Охота

Задолго до рассвета из известного всей Каллеве дома с башней, принадлежащего магистрату Аквиле, легкой походкой вышел молодой человек, одетый как воин одного из здешних варварских племен. Прежде чем направиться к Восточным воротам, он обернулся к дому, и его подвижное лицо отразило сомнение и озабоченность. Порыв ветра вбил ему за шиворот пригоршню сухого колючего снега, парень тихо засмеялся, словно приветствуя старого друга, и стремительно зашагал прочь. Полная луна то заливала узкие улочки призрачным светом, то скрывалась в обрывках гонимых ветром облаков. Ветер рвал с плеч парня гулко хлопающий плащ, поземка хватала за ноги, но ему всё было нипочем - он сгорал от нетерпения и шалой, пьянящей радости, как конь перед скачкой. Его можно было принять за влюбленного, спешащего на свидание, если бы не копье. На ходу он то и дело резким жестом заправлял волосы за обрезанное ухо - так из гордости выставляют напоказ то, чего все равно нельзя скрыть. Немного не дойдя до ворот, юноша остановился в тени форума и огляделся. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он вдруг подбросил копье и высоко подпрыгнул с диким переливчатым воплем: - Ахха!!! - и в этом было всё: дерзость, отвага, присущая молодости потребность куда-то мчаться, лететь, как пущенный на добычу сокол. Он и чувствовал себя соколом, с которого сняли клобучок. *** Эска Мак-Куновал просто бредил этой охотой, но скорее откусил бы себе язык, чем попросил разрешения в ней участвовать. Хотя предполагал, что его отпустят. Но это было бы дезертирством, нарушением обязательств, которые он сам на себя возложил. Кроме того, это было бы нечестно по отношению к Марку. Если существовали люди, предназначенные богами для славы и подвигов, то Марк Флавий Аквила, потомок древнего всаднического рода, несомненно был одним из них. И то, что в свои девятнадцать лет он не мог ни ездить верхом, ни сражаться, ни даже охотиться, было со всех сторон неправильно и несправедливо. Но Марк догадался обо всем сам и чуть ли не силой вытолкал его за ворота. Упрямства бритту было не занимать - к этим самым воротам он бы к утру и примерз, если бы счел такую линию поведения правильной. Но было одно обстоятельство, благодаря которому он все-таки разрешил себе этот глоток свободы. Сегодня был день его рождения. Двадцать лет назад, в такую же метельную февральскую ночь, он появился на свет. Разумеется, Марк об этом не знал - и все-таки сделал ему подарок. Как многие его соплеменники, Эска был настроен мистически, и это совпадение его поразило. Стражники в эту ночь держали ворота открытыми: к месту сбора отовсюду шли и ехали охотники. Здесь были и бритты из окрестных деревень, и молодые римские офицеры из походного лагеря, и рабы. К первым Эска отнесся безразлично, вторым от души пожелал охрометь, а заодно уж и окриветь, если в мире есть хоть какая-то справедливость. К третьим он не снизошел, поскольку отнюдь не считал их себе ровней. Воин и сын вождя, он презирал тех, кто родился в неволе, так же как их родители, деды и прадеды, и косился на них, как сокол, залетевший в курятник. ** Остановившись поодаль с независимым видом, Эска стал незаметно озираться, высматривая себе подходящую компанию. Мечущееся на ветру пламя факелов выхватило из темноты силуэт рослого рыжеусого бритта, державшего на сворке двух огромных собак местной породы. Старший из псов невозмутимо лежал, положив на хозяйский сапог покрытую шрамами морду, другой, молодой, жадно нюхал морозный воздух и поскуливал от нетерпения. Собак Эска всегда любил, и они отвечали ему тем же. Даже старый пес Процион, не признававший никого, кроме хозяина, с первой встречи принял его за своего. Парень направился к охотнику и безбоязненно протянул к молодому псу открытую ладонь. - Эй, малый, поосторожнее, - проворчал незнакомец. - Это тебе не живые игрушки, которыми тешатся римские матроны. - Вижу, - спокойно ответил молодой человек. Он собирался для знакомства похвалить собак и оружие собеседника, но тут его внимание привлек проехавший мимо всадник. Молодой офицер на великолепном арабском жеребце серой масти прогарцевал, рисуясь безупречной посадкой и статью коня. Никаких девиц, способных плениться этим зрелищем, поблизости не наблюдалось, да и глупо было горячить лошадь задолго до начала охоты. - А это кто такой важный? - спросил Эска, проводив хвастуна неодобрительным взглядом. - Трибун Сервий Плацид, - ухмыльнулся охотник. - Ведет войско в Эборак. Много он там накомандует, красотун... А сам-то ты чей? В Каллеве я бывал, но тебя не припомню. - Марка Флавия Аквилы, - ответил молодой бритт. - Ты и не можешь меня помнить. В Каллеве я недавно и редко выхожу в город. - Повезло тебе, - заметил охотник. - Старый Аквила - уважаемый человек, да и о племяннике ничего плохого не скажешь. Как он? - То лучше, то хуже. Сейчас - ничего, иначе бы меня здесь не было. По поляне, служившей местом сбора, прокатилась волна оживления. Возбужденно залаяли собаки, заплясали, вскидывая морды, лошади. - Ну что, пошли, что ли? - еще шире ухмыльнулся рыжеусый и неожиданно хлопнул Эску по плечу. *** Солнце клонилось к закату. Эска и рыжеусый Кадвалладр сидели на поваленной лесине, деля на двоих хлеб и сыр, прихваченные охотником из дому, и медовый корж, который впихнула Эске кухарка Сасстикка. Старый волкодав все так же дремал у ног хозяина, на его ошейнике тускло поблескивали металлические бляхи - по числу убитых волков. Его двухгодовалый сын, лязгая челюстями, искал на себе блох. - А ты хороший охотник, - похвалил Кадвалладр, одобрительно кивнув на копье, наконечник которого почернел от засохшей крови. - Когда-то был. Неподалеку послышался слитный гомон возбужденных голосов, сменившийся дружным хохотом. Эска презрительно улыбнулся: - Хвастаются, что у каждого убитого ими волка было по три ряда зубов, а в холке он был с кавалерийскую лошадь! - Слушай, парень, - понизив голос, спросил Кадвалладр, - а ты не хочешь удрать? Вернуться домой, к своему народу? Момент самый подходящий. Не очень-то весело свободнорожденному быть рабом, пусть и у доброго хозяина. Эска долго молчал, упрямо сжав губы. Потом медленно покачал головой: - Центурион говорит, что нужно отличать главное от второстепенного. Он называет это "логикой", - он мягко улыбнулся, как улыбаются, размышляя о странностях хорошего и очень дорогого человека. - Главное в том, что я принес ему клятву как воин вождю, а он позволил мне это сделать. Хотя он знает наш язык и обычаи, и то, что этой клятвой я связал его так же, как и себя. И все же он согласился на это. А второстепенное здесь то, что возвращаться мне некуда и не к кому. - Он что, разговаривает с тобой? О таких вещах? - изумился Кадвалладр. - Хотя - а что же ему остается делать, бедняге... Молодой бритт строго взглянул на него, отсекая дальнейшие расспросы - он не собирался сплетничать. Разговор о логике у них с Марком состоялся пару недель назад. Эска вернулся из "Золотой Розы", куда Марк послал его за вином, чуть раньше, чем его ждали. Марка он нашел не в атрии, где тот по вечерам играл с дядей в шашки, а в спальне. В его руках был какой-то свиток, но римлянин не читал - опираясь на локоть, вполоборота к двери, он невидящим взглядом смотрел на горящую лампу. В этот миг Марк не казался уверенным и гордым, как всегда, - нет, он выглядел усталым и очень несчастным. В горле у Эски внезапно застрял комок, глаза защипало, и он крадучись шагнул назад - ему совсем не хотелось, чтобы Марк начал рычать на него, как на Сасстикку. Марк повернул голову. - Не валяй дурака, - сказал он спокойно. - Я, конечно, хромой, но не глухой. Я солдат и просыпаюсь от скрипа тетивы, так что брось притворяться ветошью. Я знаю, что ты здесь. Бритт вошел и прислонился к дверному косяку, пряча лицо от света настенной лампы - глазам по-прежнему было горячо. - Учись отличать главное от второстепенного, Эска, - ровным голосом заговорил Марк. - Да, мне не очень повезло. Но главное - то, что я выполнил свой долг командира и не погубил людей, за которых отвечал. А то, что меня стреножили, - досадно, но второстепенно. *** - О чем задумался? - тронул его за плечо Кадвалладр. - Засиделись мы тут, - Эска бросил остаток лепешки псу и легко поднялся. - Если хотим закончить дело до утра, пора идти искать логово. Поиски логова затянулись дотемна. Люди устали, собаки тоже выбились из сил; деревенские жители разошлись по домам - наутро их ждала тяжелая работа. Римляне остались, но были навеселе, за исключением трибуна Плацида. То, что этот изнеженный аристократ знал толк в охоте, заслуживало уважения, но Эска почему-то испытывал к нему безотчетную неприязнь. Такое с ним бывало, он нередко проникался доверием или отвращением к человеку, которого видел впервые в жизни. В конце концов отстал и Кадвалладр: его собаки не могли двигаться дальше, так как между подушечками лап у них смерзлись снежные комья. Ворча, охотник принялся выковыривать их, освобождая от прилипшей шерсти; псы поскуливали, словно извиняясь, что так его подвели. Учтивость требовала задержаться и помочь, но Кадвалладр только отмахнулся: - Вожак еще жив! Ступай и доведи дело до конца, а со своими собаками я сам как-нибудь управлюсь! Эска с благодарностью последовал совету. Усталость его не брала. Давно он не чувствовал себя таким живым - пожалуй, с тех пор, как ему обрезали ухо. Логово обнаружили двое рабов, принадлежавших, как понял Эска, трибуну и еще одному командиру. Когда он проломился сквозь ветки, оставив на них чуть не половину плаща, они уже перебили почти весь выводок. Последний щенок, решив, как видно, дорого продать свою жизнь, извернулся в руке охотника и впился ему зубами в запястье. Брызнула кровь, раб с проклятьем отшвырнул щенка. Тот отлетел на несколько шагов, но не завизжал, а с рычанием ощерился, готовясь к прыжку. Его товарищ перевернул копье, собираясь ратовищем перебить волчонку хребет, но Эска оттолкнул его, сбив с ног. - Не смей! Раб хотел было возмутиться, но заглянул в налитые яростью светлые глаза и не рискнул даже привстать. - Эй, ты чего? - недоуменно обернулся второй. - Сбесился? А парень и вправду был не в себе. Он видел ощетинившегося волчонка на истоптанном, грязном снегу, и в то же время каким-то другим зрением видел себя самого. Когда все случилось, он уже год как был воином и носил оружие, но разве это имело значение? Его братьев точно так же убили у него на глазах, и он так же яростно и обреченно дрался, и его так же хотели добить, и добили бы, если бы жадность не оказалась сильней. И снова рвалось к небу пламя, пожиравшее деревянную крепость, и в этом пламени рушился мир. А потом был плен, и обрезанное ухо, и арена, и сквозняк в душе. - Этого не дам, - сказал он хриплым, неузнаваемым голосом. - Я его хозяину отнесу. - Зачем твоему хозяину еще один волк? - хмыкнул раб, оттиравший снегом кровь с прокушенного запястья. - Мало ему тебя? - А он не волк, - откликнулся его товарищ. Эска бил вполсилы, крепкий парень оступился и упал просто от испуга и теперь злился на него за это унижение. - Он собака. Бешеная. - Надо сказать твоему хозяину, чтобы держал тебя на привязи, - подхватил первый. - Пока никому горло не перегрыз! Молодой бритт не унизился до перепалки. Он хотел заняться волчонком, но вовремя вспомнил о вожаке. Убитые волки были переярками, вероятно, щенками из прошлогоднего помета, ни одного матерого среди них не было. Значит, он жив и придет посчитаться за разоренное логово. Опасность и азарт обострили все чувства Эски до такой степени, что он, как гончая, учуял волчий запах и уловил боковым зрением мелькнувшую в сумерках тень. Время замедлилось, сделалось вязким, и молодой бритт осознал, что именно Марк называл переходом из одного мира в другой. Это ощущение было завораживающим, неповторимым. Волк очень медленно плыл в воздухе, раскинув лапы, и промахнуться было просто невозможно. В следующий миг наваждение схлынуло, и реальность обрушилась на него вместе с бьющейся в агонии волчьей тушей. Удар был точен, но волк оказался таким крупным и матерым, что опрокинул парня своей тяжестью и глубоко вдавил его в снег. При этом наконечник копья вошел еще глубже, и когда Эска сумел высвободиться и встать на ноги, судороги уже затихли. Вожак был мертв. - Хороший удар! - послышался жизнерадостный голос, от звука которого бритта передернуло. Он резко вскинул голову, отбросив мокрые спутанные волосы с лица, и увидел, что трибун Плацид, подняв бровь, смотрит на его обрезанное ухо. - Для раба, - добавил он небрежно, рассматривая бритта, как лошадь на ярмарке, - сейчас в зубы заглянет. Эска вдруг увидел себя со стороны - грязного, вывалянного в снегу, перепачканного волчьей кровью. Одежда на нем быстро промокала - это таял снег, набившийся за шиворот и в рукава. Трибун же после целого дня в лесу даже прическу не испортил, и пахло от него чем-то удушливо-сладким - розовым маслом, что ли... Он не выглядел, да, наверно, и не был злым человеком, этот холеный женоподобный римлянин, но его взгляд и манера поведения оскорбляли Эску до глубины души. Он почувствовал себя жестоко униженным, как если бы к нему приценивался очередной покупатель. "Главное и второстепенное, - сказал он себе. - Я убил вожака. То, как я выгляжу, не имеет значения. Я победитель." Парень уперся ногой в тушу, выдернул копье и принялся оттирать его обрывком плаща. - И кто же твой господин? - улыбаясь, спросил трибун: как видно, ситуация его забавляла. - Центурион Марк Флавий Аквила, - сухо ответил бритт и несколько раз с силой воткнул копье в снег там, где он был относительно чистым. - Трибун Плацид считает, что по этой причине я не могу быть хорошим охотником? - Нет, почему же, - манерно, слегка растягивая слова, промурлыкал римлянин. - Просто трибун Плацид, в отличие от тебя, сам себе хозяин. А твоя шкура - собственность того, кто заплатил за неё деньги. Подумай об этом, когда в другой раз сунешься в волчье логово! "Меня сейчас стошнит", - подумал Эска. От беспокойства, ярости или волнения его обыкновенно начинало мутить. - Марк Флавий Аквила, - нараспев повторил трибун. - Конечно, я слышал это имя. Четвертая Галльская когорта, Иска Думнониев, золоченый лавровый венок. "Pia Fidelis" - "Благочестивый, верный". Печальная история. "Ненавижу", - Эска стиснул ратовище копья так, что пальцы побелели. - У тебя, наверное, не много обязанностей, - продолжал Сервий Плацид. - На арфиста или чтеца ты что-то не похож, а телохранитель твоему господину ни к чему - он же не выходит из дому! И тут трибун Плацид увидел нечто неожиданное. Ему хотелось взбесить этого дерзкого варвара - так дразнят цепного пса, который захлебывается бессильной яростью, но не может укусить. И это ему почти удалось: бритт стоял ощетинившись, побелев от злости и унижения, с окаменевшими скулами. И вдруг улыбнулся, как будто вспомнив о чем-то хорошем. - Трибун Плацид, без сомнения, понимает, что я спешу, - спокойно ответил он. - Меня ждет центурион. Pia Fidelis - благочестивый, верный. Насмешливо поклонился, сунул за пазуху пискнувшего волчонка и зашагал прочь. - Наглец! - с оттенком невольного восхищения пробормотал Плацид. Внезапную перемену в настроении молодого бритта вызвало одно обстоятельство, о котором трибун Плацид знать не мог. Дело в том, что обязанностей у Эски и правда было немного. Марк был не настолько беспомощен, чтобы нуждаться в няньке, а телохранитель или оруженосец калеке требовался не больше, чем учитель пения. В первые же дни своего пребывания в новом доме бритт узнал от домашних рабов, любивших посплетничать, что молодой Аквила знатен, но очень беден. Должность Эски, по сути, называлась "принеси-подай" (вместо "пошел вон" Марк говорил "Сходи прогуляйся в город"). Сам Марк тоже представлял собой загадку, которую Эска не мог разгадать. Это вселяло тревогу, ему мерещился какой-то подвох. Он хотел определенно знать, что человек, незаслуженно одаривший его добротой, не переменится к нему так же внезапно и необъяснимо. Два года рабства отучили его надеяться на что-то хорошее. И вот теперь надежда снова затеплилась, и это чувство было похожим на боль. В конце концов он решился и прямо спросил Марка, зачем он ему понадобился на самом деле. Молодой римлянин с некоторой растерянностью пожал плечами. - Честно говоря, я просто хотел забрать тебя из цирка, - признался он. - Мне показалось, что было бы неправильно оставлять тебя там. А я стараюсь ничего не делать наполовину. - И еще одно, - Марк заговорщически улыбнулся, - кто-то же должен мне помогать лопать всё то, чем старая ведьма меня пичкает. Это молоко с медом скоро польется у меня из ушей! Старой ведьмой Марк называл кухарку Сасстикку, которая своей навязчивой деспотической заботой просто выводила его из себя. - Молоко?.. - простонал Эска, сгибаясь от хохота, может быть, и истерического. - И пироги! Пироги я тоже один жрать не могу, так и лопнуть можно! - подтвердил Марк и тоже по-мальчишески прыснул со смеху. Обычно он казался совсем взрослым, гораздо старше своих лет, но в такие минуты его можно было принять за подростка. Вот что вспомнилось Эске, когда трибун заговорил о его обязанностях, и, как тогда, где-то глубоко внутри у него точно разжался невидимый кулак. Еще не хватало стоять и злиться на трибуна Плацида, когда Марк ждал его возвращения, может, даже беспокоился о нем. А может, даже скучал. Волчонок за пазухой согрелся и уснул. Эска не слишком беспокоился о том, как всполошатся домочадцы и что скажет хозяин дома. Только бы Марку понравился его подарок! *** - К нам подошло подкрепление, - заметил Марк, прислушиваясь к воплям Сасстикки. Старуха негодовала на Стефаноса, возмутившегося было при виде Волчка. - Надеюсь, она не превратит его в жабу. - Было бы неплохо, - ухмыльнулся бритт. Марк, сидя в кресле, с удивительно глупым выражением лица смотрел на волчонка, уснувшего у него на коленях. Эска, пристроившись рядом на теплом мозаичном полу, подкладывал на жаровню яблоневые ветки и вполголоса рассказывал о том, как в его племени приручают волков и натаскивают их вместе с собаками. К рассказу с явным неодобрением прислушивался старик Процион. - В детстве у меня была собака, - сказал Марк, - её звали Аргос. Когда умерла мама и меня забрала тетка, она не позволила мне взять Аргоса с собой. Он был уже старый, блохастый, полуслепой - такому не было места в богатом римском доме. Аргоса отдали соседям. Когда меня увозили, я слышал, как воет моя собака в чужом дворе. - А почему ты, когда вырос, не вернулся домой? Туда, где жил с матерью? - Мне некуда возвращаться, - пожал плечами молодой римлянин, не подозревая о том, что слово в слово повторяет сказанное Эской. - И не к кому. Наше родовое поместье близ Клузия муж тетки продал, чтобы возместить расходы на мое содержание. Я бы отдал этот браслет, чтобы никогда не встречаться с моими римскими родственниками. - Твой дядя тебя любит, - заметил бритт. - Знаю. И это странно. Со мной слишком много хлопот. - Что правда, то правда, - усмехнулся неслышно подошедший дядя Аквила. - Хотя правила хорошего тона требуют, чтобы я сказал "нет". Ты тоже так думаешь, племянник? - Еще чего не хватало! - Следовательно, эта курица не преуспела в твоем воспитании. Когда я думаю о сестре, то сомневаюсь в добродетели твоей бабки, Марк. Оставим это. Расскажи-ка мне, парень, - это уже относилось к Эске, - что за ссора вышла у тебя с трибуном Плацидом? Чего вы с ним не поделили? - Это не имеет значения, дядя, - поспешно вмешался Марк. - Мы уже все обсудили. А как ты узнал? - Наш сосед, Кезон, мне наябедничал. А он об этом слышал от самого трибуна Плацида. Так что с трибуном не так? - видя, что от бритта ответа не дождется, он снова повернулся к племяннику. - Всё так, - ответил Марк ледяным голосом. - Не считая того, что он наглая самодовольная дрянь без малейшего понятия о чести. - Исчерпывающе. Что же такого он натворил? Марк поморщился, но не ответил. - Ну, а ты? Эска поднял глаза и посмотрел на главу дома спокойно, без вызова, как бы говоря: "Я уважаю тебя, но слушаться не обязан". - Тьфу! - рассердился дядя. - Вас что, сорвали с одной грядки? Такое впечатление, что у меня не один, а два невыносимых тупоголовых племянника! Эска смотрел настороженно: до сих пор хозяин дома относился к нему ни хорошо, ни плохо - как к факту, и он не знал, чего ждать. Марк улыбнулся. Бритт с некоторым опозданием сообразил, что, будь у них с Марком общий дядя, они неминуемо оказались бы братьями. И Марк не стал бы улыбаться, если бы эта мысль была ему неприятна. Жизнь определенно налаживалась.