Границы допустимого

Тараканов шёл, чеканя шаг, по помпезным, но пустым коридорам гостиницы «Украина». Он знал, что к таким, как он, здесь особое отношение — никто ничего не услышит, никто ни о чём не узнает. Здесь ценили шишек из правительства, потому что они готовы были платить за это много денег. КГБшники здесь не работали, потому что даже они здесь отдыхали. Номер «505». Они всегда его выбирают, потому что за этими стенами можно было делать всё, что хотелось. Вряд ли кто-то другой хочет того же, что и они, но люди разные и у всех свои предпочтения. Предпочтения Тараканова уже ждали его внутри. Он постучал для вида. Кроме него никто не мог прийти в это место, в этот час. Дверь открыл Щербина. На нем была рубашка, расстёгнутая на верхние пуговицы. Галстук в руке. Он, видимо, пришёл чуть раньше Тараканова. Потому что всё ещё был одет. — Как дела? — спросил он деланно учтивым голосом. Он всегда спрашивал, хотя кто-кто, а Борис знал всё про всех. Это и нравилось и не нравилось одновременно. — Пока хорошо, — Тараканов облокотился о косяк. Он вдруг вспомнил, как раньше волновался, переживал, прежде чем найти в себе силы и зайти внутрь. Теперь он не волнуется вообще. Он предвкушает. — Заходи. Мы кое-что придумали. «Мы кое-что придумали». С этого всё и началось. Или раньше, когда они только познакомились. Сначала Борис и Володя, потом Борис и Коля, и, наконец, все они оказались вместе. Глупо было отрицать очевидное — между ними такие искры летели, салютам на 9 мая и не снилось. Коля чувствовал себя лишним, потому что Борис и Володя были знакомы дольше, знали друг друга лучше, да и вообще смотрелись как уже сформировавшаяся пара, пока не понял, что как только он сам вошёл в этот тандем, пазл сложился окончательно. И вот всё никак не мог разложиться обратно. Тараканов зашёл в номер. Всё на своих местах: большая кровать с балдахином, огромные окна от пола до потолка, стол, диван, дверь в ванную комнату. Он был в этом номере сколько раз? Десять? Двадцать? Сто? Он не помнил, потому что всё, что происходило здесь превращалось в месиво желания и огня. Где ты, где я. Ничего не понятно, кроме ничем не утолимой жажды касаться, целовать, держать крепче. Держи друзей близко, а врагов ещё ближе. Коля и тех и других держал ближе некуда. Он не успел увидеть Пикалова, потому что на глаза легла мягкая ткань галстука. Коля дёрнулся, не из страха, а чисто инстинктивно. Боря прижался сзади, всем телом, успокаивая своим присутствием. — Тише. Я здесь. Мы здесь. Помнишь, как было в первый раз? О, Тараканов помнил. И липкий страх и тягучее возбуждение. Темнота, в которой нельзя было понять, где кончаются его чувства и начинаются чужие. Чьи-то губы на своих, чьи-то руки на плечах. Жаркий шепот на троих. Тогда было много вопросов и сомнений. Будет ли им что-то за это? Будет ли ему хорошо? Будет ли хорошо им? Будут ли они делать это ещё? — Да, — Коля не знал, кому отвечал. Себе из прошлого или же жадным губам Бориса на своих уже оголённых плечах. Шаги Пикалова он не столько слышал, сколько ощущал. Вот он подходит так близко, что Коля может носом уткнуться ему в ключицы. Вот он крепко обхватывает колины бока. Вот он целует, как живёт — напористо и глубоко. Вот он шепчет прямо ему в губы: — У нас сегодня годовщина вообще-то. — Я без подарка, — тоже почему-то шепчет Коля и закидывает одну руку на плечо Пикалова, притягивая ближе, другой зарывается в седеющие волосы Бориса. Когда-нибудь они станут серыми как дождь, пока они как пыльные колоски ячменя. Коле нравится. Коле всё нравится. — Мы тоже с пустыми руками, — глухо отвечает Щербина и толкает всех их на кровать. Коля ничего не видит, но ему и не надо. Он чувствует, как его раздевают в четыре руки, дразня соски и оглаживая бёдра. Член Щербины тычется ему в поясницу, и Коля обхватывает его рукой. Щербину приятно трогать. Он горячий и гладкий, ложится в руку так ладно, будто он всегда там был. Пикалов целует Колю через бельё, едва прихватывая губами. Коля охает. Хорошо. Ему очень хорошо. Они сдвигаются, Коля берёт Щербину в рот, наслаждаясь, как тот дёргает его за волосы. Ему тоже хорошо. Пикалов вылизывает его, гладя там, где Колю никто, кроме них, не трогает. Есть что-то животное в том, что они делают. Что-то исключительно неправильное, о чём даже шептаться стыдно. Вот только Коле не стыдно. Ему нравится, так нравится, он никогда не мог выбрать что-то одно, кого-то одного, он жадный, ему надо всё и сразу. Он ахает, когда Щербина разводит его ягодицы, чтобы Пикалову было легче трахать его языком. Он дышит в рот Щербины, не видя, но наизусть зная, как бледные глаза становятся почти черными от расширившихся зрачков. Щербина не любит целоваться, но Тараканову всё равно, он кусает Бориса за язык, стонет ему в рот, лижет его скулы и шею. Пикалов за его спиной шлепает его по ягодице, другой рукой он надрачивает Щербине. Тот матерится сквозь зубы, и говорит: — Хватит с тебя, жадина. Иди к Вове, сделай ему приятно. Коля изворачивается. Володя помогает ему сменить позу. Коля целует его — легкое, многообещающее касание. Спускается поцелуями до его члена, заглатывает до конца. Он давно уже научился получать удовольствие от минета, он тяжести чужого члена на своём языке, он сбивчивого и лихорадочного дыхания партнёра. Коля прогибается, только перед ними, сегодня и всегда, и Борис скользит под него, хватая губами головку колиного члена. Коля стонет, натянутый на член Володи, и Володя стонет тоже — Коля знает, как приятно, когда член касается вибрирующего горла. — Ты потрясающий, Коля, — шепчет Володя и гладит его по лицу. Проводит пальцем по его губам, — ты просто изумительный. Давай глубже, детка, знаю, ты можешь. Коля может. Коля много чего может. Он может трахать рот Щербины и вовремя вдыхать через нос, когда Пикалов трахает в рот его. Он может гладить живот Пикалова одной рукой, а другой массировать его яички. Коля может только языком тела дать понять Щербине, как ему хорошо. Коля талантливый. Когда Володя толкает его в грудь прямо в объятия Щербины, Коля теряется. Но это только до того момента, как Володя трясущимися руками вытягивает его ноги, разводя их так широко, как только возможно, а Щербина кусает его в плечо. Тогда он протяжно стонет, невербально прося большего. Мальчики любят Колю, поэтому он получает всё, что только захочет. Щербина смазывает его густо вазелином, вставляя в него сразу два пальца, а Володя мажет маслом член Бориса и свой. Коля хватается руками за изголовье кровати. Сначала входит Борис, потом — Володя. Коля дышит через раз. Ему хорошо. Ни боли, ни дискомфорта. Они всегда трахают его так, либо оба, либо никто. В их стране строится социализм, равенство всех перед всеми. Так кто они такие, чтобы этому противится? Движения синхронны, стоны как в церковном хоре — звонкие и слаженные, дыхание — одно на троих. Коля теряется между ними, зная, что никто не даст ему потеряться окончательно. Володя накрывает его руки своими, переплетая пальцы, целует морко и жарко, Борис под ними хрипит, двумя руками вцепившись в колины бедра. — Тебе хорошо? Ну? Нравится? Да? — Борис властный, он любит всё контролировать, даже в такие моменты. Он должен быть уверен, что делает все как надо. — Да-да-да, — Коля глохнет, задыхается, плачет. Ему очень нравится. Очень. Больше всего на свете. Коля на грани. Ещё совсем немного. Пара таранящих его толчков. Ему нужно только немного грубости, чтобы он взорвался. Володя ляжет ему ухо и шепчет, кусая мочку: — Точно? Может, тебе надо что-то ещё? — Д-да-а… — Мы не понимаем тебя, детка, — кто это спрашивает? Борис? Володя? Не всё ли равно, они втроём уже давно одно целое. — Удуши меня, — шепчет Коля зацелованными губами. Раньше он боялся, и поэтому они ставили границы того, что можно им, а чего нельзя. Пока не стало понятно, что они — всесильны, и никакие границы их не касаются. — Громче, — рычит кто-то, и Коля надрывго стонет, а потом шепчет, почти рыдая: — Я хочу задыхаться… Он кончает, когда чувствует, что Щербина и Пикалов душат его. Одновременно. Они приходили в себя медленно. Кто-то сходил за смоченным полотенцем в ванну, кто-то дал ему попить — Коля не видел, хотя ему сразу же сняли повязку. Он чувствовал себя таким расслабленным, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Даже открывать глаза — и то было лень. Ему стало лучше только когда он лёг поперёк кровати, и Борис массировал ему икры, а Пикалов давал закурить. Он смотрел вперёд себя, и думал, если бы он знал, тогда, десять лет назад, что то, что должно было продлиться одну ночь, даст толчок тому, что они имели сейчас; согласился бы он? Да. Миллион раз да. Он погладил Щербину по ноге, поцеловал Пикалова в грудь, и только потом спросил: — Я так понял, это и есть мой подарок на годовщину? — Щербина и Пикалов засмеялась почти одновременно. Тараканов смотрел на них влюбленными глазами. Пикалов затушил сигарету, а Борис подтащил его к себе и сказал: — Ты зря нас недооцениваешь, детка.