За стеной. Джон.

«...не им выбирать.» — сказала она, твердо уверенная в своей правоте, и на ее лице опять появилось то же самое выражение, которое он уже видел однажды, в ту ночь после пира, когда она сказала ему, что только молчание о его происхождении может спасти их. И ему этого хватило. Это стало для него его индульгенцией, его отпущением. Все, что он делал потом, было как во сне: говорил ей в последний раз слова своей присяги, целовал ее в последний раз, вынимал кинжал, и вонзал его в ее сердце… В голове он продолжал держать эту ее фразу и картины сгоревших детей на улицах города: «не им выбирать… не им выбирать.» Выбирать ему. И он выбрал. Он лежал на своем простом ложе из лапника и шкур в хижине за Стеной и в тысячный раз перебирал в голове одни и те же мысли. Самым большим его наказанием здесь, за Стеной и на ней, было то, что здесь было абсолютно нечего делать. Он готов был пойти в любой бой, драться, крошить врагов, без устали работать хоть где, хоть как, но заняться здесь кроме охоты и строительства хижин было нечем. Поэтому, все, что ему оставалось — это снова и снова задавать себе эти вопросы, которые уже просто сводили его с ума: правильно ли он поступил? Кого он убил? И кого спас? Спас людей, убил любовь. Убил ту, что верила ему до последнего, ту, которой он обещал свой меч и свое сердце до конца свих дней. И не сдержал обещания… Он видел ее самую темную сторону, видел в тот день. Видел ее перепачканное сажей и слезами лицо, видел Дрогона, раскрывающего огромные крылья за ее спиной, видел ее страсть и ярость, когда она говорила речь перед дотракийцами и Безупречными, видел и ее взгляд, который она бросила на него, уходя внутрь Красного Замка к трону своей мечты. Взгляд, в котором он прочел все: вы хотели страх, вы его получили. Это была ее расплата за отсутствие любви. Любви, которой он не смог дать ей. Почему? Он все время задавал себе этот вопрос. Ответ был на поверхности, все было просто. Они родня. Нельзя. Он не Ланнистер. И эти фразы тоже приходилось все время держать у себя в голове, каждый раз, когда он видел ее рядом, каждый раз, когда он пытался поцеловать ее, когда она пыталась поцеловать его. Он хотел ее, безумно хотел, но приходилось все время помнить об этом и мысленно повторять это самому себе. Он подумал об этом один единственный раз, в тот день, когда узнал правду и весь остаток дня избегал ее потом, и сразу определил свое отношение к этому: нельзя. Никогда больше нельзя. И больше не возвращался к этому. Он — сын Неда Старка. Он верен своим принципам. Он выносит приговор и сам заносит меч… Но как же сложно, боги… как сложно. Если бы он и дальше видел ее такой, как после сожжения города: яростной, темной, безумной, ему было бы легче, видят боги. Но там, в разрушенном тронном зале Красного Замка он опять увидел ее другой, такой, какой знал до этого: наивной, как девочка, с горящими глазами рассказывающую ему о ее детских мечтах, рассуждающую о добре, опять просящую, умоляющую его быть с ней, смотрящую на него с такой любовью и надеждой. «Прости, Дени… не могу… не могу… не смогу… Не смогу быть с тобой рядом и целовать тебя, так, как ты хочешь, любить тебя, так, как ты хочешь, быть для тебя тем, кем ты хочешь...» Так думал он и в последний раз смотрел в ее прекрасное лицо, навечно прощаясь с ним. Он не думал о том, как сделает это. Это было ужасно — думать об этом. Он просто не смог удержаться от последнего поцелуя. Эти родные, так любимые им губы… он хотел в последний раз почувствовать их вкус. Он помнил тот горький ее поцелуй у камина на Драконьем Камне, помнил, что это она целовала его, а он почти не ответил ей, напуганный, озадаченный тем, что увидел до этого, понимающий, что все неумолимо идет в бездну. Но сейчас раз он хотел поцеловать ее сам, искупая свою вину за ту горечь. И целуя ее в последний раз, он решил, что так будет проще всего: не видя ее лица, пока она еще хоть немного счастлива, пока она еще хоть немного верит ему, верит в то, что теперь все будет хорошо… А теперь все, что ему оставалось - это лежать и вспоминать ее прекрасное лицо, на котором потом перестанут таять снежинки и его последнее прикосновение к ее шее, когда он положил ее на пол. Все, что было потом он не хотел вспоминать. Все это было его наказанием. И не решившийся сжечь его ее дракон, который тоже верил ему до последнего, и все те взгляды и перешептывания вокруг него, глаза Серого Червя, которые он не забудет до самой смерти, лицо Тириона, который не смог даже ничего сказать ему напоследок, просто сжал его руку. И это бездействие наедине со своими мыслями и воспоминаниями, которое теперь стало его единственной реальностью. Он заслужил это все и даже в каком-то роде упивался этим. Потому, что теперь он не мог точно сказать, правильно ли он поступил. Он будет спрашивать себя об этом до конца своих дней, а до них еще столько… И это тоже будет его наказанием. Иногда ночью во сне она приходила к нему, но он каждый раз мысленно благодарил богов за то, что она никогда в этих снах не говорила с ним. Он видел только ее образы, смутные, далекие картинки, а иногда просто знал, что это была она, как ты всегда знаешь об этом во сне. Чуть более реалистичный сон он бы не перенес, не перенес бы ее вида, запаха, ощущения от ее близости, а эти расплывчатые видения были его утешением, его новой реальностью. В этих снах между ними не было кинжала и сожженной Королевской Гавани, не было ничего, только ее образ, который он навечно хранил в своем сердце.