Things I hate about you

Катерина Арагон терпеть не может лоботрясов. И, когда она получает возможность представлять свой университет на конференции по правам человека в Брюсселе, она и не думает, что ей придется разделить эту честь с Гарри Тюдором. Боже, она бы лучше Конституцию Великобритании съела постранично, чем поехала с ним в Бельгию! Но альтернативы ей никто не предлагает. Гарри Тюдор — полная противоположность его брату, Артуру, с которым Катерина встречается ещё со старшей школы. Богатые семьи все знают друг друга, и Катерина знала, что её родители и родители Артура мечтали, что когда-нибудь они поженятся. Артур всегда был ей приятен: умный, начитанный и романтичный (а ещё и очень миловидный), он мог бы составить пару любой девушке. Но выбрал он Катерину, и с тех пор ни разу не дал ей повода усомниться в его верности. Гарри Тюдор прогуливает лекции, а экзамены сдает… хотелось бы Катерине думать, что оценки он получает «за красивые глаза», да только засранец Генри — такое уж у него полное имя — почти гений. За его интеллект и хитрость ему прощаются и прогулы, и дерзкое поведение. За словом Генри в карман не полезет, в отличие от Артура, который был не менее умен, однако совершенно лишен дара красноречия, и лишь Катерина знала, что он мог пусть и не так образно и ярко, как его младший брат, но весьма убедительно говорить.  — Но разве студенты второго курса могут ехать на конференцию? — Катерина сидит перед деканом факультета, выпрямив спину, и изо всех сил старается не показать своего раздражения. — Я думала, что…  — Генри Тюдор — прекрасный студент, и он доказал, что достоин возможности показать себя на международном уровне, — декан сложила руки перед собой. — Я полагаю, он сможет представить наш университет наилучшим образом. Разумеется, как и ты, Катерина. Ты — наша лучшая студентка, и я уверена, что ты не упадешь в грязь лицом. Катерина глубоко вздыхает. Внутри бешенство клокочет огненной лавой. Генри Тюдор! Представить университет! Бога ради, он ведь будет шастать по барам до поздней ночи да трахать девчонок с конференции у них же в номерах! Он хоть слово сможет потом вымолвить на выступлении? А потом какая-нибудь из них залетит, если они, пьяные, забудут о контрацепции. Самое обидное, что она знает: этот сможет. И от него даже перегаром на первые ряды слушателей пахнуть не будет. Катерина терпеть не может Гарри Тюдора, и, наверное, в университете она такая одна. Девчонки сохнут по нему, а преподаватели — обожают, каким бы прогульщиком и лоботрясом он ни был. Артур, пусть и старший, для родных — навеки в тени своего звездного брата, и за это Катерина ненавидит Гарри ещё больше. Как ненавидит за то, что когда-то он, свистнув телефон у уснувшего Артура, переписывался с ней в вотсапе от его имени. Катерина помнит, как у неё горело лицо от сообщений, которые — как она думала — поступали от её парня. Помнит, как сводило возбуждением всё внутри, как она сжимала ноги, чтобы удержать это ощущение, и как ей потом пришлось вытаскивать вибратор, подаренный ей на день рождения подругой Линой де Кардоннес. И, Господи Иисусе, как ей было стыдно, когда она узнала, что сообщения писал Гарри! Стыдно перед Артуром, стыдно перед собой. На Гарри же она злилась. Как он… Господи, как у него вообще наглости хватило? Впрочем, она понимала, что у Гарри, как раз, наглости хватало за глаза. Он смотрит на неё с тех пор как-то странно, будто открыл с новой стороны, да только Катерина не собирается подавать ему ни намека, что узнала о его сообщениях. Пусть смотрит, сколько влезет. Катерина выходит из кабинета декана и тут же сталкивается с Гарри Тюдором. Он высокий, поэтому перед её глазами оказывается серебряная крупная цепочка в вороте рубашки. Катерина делает шаг назад.  — Кейт, — он ухмыляется. — А где мой братец? Катерине хочется послать его так далеко, как получилось бы, но она — гордость факультета, она не может позволить себе послать Генри к черту прямо у кабинета декана. Она скрещивает руки на груди.  — Как тебе удалось добиться этой поездки? Гарри фыркает, встряхивает рыжеволосой кудрявой головой.  — То, что я не зубрю, просиживая зад в библиотеках, не значит, что у меня нет способностей. Катерина презрительно пожимает плечами.  — Без самодисциплины таланты — ничто. По глазам Тюдора, ярко-голубым и смешливым, видно, что он не согласен. Он склоняется к Катерине, вынуждая её сделать ещё шаг назад и едва ли не упереться спиной в дверь кабинета декана, и тихо произносит:  — Я во многом талантлив, Кейт. Ну тебе ли не знать…  — Не понимаю, о чем ты, — отбривает она, да только щеки предательски краснеют. Некстати Катерина вспоминает, что Гарри писал ей в мессенджере под именем Артура, и ей становится жарко. Это не связано с Гарри Тюдором. Просто ей никто и никогда больше такого не писал. Ни до, ни после. Артур был слишком скромен, и, хотя они оба были уже не девственниками, всё оставалось в пределах их комнат. И, кажется, Гарри об этом в курсе, потому что вздергивает светлую бровь и мерит Катерину взглядом. «Будущий юрист и жена Артура Тюдора», — повторяет Катерина про себя, как мантру. Гарри медленно облизывает губы.  — Думаю, тебе нужно освежить свою историю сообщений, — он пожимает плечами, и Катерину пробивает на холодный пот: он знает, знает, что ей тоже всё известно. Господи.  — Иди, куда шёл, Генри, — произносит она и, удобнее перехватив ремень сумки с тетрадями, обходит Гарри справа. Знает, что он смотрит на её ноги, обтянутые черными джинсами, на её фигуру в тонкой водолазке и на кудри — темнее, чем у него, — забранные в густой мягкий хвост. Она чувствует его взгляд, скользящий по её телу, но ни за что в жизни не примет на свой счет. Это же Гарри Тюдор. * * * Чертов Тюдор чуть не опаздывает на самолет, влетает в зал ожидания в последние минуты перед закрытием ворот. Сопровождающий делегацию преподаватель по международному праву вздыхает и выразительно указывает на часы. Гарри виновато улыбается, и всё, он прощен. Катерина бы со стыда умерла, но Генри Тюдору что с гуся вода. Он плюхается на соседнее с ней сидение.  — Успел, — сообщает он, довольно ухмыляясь. Глаза он прячет за темными очками, от него сильно пахнет мятной жвачкой. Катерина морщится.  — Мог бы не напиваться хотя бы перед полетом на международную конференцию. Гарри спускает очки на кончик носа, взглядом скользит по её недовольному лицу.  — Хватит притворяться правильной, — хмыкает он. — Тебе не идёт. И откидывается на спинку кресла. Катерина остается сидеть с разинутым от подобной наглости ртом. Ей хочется размозжить Гарри Тюдору голову, выкинуть из иллюминатора на посадочную полосу… сделать хоть что-нибудь, но она понимает: Гарри прав. Она только притворяется хорошей дочерью и хорошей студенткой, врет матери, что до свадьбы с Артуром они в постель не лягут, но сама уже занималась с ним сексом. Врет, что не любит алкоголь, но порой они с Артуром открывают бутылочку вина на двоих. И врет, что сообщения Гарри, пусть и отправленные от имени Артура, не принесли ей удовольствия. По правде, она тогда кончила так, как никогда не кончала, зажмурив глаза и представив те яркие картинки, что описывал ей, как она тогда думала, Артур. И она солжет себе ещё раз, если скажет, будто, узнав, что писал ей сообщения не Артур, а Гарри, не продолжала этого делать. Только мужчина в её фантазиях приобрел другие черты. И до поры ей казалось, будто в этом нет ничего такого: представляют же девушки актеров, когда мастурбируют, даже если при этом любят своего парня? Только Гарри Тюдор — не актер. Вот он, сидит в соседнем кресле самолета, и делает вид, что спит. У него рыжие вьющиеся волосы, кожа, покрытая светлыми веснушками, и твердо очерченные, красивые губы. И Катерина много раз слышала, как девчонки обсуждали его. Мария Болейн с первого курса так и вовсе с ним встречалась, и довольно долго. Но Мария — не Катерина. У Марии светлые длинные волосы и огромные серые глаза, и мечты о преданной и чистой любви, которые она не растеряла даже после того, как Гарри её бросил. Катерина не понимает, как можно быть такой дурой. Катерина верит только Артуру. И уж точно не стала бы верить Гарри Тюдору. Он отличается от брата, как луна отличается от солнца, и поэтому родители, Генри и Элизабет Тюдоры, любят младшего сына больше, едва ли не так сильно, как младшенькую Маргарет. Но Артур не жалуется. У него есть Катерина. У Катерины есть Артур и тот гадкий факт, что кончала она, только перечитывая идиотские сообщения Гарри Тюдора. Но ему об этом знать не обязательно. Их селят в соседних — слава богу, отдельных — номерах. Первый день конференции проходит нервно, истерически: Катерина боится забыть свою речь в защиту проекта по правам женщин, однако в последний момент собирается и справляется с ней блестяще. Она говорит, что международное сообщество, хоть и не должно вмешиваться в чужую внутреннюю политику напрямую, всё же должно влиять на страны, в которых ущемляются права женщин. Что мировой технический прогресс идёт семимильными шагами, но люди почему-то всё равно считают возможным прятать женщин под паранджи и запрещать им обучение, и даже в странах, где якобы есть демократия, зарплаты у женщин куда ниже, чем у мужчин. Она говорит, что женщина — не кусок мяса, облаченный в одежду, но мужчины в глубине души по-прежнему воспринимают её именно так… и едва не давится на полуслове, когда замечает взгляд Гарри. Он смотрит на неё, и в его глазах — восхищение и такое желание, что Катерину едва не сбивает с ног. Она кое-как доводит речь до конца и уходит со сцены под аплодисменты, но вся дрожит, и, Господи, как она ненавидит Гарри вот прямо сейчас, как её трясет от этой ненависти, и как её внутри прошивает возбуждением. На неё давно никто так не смотрел. Катерина едва ли не бежит в туалет, хлопает дверью и прислоняется к ней спиной. Тяжело дышит. Какая-то девушка, очевидно, тоже из студенток, улыбается:  — Переволновалась? Катерина кивает. Прикладывает смоченные в холодной воде ладони к лицу, осторожно, чтобы не повредить макияж. И выходит в зал только когда коленки перестают дрожать. Гарри уже флиртует с какой-то девчонкой — кажется, даже с той, которую она только что встретила в дамской комнате — и Катерина ругает себя. Нечего быть идиоткой. Ночью она слышит, как хлопает дверь в номер Тюдора, и, судя по звукам из коридора отеля, возвращается он туда не один. Катерина разворачивается спиной к стене и достает телефон. Вставляет наушники, включает музыку, и пишет Артуру, как скучает по нему, и как его брата исправит только могила. Потом, чуть поколебавшись, добавляет, что хотела бы оказаться сейчас рядом с Артуром, но по его ответу понимает: разрядки не выйдет. И, конечно, это не вина Артура, он просто такой, какой есть, и Катерина его таким любит. Но думает она вовсе не о нём. Речь Гарри на втором дне конференции великолепна. Будто в пику Катерине, он выбирает тему о традициях и обычае, которые превалируют в восточных странах, о которых она говорила в рамках своего про-феминистического проекта. Говорит, что вмешиваться в законы, диктуемые культурными особенностями, другие страны не вправе. Говорит, что эволюция правовых и законодательных систем в разных странах идет разным путем, и нужно позволить им, как детям, вырасти — ведь нельзя поторопить трехлетнего ребенка, чтобы он сразу стал тинейджером, он должен пройти все стадии взросления. И ему тоже аплодируют. Все, даже сама Катерина, однако потом, на торжественном приеме, закрывающем двухдневную конференцию (Боже, у неё болят ноги от каблуков, и ей неуютно в платье-футляре, и хочется распустить волосы, затянутые в прическу) она говорит Гарри:  — Ты не прав.  — Правда? — он вскидывает бровь. — И в чём же? О правах женщин Катерина может говорить бесконечно, и она с готовностью глотает наживку. Но вся её аргументация разбиваются о его контраргументы. Гарри не снисходителен к ней, как был снисходителен отец, когда она говорила с ним о женских правах и об их ущемлении. Он просто раз за разом разбивает её стройную логическую цепочку.  — Твои идеи об осторожном вмешательстве в политику других стран относительно прав женщин слишком революционны, — они продолжают спорить, даже когда возвращаются в отель. Они оба немного пьяны, и от выпитого шампанского у Катерины приятно кружится голова, но она ещё соображает. — Как бы тебе ни хотелось, никто не может заставить другую страну проходить те же стадии развития и с той же скоростью, с которой проходила их Великобритания или США. И я говорю сейчас не только о культурном и историческом, но и о правовом развитии. Катерина вообще не понимает, зачем заговорила с ним. Ей было скучно, и её удивила его речь, так отличающаяся от её собственной. И, кажется, она поняла, что именно в нём находят обожающие его преподаватели. Гарри Тюдор мог быть тем ещё лоботрясом, но он смотрел в суть вещей. Это не значит, что Катерине нравятся его про-патриархальные высказывания. Она качает головой, и от этого жеста у неё шумит в ушах.  — Ни одна женщина не должна терпеть угнетения из-за отсталости правового развития. Гарри фыркает. Склоняется к ней — они стоят в коридоре, аккурат между их номерами. Катерина удивляется сама себе — она проговорила с Гарри примерно часа два и до сих пор его не оскорбила.  — Если закон не принимается обществом, он не будет работать. А законы, нивелирующие склад жизни, который эти страны вели веками, люди так быстро не воспримут. Они просто не готовы. Катерина тоже не готова. Не готова сходу признать его правоту. Не готова понять, что с ним, оказывается, есть, о чём поговорить, и у него есть своё мнение. Не готова… увидеть в нём кого-то большего, чем прогульщика и бабника, по ошибке наделенного мозгами? Ей хочется трусливо сбежать, благо номер — вот он, под боком. Гарри Тюдор наклоняется к ней близко-близко и шепчет:  — Но, чтобы ты знала, я понимаю, о чем ты говоришь и чего хотела бы добиться. Катерина сглатывает, отступает назад и упирается спиной в холодную стену.  — И чего же? — голос у неё садится.  — Значимости, — Гарри пожимает плечами. — Того, чтобы весь мир признал, что женщины что-то могут. И это звучит так шовинистски, что она моментально приходит в себя. Гарри Тюдор на пару часов показался ей нормальным, но на самом деле он не меняется, он просто считает женщин ниже себя и попытался упаковать эту точку зрения подороже. У Катерины внутри злость взметывается, она размахивается и дает Гарри пощечину. Пытается, по крайней мере. Тюдор перехватывает её руку, тянет Катерину на себя и целует. Напористо, жадно, так, что у неё голову ведёт и подгибаются ноги. Катерина бьет его кулачком в плечо, но Гарри только смеется и прикусывает её нижнюю губу, заставляя ахнуть. Нагло вторгается языком в рот, и Катерина, у которой шампанское в голове шумит, сдается на милость победителя. Артур целуется не так. Он нежен и мягок, боится ранить её, разбить, будто она статуэтка. Гарри вжимает её в стену, сжимает её талию, бедра, задницу, и продолжает целовать, забирая воздух. Легкие горят, и сама Катерина горит. Ей кажется, будто чертов Генри Тюдор давно ждал этого, и теперь отыгрывался как мог. Боже. Катерина охает — Гарри ведёт ладонью по её бедру, до упора задирая платье, пальцами касается ткани её тонких шелковых трусиков, прилипших к телу. Шепчет в поцелуй:  — Что бы ты ни говорила, ты выдаешь себя… Катерину будто холодной водой обливает. Она — и откуда силы берутся? — отталкивает Гарри. Хлопает дверью в свой номер, сползает вниз, на пол. У неё трясутся ноги, внутри тянет болью и полыхает огнём, а ведь это был всего лишь поцелуй, только поцелуй, и она уже текла, как одна из тех девчонок, с которыми он спал, а спал он с целой вереницей: Мария Болейн и её сестра, Джейн Сеймур, Анна Клевская, Екатерина Говард… Список можно было продолжать и продолжать. А Катерина гордилась своей преданностью Артуру, и вот что теперь…? Шампанское. Это всё оно. Шампанское и заблуждение в Гарри. Ничего больше. Она прислоняется затылком к двери и тихонько стонет. Дрожь утихает, но кто бы ещё вырезал ей воспоминания. * * * Катерина возвращается к обычной жизни. Встречается с Артуром, ужинает в доме Тюдоров и наблюдает, как под чарами Гарри тает очередная первокурсница. Но ей только кажется, что всё вернулось на круги своя. На самом деле, у неё буря происходит внутри. Она замечает, что невольно взглядом соскальзывает на губы Генри, и вспоминает, как и-де-аль-но они ощущались на её губах, и как ей в тот миг хотелось, чтобы он трахнул её прямо там, в коридоре брюссельского отеля. Трахнул так, чтобы она никогда этого не забыла. Катерина знает, что он может. И ненавидит себя за то, что была готова раздвинуть перед ним ноги, как одна из тех шлюшек, с которыми он спит. Однажды Катерина, смущаясь, просит Артура немного поэкспериментировать. Артур смотрит ошалевшими глазами: Маргарет Бофорт внушила ему, что всё, что связано с извращенным, по её мнению, сексом — грязно; у них вообще верующая семья, включая отца. Гарри на запреты всегда было плевать. Катерина помнит, что однажды видела, как он отлизывает какой-то девчонке в туалете их пафосного университета, и она стонет так, что вполне может вызвать декана и призраков всех предыдущих деканов, вместе взятых. Боже, почему она вообще об этом думает? Господи. Гарри ловит её после очередного ужина с родителями. Утаскивает за руку за угол и преграждает путь к возвращению.  — Долго ты ещё будешь себе врать? — спрашивает он. И от Тюдора, который целовал её в бельгийском отеле, не осталось примерно ничего. Он серьезен. Катерина и сама задается этим вопросом. Она любит Артура, любит, как никого другого, но он не удовлетворяет её, и Катерина мучается, получая оргазм только наедине с собой. Боже, она думала, что секс никогда не станет для них с Артуром камнем преткновения! Он и не стал. Этим камнем преткновения стал Гарри Тюдор.  — Сколько нужно, — произносит она. Хотелось бы жестко, но не получается.  — Дурочка, — и Гарри перехватывает её за талию, когда она пытается уйти, тянет к себе. Целует, обнимая её лицо ладонями, языком ласкает нижнюю губу, зубами прихватывает верхнюю. Катерина цепляется за его рубашку и думает, что и его родители, и её Артур — где-то здесь, буквально в нескольких метрах, но ей вдруг становится плевать, потому что Гарри чертов Тюдор хорош во всем, и в поцелуях тоже. Он прижимает её к себе и просто продолжает целовать, глубоко и мягко, и долго, и Катерина сама шагает к стене, увлекая его за собой — ноги её не держат. Гарри ладонью накрывает её грудь под тонким свитером; у них обоих губы горят от поцелуев. Гарри отстраняется.  — Не здесь, — зрачки у него расширены, и от яркой радужки остается лишь голубой ободок. Он дышит тяжело, сбито, но абсолютно серьезен. — Идём.  — Твои родители… — качает головой Катерина, хотя, Боже, ей хочется продолжить. Хорошая девочка и лучшая студентка дает в ней трещину. — И Артур. Гарри прикрывает глаза.  — Черт. И в одном, с чувством произнесенном слове, столько эмоций, что у Катерины голова кружится. Она понимает, что должна остановиться — она даже не влюблена в него, она любит Артура! — но остановиться уже не может. Хотя знает, что ещё не поздно. Или уже поздно? Гарри приезжает к ней ночью, когда его семья уже спит, а сама Катерина, чувствуя себя последней сукой, прощается в вотсапе с Артуром. Она любит его, она знает. Но когда Гарри подсаживает её на комод в холле её небольшой квартирки и раздвигает ей ноги, опускаясь перед ней на колени, Катерина забывает об этом. Она забывает даже имя Артура, и только стонет, цепляясь за рыжие кудри Генри Тюдора. И, Боже, кричит, когда он языком вычерчивает буквы на нежной коже. Кричит, пока сминает в ладонях покрывало, а Гарри двигается в ней, подстраиваясь под их общий ритм, и горячо дышит ей в шею. Гарри Тюдор теперь может добавить её имя в свой список, и ей наплевать. Но он не добавляет. Для него Катерина — вне любых списков. Они по-прежнему схлестываются на межкурсовых дебатах, и однокурсники обоих с удивлением замечают, что с каждым обсуждением их дискуссии становятся все жестче. Но они не знают, что после этих дебатов Гарри тащит Катерину в свободную аудиторию или, если получается, везёт её домой, и они не знают, что двое непримиримых противника в дебатах спят вместе. Сама Катерина всё ещё не знает, как вообще смотрит Артуру в глаза и врет, постоянно врет теперь, но, кажется, Гарри Тюдор — какой-то её кармический долг, не иначе, и отказаться от него Катерина уже не может. Не сейчас. Возможно, никогда.