они насквозь влажные! — Остается только надеяться, что удалось скрыть махровый фетишизм за насмешкой. И Чуя даже послушно ее проглатывает, кусая внутреннюю сторону щеки. Внизу живота не просто ощутимо, а на грани болезненного тянет, полностью забивая эфир одним желанием секса. Никакой посторонней мысли. В чем-то проигрышное положение, но Накахара не может чувствовать себя проигравшей, когда на нее так смотрят. Она не умеет читать по лицам, но не нужно быть магистром физиогномики, чтобы понять, как сильно Дазай ее хочет. Ну и кто тут наиболее пристрастен? Пока что Чуя уступает, позволяет себе попасться в плен чужого зрачка, когда ненавистная напарница нависает над ней, и беспрепятственно вновь пропускает в себя ее пальцы. Черт возьми, эти музыкальные руки созданы нарочно для того, чтобы заниматься сексом с девочками. Иначе зачем такие пальцы ни разу не музыкантке и уж точно не хирургу? — Ах-х, ну хоть в чем-то ты не безнадежна. Звучит будто пощечина, но Осаму знает, что на самом деле ее любовнице все о-очень нравится. А еще Дазай любит пожестче, поэтому каждая пощечина от Накахары хранится в отдельном уголке ее почти что неживого сердца. Сейчас оно на удивление колотится так, будто хочет разнести грудную клетку хозяйки в клочья. Никто и не против, только дайте сначала довести Чую до оргазма. На выходе мазнув подушечками пальцев по клитору, Дазай велит: — Ляг дальше, мне нужно место. Чуя никак не выказывает недовольства, переползая повыше, и пошло разводит ноги, давая Осаму место пристроиться между ними. Дазай мельком проходится взглядом по жестким рыжим волоскам, скручивающимся в умильные завитушки. Как очаровательно, она все еще не признает бритвы. Тем лучше, ей идет. Действия аккуратные и, очевидно, слишком медленные для истомившейся Накахары: аккуратно раздвинуть пальцами внешние половые губы, широко и чувственно проходясь языком по чувствительным нижним. Чуя на это охает и напрягается, порывисто комкая покрывало в ладонях. Как же жарко, никаких сил терпеть нет. И никуда им обеим не деться. Дазай знает, как нужно, и делает все правильно, она ведь хорошая девочка. Лижет и давит кончиком языка на клитор, толкаясь пальцами глубже, теребит и посасывает капюшон, давя внутри на мягкие и податливые стенки. Рыжие волосы что пламя разметались по кровати и, хоть у Осаму и нет времени и возможности разглядывать эту эстетичную картину, ей кажется, что они обе горят. И это недалеко от истины. Она словно эмоциональный вампир вбирает в себя каждую реакцию любовницы, всем нутром отзывается на каждый стон или томный вздох. Приятно наблюдать (слышать), как твои старания ценят по достоинству. А Чуя очень ценит, дышит глубоко и часто, стонет, будто зовет или просит. И то, и другое одинаково лестно. Поэтому получает самую старательную ласку, на которую только способна Дазай. А у нее было много практики с ненавистной напарницей, а потому способна она на многое. Особенно в рамках этого тела, которое заучила словно звездную карту со всеми его родинками, шрамами и чувствительными местами. Накахара не затягивает, она и так уже была возбуждена до предела. Она напрягается под руками Осаму, будто та натянула тетиву лука, подбирается и замирает буквально на пару мгновений, прежде чем с громким стоном сорваться в оргазм. Она дрожит, и Дазай почти сразу отстраняется, продолжая двигать пальцами внутри, правильно продлевая тягуче-сладкие секунды для Чуи, пока та совсем не расслабляется, выдохнув с приятной усталостью. Вот теперь точно все, и Осаму убирает руки. Судя по всему, Накахаре понравился фейерверк. Может, намекнуть, что Дазай тоже не против пообщаться с ее ручками? Но, едва придя в себя, Чуя садится на кровати. — А теперь раздевайся. — Даже так? Чуя хочет меня поблагодарить? Рыжая морщит нос, но на этом все и заканчивается. После оргазма ей слишком хорошо и приятно, чтобы откровенно злобствовать. А вот у Осаму, кажется, стервозная функция вообще не выключается. — Ох, но я так смущаюсь… — она стыдливо опускает очи долу, будто тут есть кто-то, способный повестись на ее игры. — Дазай, бля, — напарница хмурится, порядком подзадолбанная наигранным жеманством. — Не заставляй меня вытряхивать тебя из твоих тряпок. А вот ничуть Осаму не против, но, думается, сейчас не лучшее время для этого. — Какая ты жестокая, совсем не щадишь мои чувства! — Но послушно раздевается. — Зато я щажу твою и так отбитую голову. — А вот тут позвольте. Не всегда. И подзатыльникам Чуи Дазай предпочитает иное воздействие. Осаму заставляют раздеться полностью, и она не понимает, с чего бы. Обычно Чуе хватает не слишком терпеливо приласкать ее пальцами, а та, впрочем, не особо надеется на что-то большее. Но на сей раз все идет вопреки привычному сценарию. Накахара смотрит пытливо и внимательно, скользя взглядом по оголяющейся коже. Дазай почти что некомфортно под таким взглядом, она чувствует себя некой занятной вещицей, которую разглядывают сквозь стеклянную витрину. Так она думает, но осекается, смотря в глаза Чуи. Нет, не занятная вещица. Икона у алтаря в церкви. Вот как она себя чувствует. Осаму обычно нет надобности скрывать шрамы на ногах из-за плотных колготок, а на теле — из-за одежды. Привычно прячет шею и запястья, что почти бесполезно, когда снимаешь с себя все. Было бы проще, если бы это делала Чуя. Тогда можно притвориться, что Дазай просто прогибается под чужой волей, совсем не желая обнажаться перед напарницей. Сейчас спрятать от себя истинные мотивы собственных действий не выходит, Осаму раздевают совсем не чужие руки. Которые тем не менее она скоро чувствует на своем теле. Они скользят, оглаживая, по бокам и бедрам, спускаясь на их внутреннюю поверхность: там тоже много шрамов. Неглубоких, потому что Дазай порою самой страшно проводить лезвием там. И ужасно больно на самом деле. Собственная открытость и беспомощность странно возбуждают. Осаму льнет и мурчит словно довольная кошка, предлагает ненавистной напарнице снять с себя трусики, успев уже избавиться от бюстгалтера. Было бы эротично, если бы Чуя стянула их зубами. Что она получает в ответ? Конечно же, Накахара только презрительно фыркает. Ну конечно, когда тут учитывались желания Осаму? (Всегда. Всегда все идет согласно ее желаниям.) Сказать, что Дазай была готова к тому, что ее будут гладить и целовать, — нагло соврать, но девушка усилием подавляет собственное удивление, так и ластясь к рукам. Открыто и нагло выпрашивая еще, пока дают. Пока ласкают испещренную рубцами кожу, пока мимолетно касаются пальцами между ног, дразнясь, пока кусают за плечи не со злобой, а чувственно, даже без следов. Не то чтобы Осаму против засосов (очень за), но на контрасте с привычным обращением такое пробирает просто до дрожи. Накахара прикусывает тонкую кожу на ключице и тут же целует, тянет пальцами за твердый сосок, сжимает и мнет, а потом накрывает его горячим ртом, желая услышать реакцию со стороны Дазай. Кусает темный ореол, учится и наблюдает, заставляя Осаму упускать контроль. Все так хорошо идет, и ей почти не хочется ничего более. Чуя укладывает ее на кровать, вылизывает пупок (это ужасно щекотно, но очень приятно), трется щекой о выступающую тазовую косточку и, разводя ноги напарницы, целует шрамы. Вдвойне уязвимое состояние. Но, знаете, за то, чтобы лицезреть рыжую макушку меж своих ног, можно отдать многое. И это не такая уж большая плата. …чего она там не видела, ей богу. И вот кажется, что сейчас начнется самое интересное, внизу живота уже нестерпимо тянет. И ничего! Чуя просто отстраняется, кусает губы и смотрит загнанным зверем. — Что-то не так? В голосе Осаму нет наигранного ехидства, но вполне осязаемое искреннее разочарование. Ведь все так хорошо начиналось! Накахара краснеет, хмурится и злится на себя. За собственное предложение, а особенно за то, что оно все еще не высказано. Черт возьми, ей ли стыдиться Дазай! — Сядь ко мне на лицо. Я хочу… ну. Так. Осаму кажется, что она слышит звук рвущейся бумаги. Это у нее случается разрыв шаблона. И локальный апокалипсис по части возбуждения.  — Молчи! Просто молчи! — Осаму даже реплику сформулировать не успевает, а Чуя уже закрывает ей рот ладонью. — Молчи, или я просто уйду. Не убью. Не сверну тебе шею. А просто уйду. Угроза пострашнее всех предыдущих! Дазай бы ни за что не хотелось остаться в таком состоянии без своей ненавистной напарницы. Иначе она рискует неиронично закончиться от возбуждения. Рыжая нервно собирает волосы в хвост резинкой, что всегда носит на всякий случай на запястье, а потом выкидывает подушки из-под покрывала на пол. Осаму могла бы заныть, что ей еще спать на них, но это меньшая жертва. Особенно, когда Накахара ложится на кровать, убирая волосы и подманивая Дазай. Такая смешная, видела бы она свои красные щеки! Когда Осаму делает то, что от нее просят, она цепляется за спинку кровати так, что сквозь кожу рисуются острые костяшки пальцев. Раздвигает ноги, опускаясь чуть ниже, и вздрагивает, чувствуя дыхание между своих ног. Новый опыт, хах? Напарница обхватывает ее бедра руками, будто в них и без того мало напряжения, действуя без рук. Поддается вверх, толкаясь языком внутрь, вылизывая и едва ощутимо покусывая. Осаму почти сразу вскидывается и стонет, переполняясь возбуждением, которое никак не может найти выхода. Язык задевает клитор, не касаясь напрямую гиперчувствительного места, а так, как нужно. Не слишком остро, как раз, чтобы распробовать чистое удовольствие. Чуя не воздействует намеренно на чувствительные места, скорее просто вылизывает в чем-то по-животному, не стесняясь задействовать зубы. Ей самой такое бы не понравилось, но на Дазай это действует безотказно. Накахара не подводит ее к удовольствию на грани боли, она скорее добавляет ощущениям пряности, вслушиваясь в стоны Осаму и делая так, чтобы та стонала только громче. Ей хочется звать Чую по имени. Волосы падают на лицо, закрывая обзор, будто намеренно оставляя один на один с ощущениями. Ногти Чуи царапают бедра, а от ее дыхания между ног горячо и еще просто ужасно мокро. Ну и кто удивится, что Осаму долго не выдерживает? Еще до того, как к ней прикоснулись, она была на грани. А теперь сорвалась, вздрагивая и все-таки зовя ненавистную напарницу. Оргазм долгий и вместе с тем мимолетный, пронзающий все тело, все существо. И не вспомнить, было ли в этой жизни Дазай так же хорошо. Финальный аккорд сыгран, Осаму тяжело сползает на кровать, растекаясь по ней в блаженстве. И смотрит из-под полуприкрытых век на напарницу, вытирающую губы тыльной стороной ладони. — А ты оказалась хороша. К Дазай вернулось ее ехидство, пусть и пропитанное усталостью. — А ты оказалась не так уж плоха на вкус. Смотрите, кто это тут снова сучится. Сочинить ответную меткую колкость несложно, вяло бросаясь ею в любовницу. Та возвращает подушки на кровать и забирает в свое владение обе, игнорируя, что и кровать, и подушки, и комната (и сама Чуя, даже если она это отрицает) принадлежат здесь Осаму. Все равно. Неизбежность все еще остается неизбежностью, принимаешь ты ее или нет. И тем лучше, что Накахара не сопротивляется, позволяя утягивать себя следом в омут.