Подкидыш

— Альт! Противный негодник, живо поднимай свой тощий зад и иди сюда! Сколько тебе раз говорить, не разбрасывай эти штуки по всей хижине, — надрывала глотку тощая Тильда с лошадиным лицом, выглянув в окно покосившейся и наполовину вросшей в землю маленькой хижины, и снова скрылась в глубине комнаты, пнув ногой фигурку волчонка, любовно вырезанную Альтом. На грубо сколоченном из досок столе лежали пара выпотрошенных тыкв, с прорезанным щербатым ртом и глазницами, зиявшими на окружающих черными дырами. Уже ночью она поставит в них плошки с горящим медвежьим салом и выставит одну над очагом, на полку, а вторую на крыльцо. Парень, сидевший на земле за огромным валуном и наблюдающий за такими же как он парнями и девчонками, носившимися по пустырю за надутым бычьим пузырем, от неожиданности вздрогнул и прижался плотнее к камню. Он не любил Тильду, жену Рейнолда. Нет, не так… Это она не любила и даже, кажется, ненавидела Альта больше, чем змей, время от времени заползавших в хижину. Он не понимал причину этой ненависти, но в долгу не остался, отвечая взаимностью, и очень долго, целых десять долгих циклов и называл Тильду матерью, пока случайно не стал свидетелем разговора двух сплетниц несколько циклов назад.  — Как ты справляешься с этим уродом, — произнесла Леа, кутаясь в обрывок волчьей шкуры и пряча голову в теплый, хоть и траченный молью мех.  — С трудом… он такой непослушный! Жду не дождусь когда его можно будет отдать Кривой Дэне. Как только придет его шестнадцатая осень, так сама и отведу, — Тильда начинила третью тыкву размоченным в молоке хлебом, смесью овощей и мелко струганной оленины, и поставила в печь. Альт прижался к стене и мелко задрожал. В уголках ясных карих глаз с янтарными вспышками показались слезинки и покатились по щекам. Он возненавидел ее в этот момент. Какая мать отдаст своего ребенка Кривой Дэне? Эта старая хромая ведьма жила в большой хижине на холме на самом краю поселения. Каждый год в день весеннего солнцестояния она уводила кого-нибудь из подростков к себе. В поселке шептались, что она съедала их. Альт не знал, правда ли это, да и знать не хотел. Но больше их никто и никогда не видел. Все мужчины поселка от молодых до стариков время от времени ходили в эту хижину на холме и возвращались довольными. Но Альт не понимал причины этого, даже пытался как-то проследить за Рейнолдом. В тот раз Тильда поймала его, едва он выскочил за ограду двора, и отстегала хворостиной так, что он неделю не мог сидеть. Урок он запомнил, но не собирался дожидаться, когда Тильда избавится от него, отдав старухе, решив для себя, что сбежит. И уже кое- что спрятал от нее за большим камнем, подпирающим стену сарая, — старую линялую рубаху Рейнолда, его же рваные портки, которые он зашил костяной иглой из ребра большой рыбины, пару обуви, пошитой из дубленой медвежьей кожи, и тыквянку для воды. Тогда из разговора баб он узнал, что не родной ни Тильде, ни Рейнолду — подкидыш, найденный в каменном круге, на алтаре жертвенника. Этот жертвенник он видел во снах: мутных, вязких, как Гримпенская гать, засасывающих. А затем просыпался в холодном поту в том самом каменном круге, не понимая, как попал сюда. Огромные монолиты нависали со всех сторон, пугая, шепча что-то невнятное. Светя в лунном свете непонятными рунами. Альт не понимал их кармического значения, не понимал, как попал в это место и, утирая от бессилия слезы, несся в хижину, которая заменила ему дом. Сегодня он собирался особенно тщательно. Это была его шестнадцатая осень. Краюха хлеба, кусок вяленой оленины, шмот сала и несколько кусков тыквы, стянутой у Тильды из чугуна пополнили его запасы. Он все внимательно проверил, набрал в тыквянку воды и поплелся к хижине поесть перед дорогой похлебки. Еще неизвестно, когда ему удастся поесть горячей пищи. В голове мысли путались и он несколько раз останавливался, пытаясь сообразить, куда ему надо идти. Солнце стояло высоко над головой, и хоть было совсем не жарко, Альта то и дело бросало в жар и мотало из стороны в сторону, парень с трудом передвигал ноги, то колотило от холода, и он сворачивался клубком, присев у стены какого-нибудь строения. Так и ввалился в хижину, едва не упав под ноги злой Тильде. Она посмотрела на него подозрительно, а после высунула на улицу свою лошадиную физиономию:  — Рейнолд, — заорала она, — запрягай Чалого, да поскорее. Не хватало, чтобы окочурился в хижине, — прошипела, кривя губы, и, подхватив из печи таганок, вынесла на улицу. Альт ждать ее возвращения не стал. Он с трудом поднялся на ноги (кости безумно ломило, а тело казалось исполосовано когтями зверя), выдавил бычий пузырь, закрывавший оконный проем мутным озерцом, ублажая взгляд, выбрался на улицу и, пригибаясь, медленно пошел к сараю, за камнем у которого находился схрон, сожалея, что так и не удалось поесть. Холодный пронизывающий ветер гнал тяжелые облака, клубящиеся в темном небе, поднимал опавшую листву, закручивая ее между ногами, мешая идти. Тонкие стебли хвоща ползучего оплетали ноги, охватывая щиколотки чешуйчатый отростками, тянули вниз к земле. Вдоль тропы в кустах чертополоха раздавались писк и шуршание, маленькие горящие зеленым глаза провожали альта, настороженно глядя вслед. Он поднялся на холм, преодолел вересковую пустошь, шел не разбирая дороги, словно не понимал куда идет. Очнулся Альт в каменном круге, упал на колени, чувствуя, что не может дальше идти. Казалось камни над головой смыкаются, руны, начертанные на их навершиях, засветились в лунном свете. Альт дополз до жертвенного камня, обессиленно падая сверху и закрывая глаза. Жар не отступал, в голове мутилось. Шепот и странные звуки, походившие на песнопения, лезли в голову, мучая и без того уставший мозг. Облака расступились и показалась полная Луна, она, словно зловещий зеленый глаз, светила сквозь туман, накрывший каменный круг. Песнопения стали громче, навязчивее. Альт с трудом поднялся на колени, закрыв уши ладонями, закачался. Кожа горела так, что было больно от прикосновения к ней грубой ткани. Кости ломало и выворачивало под неестественными углами. Он поднял голову к небу и закричал. Терпеть боль уже не было сил. Вдруг лицо вытянулось, челюсти увеличились и обзавелись огромными клыками на голове пробивались крупные уши, покрытые короткой черной шерстью. Сквозь кожу пробивался густой серый мех, на руках ногти вытянулись, превращаясь в длинные, острые когти. Одежда лопалась и трещала по швам, лохмотьями опадая к ногам обращенного зверя. Он выгнул спину, задрал голову к небесному светилу и над каменным кругом раздался душераздирающий волчий вой:  — Уувоооуууу! — завыл зверь поднимаясь на ноги и полоснув себя когтями по плечам. Окропляя жертвенник россыпью капель крови. Луна сверкнула единственным глазом и спряталась за тучу. Зверь повернул голову, глядя на поселение внизу под холмом, капая слюной. Кровавая охота началась…

***

Альт медленно спускался в долину, едва слышно ступая по жухлой траве. Под мягкими лапами легкими облачками клубился туман. Но это нисколько не затрудняло путь молодому волку. Там внизу, в долине мерцающими огнями необычных фонариков, как маяк, находилась его цель. Он повел носом, улавливая щекочущий запах дыма из очагов, и навязчивый, словно надоедливая муха, атакующая глаза и нос, запах человеческого жилья. И чем ближе он подходил к затерявшемуся средь вересковых пустошей поселению, тем явственней становился запах человеческих тел и нечистот. Волк открыл пасть и злобно зарычал в предвкушении предстоящей охоты, янтарные глаза засветились зеленым. Ничто сейчас для него не имело значения: ни вспорхнувший из-под лап ворон (Альт лениво проводил его взглядом), ни метнувшаяся к дереву кошка, через пару секунд шипевшая на него с нижней ветви, ни лай дворовых псов. Он не станет отвлекаться на эту брехню. Волк помнил ее, ту человечку, с ненавистью и отвращением смотрящую на него. Лишь образ человеческой самки с лошадиным лицом врезался в память обращенному зверю. Из пасти вырывалось сбившееся в предвкушении дыхание, и вязкая слюна тонкой ниточкой потекла на землю. Из некоторых домов слышался заливистый детский смех, и странные облаченные в белое и черное фигуры перемещались от дома к дому, «Trick-or-treat» — то тут, то там улавливало чуткое волчье ухо. Но он не поворачивал головы, двигаясь к единственному дому, привлекающему его ярким оскалом огромной тыквы на крыльце. Она мерцала, словно насмехаясь над волком. В воспаленном мозгу мелькали образы долгое время причиняющие боль: человечка пинком толкает маленького детеныша с крыльца, за то что он схватил со стола яблоко; вот она замахивается и наотмашь бьет по лицу, и человеческий щенок хватается за алую от удара щеку, с трудом сдерживая рыдания от полоснувшей лицо боли, из уголка губ сочится тонкой струйкой кровь из рассеченной губы, но он не замечает или боится пошевелиться, тем самым лишь пачкая грубую холщовую рубаху и получает еще один удар, сваливший его с ног и утянувший в темноту. Образы мелькали один за другим и волк метался от боли, но не мог избавиться от нее, она словно молоточками била в виски, заставляя скулить. Но зверь лишь злился и мотал головой, пытаясь прогнать навязчивые картинки. Он не знал ни этого «щенка», ни человеческого самца то появляющегося, то исчезающего рядом с человечкой, он помнит лишь страдание, ощущение боли, что передалась и ему. Волк помнил, что должен мстить. И он поднял голову к полной Луне на небосводе, и окрестности огласились громким волчьим воем. На мгновение кажется, что замирает даже сам воздух, словно становится гуще. Не слышно пения птиц, лая собак, даже ветер замирает в оголившихся кронах, а после поднимается детский визг и человеческие щенки бегут, теряя выпрошенные сладости. Он выскочил на крыльцо дома — этот человеческий самец. Рейнолд — всплывает где-то в дальних уголках сознания. У него в руках огромная жердина. Но что она значит против удара лапы могучего зверя? И Альт бьет, как он видел там, в его снах, образах, переламывая пополам и палку и мужчину. Тот беспомощно вскрикнув, падает навзничь изломанной куклой не шевелится, глядя перед собой стеклянным взглядом. Отовсюду бегут еще люди. И у кого вилы, у кого палки в руках. Волк не обратил внимание, он лишь скалил зубы и оттолкнувшись бросился в хижину. Альт нашел ее сразу. Он почувствовал ее страх, копошащийся под кожей, словно черви. Она пятилась к маленькому окну в задней части, но не успела даже ухватиться за него. Волк бросился и, повалив на пол, разорвал глотку. Кровь брызжет на пол, стены. А волк исполосовал когтями уже мертвое тело, скалит окровавленную морду и кровь капает с клыков. Но ему мало, он рвется вперед, ощущая небывалый подъем и нечто похожее на эйфорию. Дрожь от накатывающей волнами жажды убивать, прокатывается по телу волка. Кровь и страх человечки лишь сделали нужду сильнее. И он убивал и рвал, оставляя после себя лишь мертвые искалеченные тела, рваные раны и ужас в остекленевших глазах. К рассвету в поселении не остается никого. Мертвые тела и кровь повсюду. Стаи воронья дерутся над остывающими трупами. И Альт готовился издать свой клич, на пока еще светящую с неба Луну, посвящая ей свою кровавую дань. И замер, задрав голову кверху, но так и не издав ни звука. Этот запах приносит ветер. Запах теплого молока и вереска. Альт опустил голову, принюхался, поводя ею из стороны в сторону. И вновь уловил запах. Взгляд снова обрел осмысленность, потерял зеленое свечение, и волк пошел, осторожно ступая туда, откуда доносится запах. Он хотел зарычать, приближаясь к двери сарая, она не закрыта, хлопает на ветру, но волк успел проскочить внутрь. Он видел его, ощущал его страх, но не нападал. Не мог. И рычание постепенно перешло в жалобное поскуливание. Альт припал на передние лапы, пополз вперед, пока не уткнулся в босые ноги мальчишки. И он скулит и лижет ноги. Мальчик от пережитого замирает, его сердце бьется ошалелой птахой. Опасливо поднимает руку, держит ее какое-то время над головой и дышит рвано, через раз, а после опускает дрожащую ладошку в густую шерсть зверя и гладит, скулящего волка: — Хорошая собачка, не плачь. Я с тобой. Альт замер, закрыл глаза. Этого мальчика хотелось уберечь от беды. Он не уйдет и не позволит причинить вреда этому человеческому щенку, защитит свою будущую пару.